Стаффан Скотт - Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…

• Название: Династия Бернадотов: короли, принцы и прочие…
• Автор: Стаффан Скотт
• Издательство: ЛомоносовЪ
• Жанр: Публицистика
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-91678-082-6

Ныне в роду Бернадотов насчитывается, если идти от его родоначальника наполеоновского маршала Жана Батиста Бернадота, семь королей и еще около ста двадцати особ обоего пола — мудрых государственных мужей, храбрых воинов, скучных принцев, строгих хранительниц домашнего очага и прекрасных принцесс. А кроме того имеются лесорубы, продавцы пылесосов, дизайнеры и даже один из лучших шведских художников. Писатель и журналист Стаффан Скотт со знанием дела, а, главное, с юмором описывает королевскую фамилию, а заодно преподносит читателю совершенно неожиданный образ Швеции. Его книга заполнена фактами, которые прежде никогда не публиковались ни в прессе, ни в исследованиях, посвященных королевской семье.

---

«Я никогда не видел семьи менее сплоченной, чем наша», — отмечал Сигвард.

Единодушие сыновей Сигварда, Бертиля и Карла Юхана поразительно в этом пункте, который тем более примечателен, что согласия между ними по другим вопросам в последующие десятилетия отнюдь не наблюдалось. В силу полученного сурового воспитания Густав VI Адольф стал весьма сдержан; его детство счастливым не назовешь. Он был очень строг, как утверждает принц Бертиль, — ко всем, «за исключением Ингрид».

Сельма Лагерлёф, которая временами встречалась с королевской семьей, отмечала, что иной раз они держались доверительно и легко шли на контакт, а иной раз словно находились в каком-то другом мире; знаток людей Сельма предполагала, что они встречались слишком со многими, чтобы постоянно проявлять одинаково свежий интерес. Вот что она писала одной даме, которая вращалась в придворных кругах; речь идет частью о принце Евгении, частью о тогдашнем кронпринце и его жене — Густаве Адольфе и Луизе:

«Принц Эжен, возможно, вполне приветлив и дружелюбен, и для тебя, наверно, встреча с королевской семьей — обычное дело, не то что для нас. Они, конечно, люди интересные и одаренные, но, на мой взгляд, встречи с ними всегда сопряжены с риском: один раз мы можем говорить свободно и непринужденно и проводим время чрезвычайно приятно, а в другой раз мы как чужие, и тогда конец — мы вообще не знаем, что сказать друг другу. Наверное, такое неизбежно с людьми, которым приходится встречаться со столь многими, претендующими на их внимание. Я не имею в виду, что они не узнают меня, с этим у них все в полном порядке, я имею в виду лишь странные переходы от близости к отчужденности».

Как у многих стариков, у Густава VI Адольфа имелись любимые словечки и выражения, некоторые из них уже упомянуты выше. Один такой устойчивый комментарий использовался, когда монарх, большой поклонник гастрономии, отведывал что-нибудь особенно вкусное. Подобно многим шведам старшего поколения он прибегал в таких случаях к похвале от противного и говорил: «Вполне годится в пищу человеку!»

Я знавал старика-далекарлийца, который пользовался выражением: «Сущая отрава, но бывает и хуже». Рекомендую еще одно выражение для подобной ситуации: «Вполне съедобно». Несколько странная с точки зрения дам «похвала» связана, разумеется, с харчем, каким в первую очередь сильный пол потчевали в старину на военной службе или — позднее — батраков и поденщиков в общих столовых.

Жаль, если новые поколения шведских граждан не продолжат эту манеру пугать робеющую хозяйку или хозяина, прежде чем она или он смекнут, что это был комплимент; хотите верьте, хотите нет, но есть вполне симпатичные способы показать человеку, что он ничуть не лучше других.

Со своими интересами, чувством долга, вечной лояльностью и сухим юмором Густав Адольф в определенном смысле был вековечным шведским провинциальным учителем, человеком твердых правил. Правда, на самом деле такого рода благородные провинциальные учителя встречались не чаще, чем интеллектуальные английские джентльмены; сам тип больше известен, чем распространен, хотя автор данной книги некогда два года учился у именно такого неподкупного провинциального учителя.

Густав VI Адольф был и изысканным английским джентльменом: увлеченным и весьма сведущим любителем весьма изысканной дисциплины, а именно археологии, страстным рыболовом — опять же изысканным способом ловил в горах на муху форель; далее, он, как и его отец, обожал теннис и играл очень и очень неплохо, но из лояльности (ну вот, снова-здорово) в соревнованиях не участвовал; совершенно по-английски был одержим садоводством — действительно часами ползал на коленях по земле, приводя в порядок клумбу, а бедняга адъютант, избравший военную карьеру не затем, чтобы елозить на карачках по сконской земле в Софиеру[77], поспешно вспоминал про какую-нибудь срочную канцелярскую работу. Монарх при этом милостиво улыбался: такое случалось не первый раз.

Англофильство выражалось не только в упомянутых хобби, в число которых входило и весьма умелое коллекционирование шведской графики и старинного китайского фарфора, в каковом он определенно знал толк; в двадцатые годы он даже побывал в Китае. Восточноазиатский музей — красноречивое тому подтверждение.

Возможно, его проанглийская ориентация — реакция на истерический сверхпатриотизм немки-матери Виктории. По крайней мере мы знаем, что перед Первой мировой войной она жаловалась на «вольнодумство престолонаследника». Обе его жены были родом из Англии, дочери высоких военных чинов. 9 апреля 1940 года, когда нацисты оккупировали Норвегию и Данию, он сказал: «Никогда мы не станем целовать прусские сапоги!» И сожалел, что, будучи кронпринцем, не мог столь же открыто и однозначно занять позицию, как принц Евгений и принц Вильгельм, которые демонстративно вращались в антинацистских кругах.

Смеялся он весело и заразительно. Но тем юмором, какому свойственна способность украдкой усмехаться себе под нос, не обладал, и можно поспорить, типично ли это для королей из дома Бернадотов или для королей вообще. Но когда «Бландарен»[78] по созвучию переиначивала «инкогнито» короля-археолога в зарубежных поездках — граф (greven) Грипсхольмский на копатель (grävling) Грипсхольмский, — он находил это забавным. Король смеялся, а монархисты доходили до белого каления, когда сей каламбур цитировался в «Дагенс нюхетер». Король с удовольствием читал «Грёнчёпингс веккублад»; предположительно ежедневное общение с двором придавало газете особую содержательность. Он умел хорошо излагать свои мысли. Услышав, что Херберту Тингстену[79] не по нраву Бог, короли, священники, военные, дипломаты и большевики, король заметил: «Последнее кажется мне смягчающим обстоятельством».

Кстати, подобно финансовому королю Маркусу Валленбергу, он принадлежал к старому поколению стокгольмцев, которые произносили «drottningen (королева)» как «dronningen».

Он соблюдал дистанцию и, пожалуй, был несколько застенчив, хотя уже в молодые годы у общественности создалось впечатление, что говорит он лучше и свободнее, нежели отец. «Family man[80] его не назовешь», — сказал после его смерти один из сотрудников, долго находившийся с ним рядом и любивший его, и добавил, что «с королем как отцом говорить было не так-то легко, ибо он обладал странной способностью упрямо увиливать, если что-то приходилось ему не по вкусу». Тот из детей, кто сказал, что отца больше заботили неодушевленные вещи, нежели люди, имел в виду, наверно, то же самое.

По складу ума он был трезвый рационалист, и гуманитарные науки забавляли его. Разговоры за обедом частенько дополнялись заданиями из энциклопедий, лежавших под рукой в ящиках буфета вместе с «The Oxford Dictionary»[81] и этимологическим словарем Хелльквиста, справочником, который до́лжно иметь в любом шведском доме, пока более современный труд о происхождении шведских слов не придет ему на смену.

А вот художественная литература его не интересовала. Читал он много, но не стихи, а из романов за всю жизнь одолел только два. Один — «Амбер навсегда», который в ту пору слыл скабрезным (ныне его сочтут вполне невинным), и когда кто-нибудь спрашивал, вправду ли он осилил эту не только легкомысленную, но и весьма толстую книгу, он с жаром отвечал: «Конечно же, я прочел ее целиком!»

Все отзываются о нем как о славном, солидном, образованном, внимательном, быть может, слегка скучноватом, но «поистине замечательном старике» — так после его кончины сказал Улоф Пальме. Правда, все это относится к старику — каков он был в молодости, нам известно куда меньше. А ведь он был и молодым! Знаком нам, однако, четко функционирующий старый господин с устоявшимися привычками — после еды, например, пили кофе (король — сливки с сахаром и кофе, добродушно посмеивается некий адъютант), а потом часок посвящался чтению газет. Затем король, к всеобщему удивлению, спрашивал, не желает ли кто-нибудь сыграть в канасту. «Желали все. Так повторялось каждый вечер, и каждый вечер все выказывали одинаково приятное удивление». За игрой ронялись устойчивые комментарии, не блещущие остроумием, но очаровательные — так и чувствуешь, как по всему аристократическому жилищу распространяется домашний уют. Король часто собирал карточных дам («их никогда не бывает в избытке»), редко — королей («на них нельзя положиться») и считал, что дамы-фрейлины должны подходить к валетам. Адъютант (Ульф Бьёркман, тогда майор ВВС) вел записи, но король тщательно его контролировал: «На мальчишек тоже нельзя положиться».

Однажды на призовых скачках король вопреки советам знатоков поставил на лошадь по кличке Фюрст Игорь, то бишь Князь Игорь, пояснив: «Мы, князья, должны держаться заодно», что прелестно, а когда затем означенная кляча впрямь пришла последней, монарх весело объявил: «Ага, его ведь так и звали “Фёрст игор” (Первый вчера)», что не свидетельствует о необычайном остроумии (что, собственно, он имел в виду?), но звучит очаровательно.