Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна

• Название: Вторая весна
• Автор: Михаил Зуев-Ордынец
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

В повести «Вторая весна» рассказывается о первых покорителях целинных земель, об их жизни в казахстанских степях весной 1955 года.

Это одно из лучших произведений об освоении целины в Казахстане. В апреле 1957 года писатель по бездорожью отправился на целину. Вернулся он с богатым материалом. В книгу вложил всю свою душу, любовь к людям, смело идущим на преодоление трудностей. Автор повести был удостоен медали «За освоение целинных и залежных земель».

---

— Выиграл! И не сто, а больше! Нет, ты скажи, почему я в тебя такой влюбленный?

Они, хохоча, отошли от лавки.

В дальнем конце двора, в большом здании с развалившимся крыльцом и остатками тесовой крыши, в бывшем трактире светились пустые оконные проемы и слышались голоса. Борис подошел и заглянул. Прямо на полу, кто сидя, кто полулежа, кто на корточках, расположились своею компанией водители. Горел большой карбидный фонарь, и от его едкого света на стены и потолок легли угольно-черные тени. Водители закусывали и разговаривали сразу в несколько голосов:

— Доберемся за двое суток до Жангабыла?

— Раз надо, то какой разговор?

— Пчихалки, тарахтелки имеем? Моторы имеем! — передразнил кто-то Садыкова.

Водители дружно захохотали.

— А далеко, ребята, до Балхаша?

— Это кто же сморозил?

— Вадим. Кто же еще!

— Сразу видно ленинградца. Хватил! Мы от Балхаша в обратную сторону едем. А зачем тебе, Вадя, Балхаш?

— Интересуюсь балхашской ондатрой, — ответил Неверов.

— Это же вроде крысы. Дрессировать будешь, или в Ленинграде крысы перевелись?

— Нинка заказала шапочку из ондатры, вот в чем вопрос.

Под насмешливыми взглядами водителей он смутился и запыхтел усиленно трубкой.

— За этим сюда и приехал?

— За этим. Из-за этого и родную Каменностровскую автобазу оставил, и квартиру около троллейбусной остановки. Четвертый этаж, лифт, газ и все прочее! — сердито, но с насмешливым огоньком в глазах ответил Вадим.

— Не жалей, Вадя, лифт и газ! Обживем и степь. Будем здесь такие песни петь, что черт зажмурится! Ты Нинку свою сюда зови.

— Погожу, пока песни не начнем петь.

В трактир шумно вошла новая группа водителей, возбужденно переговариваясь усталыми, сердитыми голосами. Среди них был Полупанов, Бармаш, Мефодин, Шполянский и рябой водитель. Борис вошел вслед за ними.

Мефодин и токарь сели в сторонке. Шполянский расстелил на полу свою телогрейку и выложил на нее колбасу, хлеб, яйца. Облупливая яйцо, он вздохнул:

— Бэз ста граммов нэма ниякого настроения кушать. Скажи, как набаловались!

Он выжидательно посмотрел на водителей, но никто не откликнулся.

— Взглянул я на спидометр: оказывается, двести километров мы сегодня прошли! — ворвался в общий шум громкий, веселый голос Полупанова.

— Двести, как одна копеечка, — скромно подтвердил Бармаш.

— Так чего же вы нас, ленинградцев, пугаете? Степь… распутица… поплывут дороги… Мы на фронте и в распутицу так на железку жали, только немецкие километры мелькали да ветровое стекло ветром выгибалось.

— Ай да ну! — восхищенно откликнулся Мефодин. Полупанов покосился в его сторону, помолчал, жуя колбасу, потом сказал твердо:

— Я лично собираюсь завтра в Жангабыле быть. С одной заправочкой до Жангабыла вашего доберусь.

— Ишь как — «до вашего», — снова откликнулся Мефодин. — Значит, Жангабыл только наш, а ты в стороне?

— Не цепляйся, Мефодин, оговорился, — хмуро ответил ленинградец.

— Может, и будем завтра в Жангабыле, а может, и в грязи поплаваем, и поползаем, и на спине под машиной полежим, — тихо, примирительно сказал Бармаш. — Всяко бывает.

— Бывает, Паша, и так, что и мотор по дороге обронишь. Говорят же тебе — степь! Это не чаевые на такси собирать.

— Кто чаевые на такси собирает? — оскорбленно вскинул голову Полупанов.

— Я на такси не ездил, — невинно ответил Мефодин.

— Вот что, Мефодин, — начал подниматься Полупанов.

Бармаш положил успокаивающе руку ему на плечо, но ленинградец стряхнул ее и подошел к Мефодину:

— Вот что, друг. Я на фронте Пинские и Мазурские болота форсировал и ни разу на дифере не сидел. И если посажу я машину здесь, в степи, — кладу права. А ты посадишь — тоже клади. Согласен, степняк?

— Согласен, ленинградец! На! — весело вскочил Мефодин и протянул Полупанову ладонь.

Тот крепко, зло ударил по ней своей ладонью.

— Ой любо, колы козакы от так гарцують! — вскочил и Шполянский и ребром ладони разнял руки спорщиков. — Такэ дило намочить трэба. От она, кохануля! — выхватил он из кармана поллитровку.

Разговоры разом смолкли. Все смотрели на бутылку с алмазно переливающейся жидкостью. Даже тени на стенах перестали шевелиться.

— Где взял? — строго спросил Бармаш. — Запрещено брать в рейс водку.

— Кто ищет, тот всегда найдет! — озорно улыбнулся Мефодин.

— Нэ турбуйся, друже коханый, — ловко ударил в донышко токарь. — Докторша персонально заправила. Медицинськой микстурой, как сказать. Усе бациллы убивает.

— Да ты же в грязь не лазил!

— Боже мий! А прохилактичеськи?

— И здесь блат! — завистливо покачал головой рябой водитель.

Шполянский поднял посудину на уровень глаз, любуясь прозрачностью. И, явно поддразнивая окружающих, ловко раскрутив ее, сделал такой глоток, что сидевший напротив Яшенька охнул:

— Ну и пьет! Как земснаряд!

— Васек, глотай. Будэшь? — протянул Шполянский бутылку Мефодину.

Шофер, ни на кого не глядя, потянулся к посудине, но его остановил Бармаш:

— Это что ж, Васька, его же царствию не будет конца? Ты это… Не пил бы. Ты же у руля. Если ты правильного шоферского засола, не пил бы, а?

Бармаш трудно складывал слова, будто громоздил тяжелые камни или продирался через бурелом. А говоря, опускал стеснительно глаза и смешно втирал что-то большим пальцем правой руки в ладонь левой.

— Дядя Федя, ты на меня не сердись. Коли бы ты знал, за что я пью, и ты бы со мной выпил! — просительно и виновато посмотрел Мефодин на Бармаша.

— Э, глупство! — важно сказал Шполянский и собрал морщинки в презрительной гримасе. — Для шофера сто километров нэ путь, сто граммов нэ выпивка. А мабуть, Вася, колы такая мэтушня, колы такый гвалт, лучше тоби нэ пыть? — потянул он к себе бутылку и каким-то особенным тоном добавил: — Смотры, товарищ Мефодин!

Борис понял, что Шполянский передразнил Садыкова.

Мефодин рванул к себе бутылку:

— Давай сюда! Учат-учат со всех сторон, спасенья нет!

Он поднес поллитровку к губам и замер, глядя через пустой оконный проем на потемневшую степь.

— Эх, здраствуй, целина-матинька, родине — золотой пласт, Ваське Мефодину — новая жизнь! — ликующе выкрикнул он, протягивая к окну посудину.

А глотнул он так звонко, что сидевший к нему спиной водитель санитарного автобуса Костя Непомнящих оглянулся. Узнав Мефодина, он подмигнул остальным: — Вася козу пропивает!

Водители захохотали, хлопая ладонями по коленям.

— Что за коза? — спросил Борис Костю. — Второй раз о ней сегодня слышу.

— Можно рассказать, Вася? — крикнул Костя Мефодину.

— Валяй! Вали все на мою голову! — разудало ответил Василий и кивком отбросил прядку со лба. Глаза его уже заблестели от — водки.

— Тогда слушайте! Едет, значит, Вася по степи на пустой машине, на самосвале, это учтите, а на дороге казах с козой. Голосует. Вася прицелился в козу снайперским глазом и кудрями тряхнул. «Садись, жолдас!» Не калым он хотел сорвать, нет, у него другое на уме было. Пассажир полез в кабину, а Вася заорал: «С козой в кабину?! Соображать надо! Полезай в самосвал!» Полез тот в самосвал, козу за собой втянул. А Вася бегает кругом, оказывает внимание: «Козу привяжи! Выпрыгнет на ходу!..»

Рассказчика прорвало хохотом. Он смеялся, закрывая глаза, тряся головой, хватаясь за бока:

— Ох, батюшки!.. Ох, не могу!..

Смеялись и все остальные. Мефодин сидел с неподвижным, напряженным лицом, глядя в одну точку, словно разговор был не о нем. Только в углах плотно сжатых губ жалко дергались две морщинки.

— Привязали они козу, — отдышавшись, продолжал Непомнящих. — Вася сам узел проверил, поехали. Сколько они там проехали, не знаю, и начал Вася на ходу самосвал опрокидывать. Пассажир орет, за борта цепляется, коза на веревке висит, тоже надрывается. Картиночка! Тут, как на грех, ухаб! Тряхнуло машину, ну и вывалился бедняга пассажир на дорогу. А Вася ему вот этак рукой сделал: махну, мол, серебряным тебе крылом, — поднял самосвал и ходу с козой! Только пыль столбом! Было такое дело, Вася?

— Было, все было! — ответил Вася несмелой, виноватой улыбкой.

— Это что ж получается, братцы? — ненавидяще глядя на Мефодина отвердевшими, повзрослевшими глазами, выкрикнул Яшенька. — Получается, что всякая грязь сплошь на целину полезла!

Мефодин повернул голову в его сторону, но промолчал.

— Это ты врешь, Яшенька, — сказал Полупанов. Он незаметно подошел к Мефодину и стоял за его спиной. — Грязь далеко не уплывает. На новые земли старую грязь не пустим! Нет!

— Подначиваешь, сволочь? — прохрипел Мефодин, оборачиваясь.

Полупанов молча отошел.

После гневного выкрика Яшеньки всем стало как-то неловко: ведь прав, пожалуй, мальчишка, грязное это дело; какие могут быть смех и шутки? И разогнал эту неловкость, эту виноватую тишину хрипловатый тенорок, запевший неизвестно кем сочиненную, но быстро всем понравившуюся песню: