Павел Мельников-Печерский - На горах (Книга 1, часть 1)

• Название: На горах (Книга 1, часть 1)
• Автор: Павел Мельников-Печерский
• Жанр: История

---

- А сколько? - спросил Меркулов.

- Да тысяч восемь пудов потребуется,- с важным видом молвил Морковников.

- Найдется,- сказал Никита Федорыч.- В десять не в десять раз, а в восемь раз больше того удовлетворить вас могу.

"Э! Да это, видно, из коренных рыбников",- подумал Василий Петрович и со сладкой улыбкой масленого лица обратился к Меркулову, прищурив левый глаз.

- А как ваша цена будет?

- Не знаю еще. Завтра, ежели вам угодно, повидайтесь со мной, тогда скажу,- ответил Никита Федорыч.

- Не в пример бы лучше теперь же здесь на досуге нам порешить это дельце,с заискивающей улыбкой молвил Морковников.- Вот бы мы сейчас с вами пошли в общу каюту да ушицу бы стерляжью али московскую соляночку заказали, осетринки бы хорошенькой, у них, поди, и белорыбицы елабужской можно доспеть. Середа ведь сегодня - мясного не подобает, а пожелаете, что же делать? Можем для вас и согрешить - оскоромиться. Бутылочку бы холодненького роспили,- все бы как следует.

- Ежели хотите, пожалуй, позавтракаем вместе, теперь же и время,- сказал Меркулов.- Только наперед уговор: ни вы меня, ни я вас не угощаем - все расходы пополам. Еще другой уговор: цена на тюлень та, что будет завтра на бирже у Макарья, а теперь про нее и речей не заводить. Маленько нахмурился Василий Петрович.

- Два бы рублика за пуд положили, и по рукам бы,- сказал он.

"Два рубля! - подумал Меркулов.- Вот оно что! А писали про рубль да про рубль с гривной... Не порешить ли?" Однако не решился. Сказал Морковникову:

- Через сутки, даже раньше узнаете мою цену. А чтоб доказать вам мое к вам уважение, наперед согласен десять копеек с рубля уступить вам против цены, что завтра будет на бирже у Макарья... Идет, что ли? - прибавил он, протягивая руку Морковникову.

- Идет,- радостно и самодовольно улыбаясь, вскликнул Василий Петрович.- А не в пример бы лучше здесь же, на пароходе, покончить. Два бы рублика взяли, десять процентов, по вашему слову, скидки. По рублю бы по восьми гривен и порешили... Подумайте, Никита Федорыч, сообразитесь,- ей-богу, не останетесь в обиде. Уверяю вас честным словом вот перед самим господом богом. Деньги бы все сполна сейчас же на стол...

- Нет, нет, оставим до завтра,- решительно сказал Никита Федорыч.Пойдемте лучше завтракать.

- Пожалуй,- лениво и маленько призадумавшись, проговорил Морковников и затем тяжело привстал со скамьи.

- Эй ты, любезный! - крикнул он наскоро проходившему каютному половому.

- Что требуется вашей милости? - спросил тот, укорачивая шаг, но не останавливаясь.

- Уху из самолучших стерлядей, что есть на пароходе, с налимьими печенками, на двоих,- сказал Морковников.- Да чтобы стерлядь была сурская, да не мелюзга какая, а мерная, от глаза до пера вершков тринадцать, четырнадцать. Половой приостановился.

- Телячьи котлеты с трюфелями,- в свою очередь приказал Меркулов. Половой еще ближе подошел к ним.

- Холодненького бутылочку,- приказал Василий Петрович.

- Заморозить хорошенько,- прибавил Никита Федорыч.

- Редеру прикажете али клико?

Клику давай,- сказал Василий Петрович.- Оно, слышь, забористее,- обратился он к Никите Федорычу.

- Слушаю-с,- проговорил половой, почтительно стоя перед

Меркуловым и Морковниковым.

- Зернистой икры подай к водке да еще балыка, да чтоб все было самое наилучшее. Слышишь? - говорил Морковников.

- Слушаю-с. Все будет в настоящей готовности для вашей милости.

- Рейнвейн хороший есть? - спросил Меркулов.

- Есть-с.

- Бутылку. Да лущенного гороха со сливочным маслом. Понимаешь?

- Можем понимать-с,- утвердительно кивнув головой, сказал каютный.

- Можно бы, я полагаю, и осетринки прихватить,- будто нехотя проговорил Морковников.- Давеча в Василе ботвиньи я с осетриной похлебал - расчудесная, а у них на пароходе еще, пожалуй, отменнее. Такая, я вам доложу, Никита Федорыч, на этих пароходах бывает осетрина, что в ином месте ни за какие деньги такой не получишь...- Так говорил Василий Петрович, забыв, каково пришлось ему после васильсурской ботвиньи.

- Осетрины холодной с провансалем,- приказал Никита Федорыч.- Вы любите провансаль?..- обратился он к Василию Петровичу.

- А это что за штука такая? - с недоуменьем спросил Морковников.- Мне подай, братец, с хренком да с уксусцом,- промолвил он, обращаясь к половому.

В это самое время из окна рубки, что над каютами, высунулся тощий, болезненный, с редкими прилизанными беловатыми волосами и с желто-зеленым отливом в лице, бедно одетый молодой человек. Задыхаясь от кашля, кричал он на полового:

- Телячьи ножки тебе приказаны, а ты ни с места!.. Что ж это такое? На что похоже? Что у вас за дикие порядки?

И, страшно закашлявшись, оперся обеими руками о подоконник.

- Сейчас-с,- небрежно отвечал ему половой, видимо предпочитавший новый заказ заказу чахоточного.

"Медной копейки на чай с тебя не получишь,- думал он,- а с этих по малости перепадет два двугривенных".

- Обличить вас надо!.. В газетах пропечатать!.. Погодите!.. Узнаете вы меня!..- задыхаясь от злобы и кашля, неистово кричал чахоточный.- Капитана мне подай!.. Это ни на что не похоже!

Капитана не подали, а ножки тотчас принесли. С жадностью накинулся на них чахоточный, успев перед тем опорожнить три, либо четыре уемистых рюмки очищенного.

- Из кутейников, должно быть,- тихонько заметил Морковников.- Теперь ведь очень много из поповичей такого народа разводится.

Завтракать подали в рубку. Расправившись с телячьими ножками, попович куда-то скрылся, должно быть на боковую отправился; а может быть, писать обличительную статью насчет пароходных телячьих ножек. В рубке остался Меркулов один на один с новым знакомцем. Морковников опять было стал приставать к Никите Федорычу насчет тюленя, но Меркулов устоял и наотрез сказал ему, что до приезда на ярманку ни слова не скажет ему по этому делу. Нечего было делать Морковникову, пришлось уступить. Зато уж и позавтракал же он.

Ни васильсурской ботвиньи, ни мучительной икоты ровно и не бывало, ел, будто ему сказано было, что вперед трое суток у него во рту маковой росинки не будет. И закуска, и уха, и котлеты, и осетрина исчезли ровно в бездне. Умел Василий Петрович покушать. Когда завтрак был покончен, он с довольной улыбкой сказал Меркулову:

- Обедать-то, видно, поздненько придется, часика этак через три.

- Ох, уж, право, не знаю,- отвечал Никита Федорыч.- Я сытехонек.

- Как так? Да нешто можно без обеда? - с удивленьем вскликнул Морковников.- Сам господь указал человекучетырежды во дню пищу вкушать и питие принимать: поутру завтракать, потом полудничать, как вот мы теперь, после того обедать, а вечером на сон грядущий ужинать... Закон, батюшка...

Супротив господня повеленья идти не годится. Мы вот что сделаем: теперича отдохнем, а вставши, тотчас и за обед... Насчет ужина здесь, на пароходе, не стану говорить, придется ужинать у Макарья... Вы где пристанете?

- У Ермолаева, если там найдется свободный номер,- сказал Никита Федорыч.

- И разлюбезное дело,- молвил Морковников.- Я сам завсегда у Федора Яковлича пристаю. Хорошо у него, ото всего близко, опять же спокойно, а главное дело всякое кушанье знатно готовят.

- Скажите, пожалуйста, Василий Петрович, зачем эта барышня, Марья-то Ивановна, чудит при таком состоянии? - спросил Меркулов, перед тем как им пришлось расходиться по каютам.

А спросил о том Меркулов так, спросту, не то чтоб из любопытства, не то чтоб очень занимала его Марья Ивановна; молвил так, чтобы сказать что-нибудь на прощанье Василью Петровичу.

- Должно быть, по ихней вере так надо,- тихо промолвил Василий Петрович.

- По какой вере? - спросил с удивленьем Меркулов.

- По ихней.

- А что ж у них за вера такая?

- А шут их знает,- молвил Василий Петрович.- Фармазонами зовут их. А в чем ихняя вера состоит, доподлинно никто не знает, потому что у них все по тайности... И говорить-то много про них не след.

- А много у вас таких? - спросил Меркулов.

- Есть,- ответил Василий Петрович.- Довольно-таки... Носятся слухи, что и дом-от в лесу Марья Ивановна ради фармазонства поставила. Сергей-от лесник за попа, слышь, у них!..

- Значит, есть и господа в той вере? - спросил Никита Федорыч.

- И господ не мало,- ответил Морковников.- В роду Марьи Ивановны довольно было фармазонов. А род алымовский, хороший род, старинный, столбовой... Да что Алымовы?.. Из самых, слышь, важных, из самых сильных людей в Петербурге есть фармазоны.

И, зевнув во весь рот, протянул руку Никите Федорычу:

- Приятного сна... Наше вам наиглубочайшее! И сонным шагом в каюту пошел.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Номер Никите Федорычу у Ермолаева нашелся. Номер хороший, удобный, по возможности чистый, но главное - в одном коридоре с номером Веденеева. По правде сказать, несмотря на все усердие чистивших номер чуть ли не двое суток сряду, не вышли из него ни смрад, ни вонь от живших перед тем астраханских армян и других восточных человеков. Заплеванные обои, испакощенный пол, порядочное во всей мебели количество клопов достаточно свидетельствовали о свинстве прежних обитателей. Никите Федорычу, как ни привык он к лучшим удобствам жизни, это было нипочем. Главное - рядом с Митенькой. Тотчас же, как приехал он в гостиницу, прямо к нему. Заперт номер Дмитрия Петровича, и никто не знает, куда он уехал. Наскоро переодевшись, поскакал Меркулов к Дорониным. И там нет никого; куда уехали, тоже не знают. В досаде и волненье вышел Меркулов на улицу. "Немного погодя опять заверну",- подумал он и пошел пешком по мосту на свою квартиру.