Сборник Сборник - Болшевцы

• Название: Болшевцы
• Автор: Сборник Сборник
• Издательство: ОГИЗ «История заводов»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1936

В ряде тесно связанных между собой художественных очерков, написанных молодыми советскими писателями на основе подлинных материалов, рассказано об организации и росте Болшевской трудкоммуны НКВД, о перековке ее воспитанников — бывших правонарушителей.

Под редакцией М. Горького, К. Горбунова, М. Лузгина.

http://ruslit.traumlibrary.net

---

Возвратившихся ребят Красавчик встретил смешком:

— Что, проводили? Небось, партмаксимум выгоняют за то, что трепаться сюда ездят!

Потом он обнял Беспалова за плечи, отвел его:

— Буржуи… Революция… Выпить бы сегодня, Беспалыч!

Беспалов тревожно оглянулся:

— Где?

— Тут недалечко.

— Да говори, где? — повторил Беспалов.

Петька игриво погрозил пальцем:

— Я пошутил, дурашка.

Он зашагал к обувной, распевая:

Я — вор-чародей, сын преступного мира,
Я — вор-чародей…

Накатников, придя со станции, направился к Богословскому.

— Слушайте, Сергей Петрович, — хмуро говорил он, прислонясь по своей любимой привычке к стене, — нехорошо: на всю коммуну — ни одной газеты…

— Почему — на всю? Я выписываю, Мелихов…

— А ребята — без газет…

— А что — хотят?

— Некоторые хотят, — уклончиво сказал Накатников.

Он не мог бы сказать, кто именно.

— А не хотят теперь — потом привыкнут, — добавил он.

С первого декабря выписали на общежитие пять газет, но читали их редко и преимущественно вслух.

Коммуна или шалман?

Однажды Карелин сказал Накатникову:

— Завтра я еду в Москву за нотами. Музыкальному кружку надоело играть одно и то же.

— Где возьмешь?

— Да вот — не знаю. Думаю, может, у наших политиков? Они безусловно достанут. Поедем со мной? Румянцева прихватим. Ведь они звали!..

Накатников не настолько увлекался музыкой, чтобы из-за нот ехать в город, но комсомольцев повидать хотел. Он решил сопровождать Карелина. На следующий день они получили отпуск и под вечер разыскивали в Москве на Сретенке Галанова и Калинина. Друзья жили вместе. Дверь болшевцам открыл Калинин. Он встретил их, не выражая особого восторга, словно считал это посещение делом обычным.

— А, болшевские, — сказал он, — пожалуйте! — и пошел вглубь просторной комнаты.

Галанов слегка кивнул вошедшим. Калинин с запальчивостью кричал:

— Ты не имеешь права так передергивать! Это уже не игра!

— Ты чудак! — возражал Галанов. — Говори прямо — запутался… Сколько раз бит?

Румянцев выразительно посмотрел на Накатникова. Накатников пожал неопределенно плечами. «Не понимаю, чего тут они не поделили». Он осмотрел комнату. Сизые волны табачного дыма колебались от пола до потолка. На столе в беспорядке лежали развернутые книги, смятые газеты.

Калинин безнадежно махнул рукой и повернулся к гостям.

— Посудите сами! Играли мы с ним в «викторину». Задает он мне вопросик: «Могут ли немецкие коммунисты получить при выборах большинство голосов в рейхстаге?» Ответ я дал такой: «Могли бы при определенных условиях». А он передернул и говорит, будто я сказал, что можно получить власть мирным путем. Это безобразие! — закипятился Калинин снова. — Вот погоди, я тебе вопросик придумаю.

«Стоило шуметь из-за этого», подумал Карелин.

— Ну, ладно, ладно, — успокаивал Галанов друга.

Калинин будто сейчас только понял, что перед ним — те самые болшевские ребята, которых он так настойчиво зазывал в гости. Он засуетился, усаживая их на диван, угощал папиросами, затем вынул из стола нарядную коробочку, передал Карелину:

— Вот тебе струны! Самые лучшие!

— Струны нам Сергей Петрович привез. Нот бы где-нибудь достать хороших! Новых — для оркестра.

— Достанем и нот… Где бы их… — Калинин задумался. — Галанов, сегодня у нас в клубе вечер; двинем все туда, там и нот раздобудем. Верно? Давайте тогда, собирайтесь, — затормошил он болшевцев, даже не ожидая их согласия.

Они пошли на Лубянку, в клуб ОГПУ. Дорогой Калинин говорил:

— Почему я так горячился? Дело в принципах, ребята… В убеждениях… Сами понимаете… Программа коммунистической партии, интересы рабочего класса для комсомольца — все!

Говорил он это так, словно между ним и болшевцами не существовало никакой разницы, будто болшевцы не были вчерашними жуликами и ворами.

И все-таки, как и тогда, в спальне, под звуки карелинской мандолины, Румянцев чувствовал — есть у комсомольцев какое-то превосходство, сближающее их друг с другом и отличающее от болшевцев. Знаний, что ли, у них больше? Не в том дело: Накатников знает гораздо больше Румянцева, однако Румянцев чувствует себя с ним вполне свободно. Вот Калинин говорит об убеждениях, о программе коммунистической партии. А есть ли какие-нибудь убеждения у Румянцева? Задумывался ли он когда-нибудь над этим?

Скоро ему исполнится двадцать лет, а он и до сих пор не знает, зачем живет! Ищи фрайера, хватай, что плохо лежит, беги, если преследуют, отпирайся, когда уличают, скорее пропивай украденное, потому что могут поймать, — вот все, что знал Румянцев до сих пор, вот то, что заменяло ему убеждения и цель. Где-то люди работали, боролись, думали, но они-то и являлись «тютями», «коровами», «ишаками», которых вор должен обкрадывать и презирать. А намного ли он переменился в коммуне? Конечно, теперь он не крадет, он работает… Но разве не казалось ему всегда, что он как бы делает этим кому-то одолжение? «Хочешь, мол, чтобы я перестал воровать, так Дай мне все».

Румянцев ужаснулся: «Был я паразитом, им и остался…» Да, вот в чем разница между такими, как Румянцев, и комсомольцами. Вот идет с ними рядом Калинин, разговаривает, а сам, небось, думает: «Я комсомолец, я для всего рабочего класса стараюсь, себя не жалею, а вам своя шкура дороже всего». В клубе во всю длину лестницы лежал нарядный ковер. Накатников дернул Румянцева за рукав и свирепо прошептал:

— Снег на сапожищах, не видишь? Вон — у двери щетка лежит.

В главном зале клуба артисты лучших театров давали концерт. Много было пения, музыки, танцев. Небольшой узкогрудый человек, встряхивая длинными жидкими волосами, говорил монолог Фауста:

Мне станут ясны жизни тайны,
И, сняв их вечную печать,
Я буду истину вещать…

Румянцев насторожился. Ему хотелось скорее узнать, каким образом чтец достигнет ясного понимания жизни. Но через несколько минут декламатор горестно поник, развел руками:

Увы, мне не объять природы необъятной!

— Трепотня все, — раздраженно шепнул Румянцев Калинину.

Во время антракта зашли в фойе напиться чаю. Калинин объяснил:

— Старичок не тем ключом замок отпирал.

— А каким надо? — заинтересовался Накатников.

— Об этом за один присест не расскажешь. Давайте организуем в коммуне кружок политграмоты и поговорим. Согласны?

— Подумаем, — ответил за всех Накатников.

Возвращались на вокзал болшевцы, молчаливые и раздраженные. В вагоне разговор тоже не клеился. На опушке болшевского леса тихий Карелин вдруг бросил ноты, свернутые трубкой, решительно заявил:

— К чорту! Не нужны они мне!..

— Подними, — строго приказал Накатников. — Люди хлопотали из-за тебя, к начальнику клуба ходили, а ты бросаешь.

Румянцев ткнул рукой в небо.

— Звезду видал? — спросил он Накатникова.

— Ну — видал…

— Вот так и нам до настоящих людей далеко! Никаких кружков! Не пойду!

Накатников рассвирепел. Сухой и подвижной, он крутился перед приятелями, кричал на весь лес:

— Ага! Струсили, тяжело стало. В шалмане легче? Пить, воровать легче! Шалишь! И кружок будет, и ходить будешь. Подними, Карелин, ноты, еще раз говорю!

Карелин поднял.

Политический кружок, организованный комсомольцами, занимался всю зиму. Занятия не прекратились и весной, растянулись на лето. Много времени ушло на изучение программы и устава комсомола. Метод учебы избран был самый простой, можно сказать, кустарный. Садился перед ребятами Галанов или Калинин и читал вслух:

«Все комсомольцы должны помнить, что они являются будущими членами авангарда рабочего класса, Российской коммунистической партии, и готовиться к достойному выполнению этой великой и трудной обязанности…»

— Накатников, — спрашивал руководитель, — объясни, что такое авангард.

— Передовая и самая лучшая часть пролетариата.

— Не только пролетариата, — поправляли его, — авангард может быть и у буржуазии.

— Не может, — отрицал упрямо и ненавидяще Накатников. — Не может быть у буржуазии лучшей части. Она вся одинаковая, вся сволочь.

Хаос бытия начинал укладываться для Румянцева в некие определенные формы. Раньше делил он людей на счастливых и неудачников, верил в предопределение: живет человек богато, значит, повезло. Но кто узнает, в какие годы, каким путем судьба положила ему счастье и положила ли вообще? Надо захватывать удачу, пока не досталась она другому, ловить свой час. И вот люди торгуют, строят фабрики, грабят, убивают, просят милостыню, пашут землю, горбятся за станками. У каждого на роду — свое.