Павел Халов - Пеленг 307

• Название: Пеленг 307
• Автор: Павел Халов
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Из предисловия:

...Во второй своей повести «Пеленг 307» (1962) П.Халов снова пишет о море, рисует мужественную, полную опасностей и суровой романтики жизнь дальневосточных рыбаков.

---

Я из-под руки смотрел в сторону шоссе.

— Кто-то из ваших жмет... Торопится, — сказали сзади. Потом тот же голос, в котором одновременно жили усталое восхищение и зависть, произнес: — Красиво идет, сволочь....

В хвосте колонны, скрежетнув тормозами, круто осадил ЗИЛ. Клубы пыли, редея, поползли над дорогой. Хлопнула дверца. На обочине возникла по-мальчишески хрупкая и легкая фигура водителя.

Его лицо, косоворотка с засученными по локоть рукавами, коротковатые, вздувшиеся на коленях брюки, парусиновые тапочки — все было серым от пыли. Он улыбнулся, разжав серые губы, и удивленно сказал:

— Успел все же. Думал, не успею...

Потом он сломанно опустился на край кювета, посидел, привыкая к новому положению, и откинулся на траву, разметав руки. Это был Алешка. Тот самый, который приходил в первый вечер вместе с Федором.

Пыль осела, показался знакомый с вмятиной борт самосвала «79-40». Значит, Алешка сделал одним рейсом больше.

Я подошел к нему и опустился на корточки.

— Здравствуй, — сказал я, разглядывая его запрокинутое лицо. — Значит, это за тобой я по степи гоняюсь?

— Выходит, так, — ответил Алешка, приподнимаясь. — Я думал, вы меня сразу узнали.

— Ты здорово водишь, — сказал я.

— Да нет же, — воскликнул Алешка таким тоном, будто он давно всех убеждал в этом, но ему не верили. — Ведь по этой самой шоссейке я бетоню второй год. Просто знаю дорогу, будь спок!

Алешка еще не забыл мальчишеские слова, родившиеся в поселке невесть когда. Было время, когда пацаны в Горске называли дорогу — в то время еще обыкновенный проселок — шоссейкой, а высшую степень уверенности выражали лаконичным «будь спок!» Я вспомнил об этом, и мне стало смешно.

Алешка выжидательно посмотрел на меня, вдруг, решившись, сказал:

— Семен Василич, давайте сюда после работы приедем, вечером. Я вам кое-что покажу. Приедем? На вашем «москвиче»?

Грузовик, стоявший за моим «газиком», пронзительно засигналил. Я так и не понял до конца, о чем говорил Алешка, — надо было идти к колонне, — и только расслышал последние слова:

— Встретимся на проходной! Не пожалеете, Семен Василич!

О Павлике и Вале я запретил себе думать. Я рассчитывал каждую минуту, гнал самосвал к бетонному заводу и обратно. Руки уже не потели на руле, но как-то, подъехав к заводу и выключив зажигание, я почувствовал, что челюсти мои крепко сжаты, а ноги онемели от напряжения, как в первую машинную вахту на «Пензе».

«Отвык от настоящей работы», — подумал я, с наслаждением делая первый шаг по земле.

Без семнадцати двенадцать я пришел из третьего рейса. Через пять минут подряд один за другим с небольшими интервалами появилось четыре ЗИЛа. Это был их четвертый рейс. Ровно в двенадцать пригнал свою машину Алешка. Он сделал пять рейсов и не потерял ни минуты.

Девчата, перепачканные с головы до ног бетоном и поэтому одинаковые, еле шевелились. Было видно, какими тяжелыми стали для них лопаты.

— Девочки, — властно сказала одна из них, высокая и широкоплечая. — Примем еще у этого колдуна и — перекур с дремотой!

Алешка отвел самосвал в сторону. В ту же минуту на мелькомбинате засвистел паровой свисток. Перерыв.

Я сел на подножку, прислонился спиной к раскаленной дверце и закрыл глаза.

Павлик должен прийти в час. Он будет ждать на шоссе возле моста...

2

Да, я запретил себе думать о Павлике и Вале. Но сейчас, когда по стройке расползалась густая, точно клейкая тишина, подавляющая последние звуки работы и голоса девчат, я почувствовал, что очень давно ношу вот здесь, на сердце, что-то большое, весомое и светлое. И это самое «что-то» и есть Валя и Павлик. Даже скорее Павлик, а потом Валя.

В час он должен прийти на шоссе. Наверно, он будет сидеть на отвале, маленький и ладный, а его ноги в разношенных сандаликах будут похожи на медвежоночьи лапы, как в первый раз.

Я сегодня не видел Валю. Я глаз не отрывал от взбесившейся дороги и лишь изредка позволял себе поглядеть на спидометр и приборы. Больше всего меня беспокоило давление масла — на второй и третьей передаче оно было около одной атмосферы. И только на прямой — две с половиной. Не с насосом ли что? Или, может, разжижилось? Вечером сменю. Я не видел Валю. Но все время ощущал на себе взгляд ее прищуренных от усталости умных глаз с лапками тонких морщинок на веках.

Если Павлик опоздает на пять минут, я проеду мост. Дальше идет спуск, и я не смогу увидеть его, когда он прибежит. А моего возвращения он может и не дождаться.

Я прикинул, что если проскочу спуск на скорости шестьдесят, то пять минут могу подождать. Выйду из кабины и открою капот. Но потом надо проскочить этот проклятый спуск на шестидесяти. Иначе долго придется пилить на второй. Там рытвина и поворот. Я припоминал этот кусок дороги метр за метром. Рытвина как раз у подножья. Могут полететь рессоры. «Попробую пройти по обочине, — подумал я. — Выжму сцепление и проскочу. Иначе МАЗы придут раньше и я потеряю целый час».

Есть не хотелось. Кусок пирога, который мать утром сунула мне в карман пиджака, не лез в обожженную горячей пылью глотку. Я завернул его в газету, снова сунул обратно, а пиджак повесил в кабине. Без десяти час я сел за руль.

Машину пришлось остановить метрах в тридцати от моста. Здесь полотно шоссе чуть-чуть приподнималось над степью. Хорошо видны окраинные домики поселка. Я не глушил мотор, но ясно слышал, как тикают у меня на руке часы. Было без трех минут час. Сначала я сидел, не выпуская баранки, и глядел в окно. Потом вылез из кабины, перешел дорогу и поднялся на отвал кювета. Солнце уже миновало середину неба и висело у меня за спиной. Оно не мешало мне смотреть. Я стоял на отвале, опустив руки, с непокрытой головой. До поселка около полукилометра. Степь окружала домики с темными застывшими тополями над выгоревшими крышами и уходила к горизонту, грузная и неподвижная. Горячий воздух дрожал над ней. Прямая, как луч, тропинка, ведущая от поселка к шоссе, уходила под мост. Там шелестел и лениво перемывал желтые камешки степной безымянный ручей. За мостом он скатывался в балку. Возле моих ног трещал одинокий кузнечик.

Я смотрел на тропинку. Она была пустынна.

Из поселка вышел первый ЗИЛ. И тотчас загудел гудок, словно автомобиль вытягивал его за собой на буксире. Потом появился второй, третий. И уже все пять машин, поднимая пыль, неслись по шоссе. Я вернулся к самосвалу и поднял капот. Пусть ребята подумают, что у меня неладно с карбюратором. Останавливаться не будут — одна машина не две.

Головной ЗИЛ, а за ним остальные только чуть притормозили. Я махнул рукой. Легко дыша моторами, они обошли меня и канули за мостом на спуске. Оттуда густо задымила пыль, пять раз — я считал — громыхнули кузова. И все затихло.

Я захлопнул капот и еще раз посмотрел на тропинку. «Не придет, — горько усмехнулся я. — Там Ризнич, а здесь тетя Лида оказалась сильнее».

Больше в сторону поселка я не смотрел. Я полез в кабину. Вторая передача включилась не сразу — подносилось сцепление. Пришлось газануть на холостом ходу и подождать, пока мотор успокоится. И все-таки я медлил. И в то самое мгновение, когда машина тронулась, что-то словно дернуло меня, и я глянул на тропинку.

Даже отсюда было видно, что это ребенок, что он бежит из последних сил. Поле оказалось не таким уж ровным. Тропинка ныряла. А вместе с ней исчезала фигурка бегущего, и временами над метляком мелькала одна светлая макушка. Мальчик бежал. Поджимая локотки, он перепрыгивал через канавы, падал, поднимался и бежал снова. Он бежал к мосту на шоссе...

Я с треском затянул ручной тормоз и ринулся навстречу Павлику. Я подхватил его недалеко от шоссе и, прижимая к себе, понес в машину. Павлик нервно плакал и вздрагивал. Он прятал от меня прозрачное с грязными разводами лицо. И я не заглядывал — что ж, ведь и мужчина имеет право поплакать, и не надо ему мешать. А впрочем, я тоже чуть-чуть отворачивался в сторону и немного побаивался, что он посмотрит на меня...

Я водрузил его на сиденье, плотно прихлопнул дверцу и сел за руль.

— Мы поедем быстро, — глухо сказал я, глядя прямо перед собой на дорогу. — Держись за дверцу и за щиток. — Я тронул машину. Павлик еще всхлипывал и дрожал.

— Сейчас будет спуск и рытвина, — сказал я.

— Мы же ездили здесь, — тихо отозвался Павлик.

— Да, малыш. Но наши ушли далеко, и нам надо их догнать.

Стрелка спидометра, подрагивая, подбиралась к пятидесяти. Перевалила за пятьдесят... Мотор ревел, и навстречу глазам росла рытвина. Потихоньку я отжимал машину к самому краю дороги. Правые колеса уже шли по обочине. Я выжал сцепление. Какую-то долю секунды мы висели над кюветом. Машину жестко тряхнуло. А когда руль перестал рваться из рук, поворот уже кончился и начинался подъем. Я пошевелил вспотевшими пальцами на баранке и посмотрел на Павлика. У этого маленького побледневшего мужчины были плотно сжаты губы, а глаза светились ожесточенным презрением к опасности.