Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 1, часть 1)

• Название: На горах (Книга 1, часть 1)
• Автор: Павел Мельников-Печерский
• Жанр: История

---

- Вот уж не думал, не гадал с вами встретиться, матушка. Как ваше спасение? (Иноков и инокинь не спрашивают с здоровье, а всегда о спасении. ) Все ли у вас здоровы?

- Слава богу, поколь господь грехам терпит,- молвила Таисея и тотчас же попрекнула Петра Степаныча: - А вы тогда на неделю от нас поехали да так и не бывали.

- Дела такие подошли, матушка,- озабоченно отвечал Самоквасов.- В Москве был, в Питер ездил, теперь вот здесь третью неделю живу. Нонешним годом, не знаю, в другорядь-то и попаду ли я к вам.

- А в будущем-то не к кому, пожалуй, будет и приехать,- грустно промолвила мать Таисея.

- Как не к кому? Опять к вам же. Авось не прогоните? - сказал Самоквасов.

- Самих-то нас к тому времени разгонят на все четыре стороны,- тихо промолвила мать Таисея.- Приедешь в Комаров, ай нет Комарова. Пожалеешь, чать, тогда?

- Э, матушка, страшен сон, да милостив бог,- сказал Самоквасов.- Поживете еще, а мы у вас погостим, как прежде бывало.

- Хорошо бы так, сударик мой, только этому не бывать... Последние дни доживаем...

- Полно вам, матушка, верного-то покамест еще никто не знает,- говорил Самоквасов.

- Как же нет верного? - возразила мать Таисея.- Генерал едет из Питера, строгий-настрогий. Как только наедет, тотчас нам и выгонка.

- Приедет, уедет, за ним другой приедет да уедет, а там и третий и четвертый. Бывали ведь и прежде не раз такие дела.

- Нет, Петр Степаныч, понапрасну не утешай. Дело наше кончено, и нет ему возвороту,- сказала мать Таисея исмолкла.

Пока Самоквасов разговаривал с Таисеей, Марко Данилыч вел с Таифой речи про Дунюшку. Разговорясь про наряды, что накупил ей на ярманке, похвалился дорогой шубой на чернобурых лисицах. Таифе захотелось взглянуть на шубу, и Смолокуров повел ее в другую комнату, оставив Таисею с Петром Степанычем продолжать надоевшие ему хныканья о скитском разоренье.

- Ну, как поживали без меня, матушка? - обратился Самоквасов к Таисее.

- Ох, житье наше! - со вздохом отвечала она.- Такие дела были, что просто беда. На казанскую, только что съехал ты со двора, и Семен-от Петрович пропал.

- Да ведь он со мной поехал,- подхватил Самоквасов, зорко глядя на мать Таисею.

- С тобой?... А ведь мы думали... Да как же это с тобой? Ты ведь один на три, что ли, дня поехал. И не простился даже путем, сама до ворот тебя провожала... Я ведь помню хорошо,- говорила мать Таисея.

- К Жжениным заходил Сеня прощаться, а я заторопился,- нисколько не смущаясь, сказал Самоквасов.- От нас повернул было я к Жжениной обители, а Сеня навстречу, я его в тележку да и айда-пошел! Мы так завсегда!.. На живую руку.

- Вот оно что! - сказала Таисея.- Так это ты его умчал. А я-таки на него погневалась, посерчала. Думаю, как же это так? Гостил, гостил, рады ему были ото всей души, всячески старались угодить, а он хоть бы плюнул.

- Моя вина, матушка, простите, ради Христа! - молвил на то Самоквасов.Дело-то больно спешное вышло тогда. Сеня и то всю дорогу твердил, как ему было совестно не простившись уехать. Я в ответе, матушка, Сеня тут ни при чем.

- Ну господь с тобой,- ласково сказала мать Таисея и, понизив голос, примолвила:- А ты только что уехал, беда-то какая у нас в Комарове стряслась!

- Что такое? - озабоченно спросил Самоквасов.

- Помнишь, матушка Манефа тогда в Шарпан уехала, а Василья-то Борисыча ко мне перевела на время отлучки. Он в тот самый день и пропади у нас, а тут неведомо какие люди Прасковью Патаповну умчали... Слышим после, а это он ее выкрал да у попа Сушилы и побрачился.

- Слышал я кой-что насчет этого, в Москве сказывали мне,- сказал Петр Степаныч.- Родители-то ведь, слышно, простили и зятя приняли в дом.

- Верно, сударь мой, верно,- подтвердила мать Таисея.- А вышло на поверку, что все это дело самого Патапа Максимыча. Наперед у него все было слажено...

- Полноте, матушка! - возразил удивленный Петр Степаныч.- Зачем же бы ему после того свадьбу уходом справлять?

- Экой недогадливый,- усмехнулась мать Таисея.- Будто не может и понять?.. А помнишь мои речи, что говорила я тебе на черствые твои именины?

- Какие, матушка? Что-то не припомню,- ответил Самоквасов.

- Про Дунюшку-то, про Авдотью-то Марковну,- шепнула она ему на ухо.- Забыл небось? Смутился маленько, но не выдал себя Самоквасов.

- Что ж? - спросил он игуменью.

- А то, что ежели мои речи походят на правду, так стану я Марку Данилычу советовать, венчал бы тебя в великороссийской.

- Своих-то попов разве у нас нет? - с улыбкой возразил Самоквасов.

- А чтобы венец-от у тебя на голове покрепче держался. Вот для чего.

- Не понимаю матушка, не знаю, к чему ваши речи,- сказал Самоквасов.

- А к тому мои речи, что все вы ноне стали ветрогоны,- молвила мать Таисея.- Иной женится, да как надоест жена, он ее и бросит, да и женится на другой. Много бывало таких. Ежели наш поп венчал, как доказать ей, что она венчана жена? В какие книги брак-от записан? А как в великороссийской повенчались, так уж тут, брат, шалишь, тут не бросишь жены, что истопку (Истоптанный лапоть.) с ноги. Понял?

- Понять-то понял, а все-таки придумать не могу, что за надобность Патапу Максимычу была уходом дочернюю свадьбу играть,- молвил Самоквасов.

- Честью дочь отдавать да у церковного попа венчать ему нельзя,внушительно сказала мать Таисея.- По торговым делам остуду мог бы принять. Разориться, пожалуй, мог бы... А как уходом-то свадьба свенчана, так он перед обчеством не в ответе. Понял?

- Вот оно что! - молвил Петр Степаныч. А сам думает: "Ай да матери! Этого бы нам с Сеней в год не выдумать". Таифа вспала ему на ум - толкует она там с Марком Данилычем да вдруг как брякнет что-нибудь про ту свадьбу... Потому и спросил Таисею, каких мыслей о том матушка Манефа.

- Таких же, как и все,- ответила Таисея.- Сначала-то в недоуменье была, и на того думала и на другого; чего греха таить, мекала и на тебя, и как приехала из Питера Таифа, так все это дело и распутала, как по ниточкам. А потом и сам Патап Максимыч сказывал, что давно Василья Борисыча в зятья себе прочил.

"Эка умница какая мать-то Таифа! - подумал Петр Степаныч.- Надо будет купить ей ковровый платок".

- Стало быть, матушка Манефа теперь успокоилась? Не убивается, как давеча говорила мать Таифа? - мало погодя, спросил Самоквасов.

- Как же это не убиваться, сударь ты мой, как ей не убиваться? - отвечала Таисея.- Ведь ославилась обитель-то. То вдова сбежит, то девку выкрадут!.. Конечно, все это было, когда матушка в отлучке находилась, да ведь станут ли о том рассуждать?.. Оченно убивает это матушку Манефу. А тут еще и Фленушка-то у нее.

- А что такое? - быстро спросил Петр Степаныч.

- Господь ее знает, что такое с ней приключилось: сначала постричься хотела, потом руки на себя наложить, тоска с чего-то на нее напала, а теперь грешным делом испивать зачала.

- Славная шубка, славная! - говорила Таифа, выходя в это время из Дуниной комнаты с Марком Данилычем.- Отродясь такой еще не видывала. Да и все приданство бесподобное.

Петр Степаныч наскоро простился с Марком Данилычем.

Сумрачен, пасмурен вышел и тихо пошел, не размышляя куда и зачем. Молча и дико смотрит вокруг, и все ему кажется в желтом каком-то тумане. Шумный говор, громкие крики людей, стук и скрип тяжело нагруженных возов, резкий пронзительный стук целых обозов с железом - не слышны ему. Холод по телу его пробегал, хоть знойный полдень в то время палом палил.

Острою, жгучею болью, ровно стрелой, пронзило сердце его, когда узнал он про Фленушку... "Бедная, бедная!.." - думает. И вспоминает.

Вот она, легкая станом, чудной прелести девушка, резво, будто на крыльях, несется вдоль по зеленому всполью.

Едва поспеваешь за ней, достигнуть нет сил. Вот перелесок, и в прохладной тени, на сочной, пушистой траве вдруг упала, лежит недвижимо, пурпурные губки раскрыв. Темные очи из-под густых соболиных бровей, звездами сверкнув, на минуту закрылись. Подбежал и как вкопанный стал, жадно смотря на ее красоту, Чуть-чуть слегка развела белоснежные руки, открыла глаза - они затуманены негой. Вот низко наклонился он над пылающим лицом, хочет сорвать поцелуй, но, как будто бы резвая птичка, она встрепенулась и резвоного бежит...

Вот сидит он в мрачном раздумье, склонясь над столом, в светелке Манефы. Тихо, безмолвно, беззвучно. Двери настежь, и с ясным радостным смехом птичкой влетела она. Шаловлива, игрива, как рыбка, быстро она к нему подбежала, обвила его шею руками, осияла очами, полными ясных лучей, и уста их слились. Сам не помня себя, вскочил он, но, как сон, как виденье, исчезла она.

Вот в знойный полдень на всполье она на Каменном Вражке, в кругу подруг молодых, под надзором двух стариц смиренных и сонных. Чинно, чуть слышно девицы беседу между собою ведут, шепотом молитву творят инокини, ради отгнания "срящего беса полуденного". Вдруг у ней загорелись ланиты, темные очи зажглись, как огни. Руки в боки, и лихая веселая песня раздалась по долине. Мечутся матери, хотят унять проказницу...