Якоб Арджуни - Кисмет

• Название: Кисмет
• Автор: Якоб Арджуни
• Издательство: У-Фактория
• Жанр: Крутой детектив
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-9757-0196-1

Откройте для себя своеобразие тевтонского «нуара» — встречайте Кемаля Каянкая, немецкого детектива турецкого происхождения, которому судьба бросает вызов за вызовом.

Хотя он считает себя немцем и говорит только по-немецки, но, расследуя странные и кровавые события вокруг бразильского ресторана («Кисмет»), Каянкая получает свою порцию расовой нетерпимости — и надежду на большую любовь.

Помимо яркого и увлекательного сюжета, роман, написанный иронично, красочно и предельно реалистично, являет читателю криминальный срез немецкого общества начала 80-х.

---

Больше десяти лет назад, когда Слибульский познакомился с Джиной, она подрабатывала в школе танцев и хороших манер, чтобы платить за учебу на археологическом факультете. Знания, которые она приобрела в семье чиновника налогового ведомства, позволявшие ей вести себя как мадам Монте-Карло, а не как фрау Шеппес из Борнхайма, Джина теперь прививала своим воспитанницам из семей франкфуртских владельцев магазинов деликатесов и дамских бутиков, показывая, как делать книксен и танцевать вальс. Соответственно своей деятельности она должна была и одеваться. Закончив учебу, Джина перестала придавать значение своей внешности, стала одеваться намного небрежнее, и я иногда задавался вопросом, не благодаря ли высоким каблукам и узким серым юбкам тех времен Слибульский в один прекрасный вечер накачал ее несколькими литрами шампанского. Ее мордочка Петрушки с острым подбородком и длинным носом с горбинкой смотрела на меня с наглой усмешкой здорового, хорошо выспавшегося человека.

— Доброе утро. Видимо, провели бурную ночь?

Я вытер рот, прочистил горло, пытаясь привыкнуть к тому, что Джина одета не как гончар, ведущий курс начинающих керамистов.

— Да, довольно бурную. А который час?

— Половина первого. Слибульский уже уехал по делам. Совещается с продавцами.

Со своими глазами, а вернее, вокруг глаз Джина тоже что-то сотворила. Таких больших и темных глаз у нее никогда не было. Или я просто не замечал, потому что они вечно были закрыты свисавшими на них космами?

— Он велел передать, чтобы ты оставил машину в гараже и взглянул на конфеты.

— Какие еще конфеты?

— Ты меня спрашиваешь? А какая машина?

Я вспомнил, как он вчера сказал ей: «Передай Каянкая, чтобы оставил машину в гараже», а то, что машина принадлежит бандитам, Джине знать не обязательно. Только бы ей не взбрело в голову сделать несколько кругов по городу на этой шикарной тачке.

— Кстати, — продолжала Джина, — через полчаса придет уборщица, а мне надо в музей. Можешь, конечно, остаться, если тебе не мешает, когда вокруг елозит пылесос, а то могу подвезти в город.

Я оглядел себя: куртка, брюки, ботинки, мерзкие пятна.

— О’кей, я мигом.

— Мне нужно еще десять минут. Можешь выпить кофе на кухне.

Когда Джина исчезла в соседней комнате, я встал с дивана и поплелся на кухню. Вымыл лицо над раковиной и сел с чашкой кофе возле открытого окна, из которого открывался вид на каштановое дерево. Окно выходило во двор, и, если не считать чириканья воробьев, перескакивающих с ветки на ветку, и отдаленных шагов Джины по паркету, стояла полная тишина. Я выпил глоток кофе, отставил чашку и некоторое время сидел как куль с мукой, тупо смотря перед собой. Вот так, размышлял я, прошлой ночью ты убил человека, в пожаре сгорел твой приятель, а ты сидишь в этом уютном гнездышке и думаешь: как люди, которые имеют возможность позволить себе держать уборщицу, могут пить такой мерзкий отфильтрованный кофе, со вчерашнего дня застоявшийся в кофеварке.

Я вспомнил вчерашнее — тот момент, когда мы вывалились из шкафа и открыли стрельбу. Все, что произошло накануне, сейчас казалось невероятным, будто эту историю мне прошлой ночью рассказал какой-то пьяный в кабаке, а я, такой же пьяный, изо всех сил старался в нее поверить. Может быть, я в нее и поверю, если прочту в вечерней газете про обугленный труп Ромарио. Или если ко мне в офис ворвутся громилы — банда быстро выяснит, кто в последние дни чаще всего появлялся в «Саудаде». Когда живешь в привокзальном квартале, ты у всех на виду, а уж если ты сыщик, то в их глазах — это почти что полицейский. Может, они уже взорвали мой офис. Все возможно.

— Ну что? Головка бо-бо? — спросила Джина, заходя в комнату. Этот странный едкий запах шел от нее.

— Пока не понял, — ответил я, глядя, как она, подойдя к кофеварке, наливает себе кофе.

Опершись с чашкой в руке на холодильник, Джина смерила меня дружеским взглядом.

— Ну а вообще как? Как у тебя дела? — Мы не виделись больше месяца.

— М-да… Наверняка хуже, чем у тебя. Классно выглядишь. — Она улыбнулась.

— Спасибо.

Джина вдруг посмотрела на свой кофе, отпила глоток и опустила голову. Это и был ответ на мой вопрос, такой красноречивый, что повисла пауза. Для других это, возможно, означало бы: да, я чувствую себя прекрасно, то да се, скоро я, мол, стану директором музея — или: я нашла ночной горшок Чингисхана. Но ее «спасибо» прозвучало так, словно она захлопнула дверь перед моим носом.

— Кстати, — продолжал я, когда пауза затянулась, — если у тебя важная встреча в музее, разреши дать дружеский совет. От твоего платья несет так, будто ты опрыскала его средством не только от моли, но и от крыс, волков и квартирных взломщиков.

— Моли?! — Она удивленно уставилась на меня, поставила чашку и с любопытством оглядела свой наряд.

— Я это купила неделю назад.

— Ну и что? Наверное, на фабрике платье чем-то обработали. Извини, но от него ужасно воняет.

Она опустила голову и принюхалась к воротнику.

— Ничем не пахнет… Это мои духи.

— Духи?!

— Ну да, духи! Называются «Иссей Мияке», если уж хочешь знать точно.

— Не верю.

Я действительно не поверил, приняв ее объяснение за старую археологическую шутку. Может быть, так пахло от Клеопатры, когда та, пытаясь избавиться от прыщей, натиралась перебродившим козьим дерьмом.

Джина покачала головой.

— Слушай, Каянкая! Когда ты, наконец, заведешь себе женщину? Сейчас ты меня еще спросишь, не буфера ли у меня впереди.

Я, было, открыл рот, чтобы ответить ей, но сразу же замолк. Все понятно: Слибульский не счел нужным проинформировать свою подругу о том, что в его гараже стоит машина рэкетиров стоимостью в сто тысяч марок, а относительно моей личной жизни — тут уж он постарался наплести Джине с три короба. Представляю, как они вечером перемывали мне косточки. Ах, этот бедняга, всегда один в своей квартире, — дорогая, подай масло, — как же плохо жить одному, — да, но он не так прост, как кажется, и для совместной жизни не подарок, — оставь, я сама вымою посуду, — ах, Джина…

Уже сидя в «фиате» Джины, когда мы ехали в город, я сказал:

— Кстати, о запахах…

— Да-да-да, — забормотала она, и мне стало ясно, что эта тема закрыта.

Джина проехала мимо моего дома, поцеловала меня в щеку, пригласив на прощание заглянуть к ним… когда-нибудь. Когда «фиат» завернул за угол, я посмотрел на свои окна на втором этаже. Одно окно было открыто. Неужели я сам забыл его закрыть?

На первом этаже дома грязновато-белого цвета постройки шестидесятых годов находилась овощная лавка, владелец которой был одновременно и нашим управдомом. Несколько лет назад он баллотировался как кандидат от республиканцев и одно время всеми силами пытался выставить меня из квартиры. Тогда я вынужден был спускать воду в туалете в четыре часа утра, чтобы он не заявил на меня в полицию за нарушение тишины в доме. Потом произошло воссоединение Германии, и наш управдом после двухмесячной эйфории радости, выражавшейся у него в том, что он каждый второй вечер напивался и орал национальный гимн, осыпая меня ругательствами, вдруг, по неведомой мне причине, успокоился, затих, и образ врага, которого он видел в моем лице, куда-то растворился. Появилось понятие остлер[1], которых зеленщик, хотя и видел лишь по телевизору, стал почему-то сильно ненавидеть. Не могу забыть, как однажды утром, выйдя из своей лавки, он, жуя полусгнившее яблоко, ни с того, ни с сего набросился на меня со словами: «Нет, вы только посмотрите на него! Понаехали тут всякие. Восточный сброд! Вот они — издержки солидарности. Пользуются нашей демократией и жрут наше добро!» Я совершенно онемел от неожиданности: впервые причиной его брюзжания оказалась не только моя персона. Непроизвольно уставившись на яблоко, я, словно в трансе, не нашел ничего лучшего, чем поддакнуть ему: «Ну и дела!» Так, без всякого перехода, наши отношения плавно перетекли совсем в иное русло. Заговорщицки наклонившись ко мне и словно желая предостеречь, он сообщил: «Скоро еще не такое начнется! Помяните мое слово — они нам еще покажут!»

Так и сказал — нам. До сих пор при встрече со мной он употреблял только местоимения «мы» и «вы», желая подчеркнуть, что столкнулись не управдом с квартиросъемщиком, а представители разных народов и даже рас и нарушение покоя после двадцати двух часов будет иметь последствия глобального масштаба. И вот мы оказались с ним, так сказать, плечом к плечу в одной лодке, в мутном потоке остлеров! Зеленщик-то наверняка был убежден, что издержки солидарности оплачивает он один, а моя Турция только пользуется ее плодами.

Но как бы то ни было, с того дня мы стали здороваться друг с другом, а когда спустя некоторое время умерла его жена и он начал приводить к себе в квартиру русских проституток, то окончательно ко мне потеплел. Объяснялось это в основном его стыдливостью, потому что благодаря тонкому потолку новостройки я стал свидетелем его регулярных любовных свиданий. Мы с ним даже как бы породнились, поскольку в его тупом сознании Турция, граничащая с Грузией, в значительной степени ассоциировалась с Россией.