Наталия Лойко - Дом имени Карла и Розы

• Название: Дом имени Карла и Розы
• Автор: Наталия Лойко
• Издательство: Правда
• Жанр: Детская проза
• Год: 1958

Журнальный вариант повести Наталии Лойко «Ася находит семью» о судьбе девочки-сиротки Аси, попавшей в детский дом. Повесть опубликована в журнале «Пионер» №№ 2–6 в 1958 году.

---

Потоптавшись, набравшись, наконец, храбрости, Ася проскользнула к костру, к самому жару. Пришлось у всех на виду протягивать к огню то одну, то другую ногу в неуклюжих, уродливых башмаках. Варькиной работы башмаки. Скроены из оставшейся от отца гимнастерки.

Кто-то сломал пополам доску, швырнул в костер. Пламя разгорелось, вымахнуло вверх. На розовой стене бывшего дворца стали различимы выбоины, следы пуль.

— Эка, зазевалась!

Один из солдат отвел в сторону Асин башмак: толстая войлочная подошва начала дымиться.

— Оплошала, барышня.

Под общий хохот Ася в растерянности пробормотала:

— Извините, пожалуйста.

Солдат, спасший ее башмак, пробасил:

— Деликатная! Штиблетики-то офицерского сукна.

Тетя Анюта предупреждала Асю, что нынешняя солдатня не щадит офицерское сословие. Съежившись, стараясь стать незаметной, девочка отошла от костра. Еще больше потянуло домой, хотя там, конечно, нетоплено и вряд ли найдется ужин. Только бы Варька была дома, только бы не пришлось дожидаться на каменных грязных ступеньках…

На углу Охотного ряда Ася остановилась, взглядом распрощалась с Тверской. Еще были различимы отблески костра, собравшего вокруг себя солдат. Возможно, эти самые солдаты и сшибли вывеску с углового дома. Вот она болтается на одном крюке.

Ася помнит каждое слово:

«Магазин офицерских вещей Ольдероге.

Существует с 1882 года».

Давно существует… Кажется, все было давным-давно… Железная вывеска жалобно дребезжит, словно хочет напомнить Асе, как та приходила сюда с отцом вскоре после того, как началась война.

А вот и Красная площадь. Велика она и обширна. Попробуйте перейти ее быстро, если ноги окоченели, не слушаются. Важная площадь. Сюда в праздники сходятся манифестанты. Рассказывали, что Первого мая весь народ, проходя мимо братских могил, склонял знамена и музыканты играли торжественный марш. Только Ася ничего не видела: ее не пустили дальше двора.

Зато уж они с Варькой вознаградили себя в ноябре, в праздник первой годовщины революции! Веселье началось еще накануне, многим в тот вечер не сиделось дома. Просто одетые люди шли с песнями, взявшись за руки. Варька сказала, что теперь так и надо ходить, что под ручку ходить совестно, особенно парочкой, что это буржуйская привычка. Рядом двигались экипажи, разукрашенные гирляндами и флажками, в экипажах сидели дети. Пролетарские дети, как пояснила Варя. Из-за угла показался грузовик, он ехал медленно, чтобы все могли разглядеть чучело международного капитала в картонном цилиндре.

Кругом заговорили, что надо расходиться по площадям, что повсюду будут фейерверки и обещано символическое уничтожение старого строя, что художники изготовили из тряпья и соломы генералов, городовых, попов… На Красной площади, на Лобном месте, где в старину казнили людей, готовились сжигать старый строй.

От толстого чучела кулака-мироеда несло керосином. Волосы, стриженные «под горшок», сделанные из пакли, вспыхнули прежде всего, когда к чучелу поднесли горящий факел. По правде сказать, Ася боялась шевельнуться, чтобы не упустить какой-либо подробности, но кричать от восторга, как вся эта толпа, она не стала и петь тоже не пожелала. Вслед за оркестром множество голосов подхватило «Интернационал», но Ася молча смотрела, как над пеплом старого строя водружали красное знамя…

Сейчас площадь пуста. Ветер, да снег, да глухая стена с высокими башнями, с которых все еще смотрят на город двуглавые когтистые орлы. За этой древней кремлевской стеной живет Ленин, Владимир Ульянов, тот, кто устроил революцию.

Теперь он подписывает декреты. Конечно, и лозунги он составляет. В октябрьские праздники на многих домах были расклеены лозунги. Асе запомнился один: «Борьба за социализм — борьба за счастье детей».

А знает ли Ленин, каково сейчас детям?

В доме на Пятницкой

В ряду других домов на Пятницкой улице стоит и тот, до которого добирается, но все еще не добралась Ася. Электричество уже выключено, и большая часть окон в этом ничем не примечательном доме, как и повсюду в городе, черна. В редком сквозь слой инея угадаешь мерцание коптилки, различишь огонек керосиновой лампы. За стеклом крайнего во втором этаже окошка брезжит, порою вдруг разгорается красноватый свет. Там, видно, топится печка.

Маленькую «буржуйку» разожгла Варя, раскалила ее так, что железные бока стали малиновыми. Находясь эти дни в одиночестве, Варя экономила, почти не прикасалась к скудному запасу сырых, сложенных на кухне дров. Но сегодня она щедра: она тем более может себе это позволить, что гость, ради которого печурка обильно источает тепло, сам приволок толстенный, расколотый на чурбаки, высушенный солнцем пень. Провез в служебной теплушке.

Обычно быстрая, порывистая в движениях, Варя сейчас не разрешает себе лишний раз шелохнуться, боится потревожить того, кто уснул сидя, неуклюже согнув ноги в больших валенках, от которых на паркет натекли лужицы. Темноволосая голова спящего тяжело опустилась на руку, лежащую на спинке стула.

Андрей (для Вари он Андрей Игнатьевич) сегодня приехал в Москву по ее вызову. Проводив в тифозный барак Ольгу Игнатьевну, Варя стала изыскивать способ, как вызвать ее брата с Черных Болот. Телеграфу особой веры не было, и Варя, движимая чувством долга и еще одним чувством, которое она хотела бы скрыть от других, бросилась на поиски оказии. Была в Главтопе, в Главторфе и добралась наконец до старика-рабочего, отправлявшегося в этот день на Черные Болота с оборудованием для кузницы.

За этим последовали иные хлопоты. Придя с фабрики, Варя стирала, прибирала, вымораживала тюфяк после больной. Огрубевшими за последний год пальцами Варя подштопала свою шерстяную кофточку, ее она и накинула прошлой ночью, когда еще до рассвета постучали в дверь. Застегивая кофточку, слышала, как сильно заколотилось сердце.

Андрей расспрашивал о сестре, даже не догадавшись сбросить на пол привезенную вязанку чурок. Согнувшись под нескладной, огромной ношей, он нерешительно улыбнулся Варе, как бы прося у нее добрых вестей. На его щеках, докрасна исщипанных морозом, давненько небритых, проступили ямочки и исчезли: Варя ничего хорошего сообщить не могла. Она приняла из его рук в негнущихся больших варежках мешочек с провизией и лукошко, полное мерзлых, постукивающих, словно костяные пуговки, клюквин. Андрей немного согрелся, пока Варя готовила для больной морс. Вышли вместе. Варя — на фабрику, Андрей — в больницу.

Сейчас Варя оберегает его покой. Пристроившись на коврике, она не дает смолкнуть веселому треску полешек, временами отворяет заслонку, длинной кочергой мешает жар. В такие минуты ее пышные, отливающие темной бронзой волосы вспыхивают рыжиной. Сердце Вари полно жалости и горячего желания доказать свою преданность Андрею. Она мечтала об этом с той поры, как впервые увидела его весной шестнадцатого года. Самой ей тогда только что стукнуло шестнадцать лет…

…Незадолго до войны Варю отдали в мастерскую мадам Пепельницкой. Не в пример другим ученицам она как-то ухитрялась правдами и неправдами постигать премудрое швейное мастерство. В свободную от множества поручений минуту Варька хитростью или лаской добивалась настоящего дела. Тоненькой шелковой ниткой подрубала подол, пришивала крючки один к одному густым, ровным рядом. Слушая россказни мастериц, мечтала когда-нибудь, как мадам Пепельницкая, выйти замуж за богатого приказчика.

Модной мастерской и в дни войны хватало заказчиц. Правда, иные, сшив траурное платье, больше не появлялись, но зато дамы, чьим мужьям привалила удача, заказывали наряд за нарядом. Заказчица Овчинникова Ольга Игнатьевна и прежде шила нечасто, а с четырнадцатого года и вовсе пропала. И вдруг весной шестнадцатого объявилась, выбрала фасон и все повторяла, что пришло письмо от мужа из действующей армии с обещанием скорого приезда — в отпуск, на побывку. Когда закройщица снимала с Овчинниковой мерку, та шутя поторопила:

— Меня внизу брат дожидается.

Несколько женских голосов отозвались также шутливо:

— Пускай поднимется к нам, не съедим.

О своем единственном брате заказчица как-то, еще давно, выложила целый короб сведений: охотник, рыболов, вообще «покоритель природы».

Варе, ни разу по-настоящему не насладившейся природой (была один раз в Нескучном саду, и все), оставалось лишь восхититься.

Сейчас она звонче всех закричала:

— Пусть поднимется к нам!

Но Овчинникова засмеялась:

— Что вы, девушки… Это серьезнейший мужчина. Он презирает тряпки.

Варя как раз протирала окно, она имела возможность наклониться и поглядеть на «покорителя природы» и в то же время серьезнейшего мужчину. Он сидел в забрызганной грязью пролетке, читал газету, вернее, целый ворох газет. Варя выждала, когда он в нетерпении взглянул на окно мастерской, и увидела очень молодое и очень загорелое лицо. Черноглазого, черноволосого брата заказчицы можно было принять за цыгана, но какой же цыган станет читать газету? Варька так сильно высунулась из окна, что молодой человек вскрикнул и вскочил, даже пролетку накренил набок. Он и руки протянул, словно собирался подхватить Варьку, когда та будет падать со второго этажа. Но Варька цепкая, она не свалится. Она была счастлива, что вызвала улыбку у серьезнейшего из мужчин. Правда, он тут же снова уткнулся в газету и больше не поднимал головы.