Павел Халов - Пеленг 307

• Название: Пеленг 307
• Автор: Павел Халов
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1962

Из предисловия:

...Во второй своей повести «Пеленг 307» (1962) П.Халов снова пишет о море, рисует мужественную, полную опасностей и суровой романтики жизнь дальневосточных рыбаков.

---

Дверь в комнату была открыта. Виднелся краешек широкой кровати: там спали дети. Из-под одеяла выглядывало несколько пар детских ног.

И оттого, что я увидел это, оттого, что из глубины комнат, погруженных в сумрак, веяло сонным человечьим теплом, точно таким же, как у нас дома, как в каюте на «Коршуне», когда возвращаешься туда после вахты; оттого, что сам Федор в застиранной растянувшейся майке, открывавшей сильные, но беззащитно белые плечи и спину, сосредоточенно склонился над столом, а редкие жесткие волосы на его затылке торчали смешными вихрами, я почувствовал себя так, будто передо мной приоткрылась тайная чужая душа. Приоткрылась и перестала быть чужой.

Я знал, что теперь Федор, так же как Феликс или Меньшенький, для меня не просто привычное имя. Показалось, будто давно-давно и навсегда мне понятны эти умные, осторожные, не сразу доверяющие глаза, неторопливые руки и сутулая, затаившая стремительность фигура.

Мне захотелось спросить Федора о чем-нибудь обыденном, совершенно не относящемся к нашему разговору. Но я только усмехнулся и тоже склонился над столом.

Вскоре вся трасса лежала перед нами на бумаге.

— Ну что ж, — сказал Федор, кладя карандаш. — Неплохо придумано. Неплохо... Можно бросить еще пару ЗИЛов — тогда успеем в самый раз.

Он сел на стол, пытливо поглядел на Алешку.

— Чего молчишь, парень?

— Я сказал, Федор Кириллыч, — тихо ответил тот.

— Давно так ездишь?

— Больше года...

— Вот как... Я думал, только с весны. Вижу — по девять, а то по десять рейсов делаешь. А кроме тебя, никто... Понять не мог. — Федор принижал голос, чтобы не беспокоить своих.

— Федор Кириллыч, я думал... — начал было Алешка.

— Эх, Лешка-Алешка, — вздохнул Федор, — До чего ты зеленый! Пацан — пацан и есть. Кому это нужно, чтобы ты один первый был? Пошарь-ка во лбу — тебе в первую голову не нужно... Ну, ладно, ребята. Спать будем. Утром завтра растолкуем нашим. А вы с Семеном покажете на трассе.

5

Каждое утро я встаю в семь часов утра. Будильник, с вечера поставленный поближе к изголовью, но так, чтобы я не смог дотянуться до него рукой, взрывается ровно в семь. Я сажусь на смятой постели и опускаю босые ноги на прохладные половицы. Потом догадываюсь, что пора вставать. Я валко иду к умывальнику. Он во дворе. И. вода в нем холодная и светлая. Мать подает мне мохнатое полотенце...

...Отец уже завтракает. Я сажусь напротив. Мы молча едим толченую картошку и первые, едва побуревшие помидоры и запиваем все это молоком из больших белых кружек. Молча встаем. Отец протирает свои очки, надевает кепку, я снимаю с гвоздя в летней кухне пиджак, еще хранящий запах автомашины. Кидаю его на плечо. Карманы у пиджака оттопырились — мама положила мне еду. Тропинка узка для двоих. В калитке я пропускаю отца вперед. Его сутулая спина покачивается в трех шагах передо мной. И я думаю, что отцу уже за пятьдесят, и шея у него совсем по-стариковски изрезана глубокими, черными от металла и масла трещинами, хотя она еще крепко держит его голову и по-прежнему сильна, а мочки ушей поросли жестким серым пухом.

Мы идем, и каждый из нас уже принадлежит своему предстоящему дню, который начался и солнце которого ощутимо ложится на плечи.

За проходной мы расходимся в разные стороны. Отцу направо, в механическую. Там уже шипит автоген и пробует голос токарный станок. Мне прямо, по разъезженной дороге, которую за два года основательно заляпали бетоном, к стоянке автопарка. На опалубке бункеров вдали копаются фигурки. Оттуда долетают веселые, не утомленные еще жарой и пылью голоса. И один голос кажется мне таким знакомым, что сердце тревожно вздрагивает.

Отец обстоятельно шагает к механической, но я медлю, потому что через несколько шагов он остановится и скажет: «Увеличь зазор в свечах. Будет лучше тянуть. Двигатель поношенный. Если увеличишь разрыв, не так станет забрызгивать маслом...» Может быть, он скажет что-нибудь другое... Ну, например, посоветует долить аккумуляторные банки, потому что сейчас жарко и электролит быстро испаряется. А крепкий раствор разъедает свинец. Но обязательно он что-нибудь посоветует. И каждый раз я односложно отвечаю:

— Хорошо, батя...

Один за другим, набирая скорость, мимо меня идут на трассу самосвалы. И мне становится необыкновенно удобно стоять на прибитой баллонами обочине, когда шофера, которых я не успеваю попристальнее разглядеть, здороваются со мной из кабин: один снимет на мгновение руку с баранки, чтобы махнуть ею, и приоткроет в улыбке губы; другой молча тряхнет головой и, оторвав взгляд от дороги, поведет глазами в мою сторону; третий вместо приветствия чуть прижимает пальцем кнопку сигнала.

Я ускоряю шаги, увидев издали свой облупленный ГАЗ-93.

Мой самосвал бегает последний сезон. Он честно выполнил все, что от него требовалось: бункера почти готовы, и Валя с девчатами льет последние кубометры бетона.

Осенью его спишут. Он годы будет стоять в дальнем углу двора, волнуя только поселковых мальчишек, и зарастать диким конопляником, пока Федор не решится отбуксировать его в утиль.

Грустно и немного жаль машину. Я еще держу .руки на потрескавшейся баранке, еще злюсь, что сквозь желтое ветровое стекло плохо видно дорогу, но чувствую, что и для меня мой «газик» с каждым новым рейсом уходит в прошлое.

Мне показалось, что, выписывая мне путевку, Федор особенно — не так, как всегда, — посмотрел на меня.

— Что с тобой, племяш? Случилось что-нибудь? — спросил он.

— Нет, а что?

— Вид у тебя какой-то странный. Как в бане вымылся или заново родился....

— День сегодня горячий, Федор!

— Держи. — Он подал мне путевку.

6

Я поехал. Низкий утренний ветер отжимал пыль вправо. Я высунулся из кабины и ловил воздух ртом. Он еще не успел нагреться, и его холодок пронизывал меня.

Мой самосвал шел четвертым. У завода остановились. Алешка спрыгнул на дорогу и побежал вдоль колонны, останавливаясь возле каждой машины и что-то объясняя водителям.

И вдруг сердце мое сжалось от радостного волнения: слева, совсем недалеко, я увидел сопки. Если пойти туда наискосок через степь, обязательно выйдешь к морю. Я подумал о нем сейчас так, будто никогда еще по-настоящему не видел его.

— Семен Василич! — громко позвал Алешка, заглядывая в мою кабину. — Все запомнили? Первая — березка. Следите за мной. Восемь рейсов обещаю!

— Я помню, — сказал я. — Первая — березка. И спуск — до камня. Там подъем начинается. Потом — мост...

— Правильно!

Бетономешалки завода уже работали. Ворота дрогнули и распахнулись.

Я включил передачу и медленно тронулся в путь. Алешка шел рядом, положив руку на дверку самосвала.

Потом он отпустил ее и побежал вперед, к голове колонны, обгоняя подтягивающиеся грузовики.

Автомобиль, когда с ним бываешь один на один, делается живым. Он словно понимает твое состояние. То он тянет так, что удержу нет и мотор отзывается на малейшее движение педали газа, то вдруг мощность куда-то проваливается — газуешь изо всех сил, поршни яростно мотаются, но кажется, что шоссе стало вязким и приклеивается к баллонам; то он удовлетворенно журчит свою ровную, бесконечную песенку, и запахи зреющей степи хлещут в радиатор и ветровое стекло, вытесняя из кабины все остальное.

Степь разворачивалась шире и шире. Я глядел прямо перед собой на летящее навстречу шоссе и пытался понять, откуда приходит к человеку это прозрение, когда он вдруг чувствует, как надежна под ним прогретая солнцем земля, когда в бесконечном степном мареве он различает каждую травинку, а в небе — голубые прожилки облаков, когда всем своим существом понимает, что ветер, летящий утром с востока, пахнет морем, и -когда он вдруг начинает видеть не только ту дорогу, что осталась за плечами, но и ту, что еще лежит впереди.

Может быть, это и называется зрелостью?

Больше я не гонялся за Алешкиным самосвалом, я вообще больше никого не обгонял. Словно привязанный, мой ГАЗ-93 рейс за рейсом шел четвертым в колонне.

Сначала мы выбивались из ритма. Потом ребята освоились с трассой. И по секундам, по минуте мы стали отвоевывать время. Выгадывали на погрузке, выжимали из машин все. Долго не давалась развилка. Получалось так, что мы постоянно встречались тут с МАЗами: они шли по прямой, а нам перед поворотом приходилось сбавлять скорость, и они успевали вырваться вперед. Но на третий день МАЗы уступили нам дорогу. Алешкин ЗИЛ, страшно накренившись, с воем пролетел перед самым радиатором головного МАЗа. Их колонна вынуждена была притормозить. Больше мы не пропускали их вперед.

На четвертый день вечером Федор сказал:

— Все. Теперь успеем.

7

Телеграмму принесли поздно. Правда, я еще не ложился спать, но уже разделся. Я постелил себе в гамаке. Мама сказала, что ночью будет дождь. Но я все равно собрался спать на улице.