Михаил Зуев-Ордынец - Вторая весна

• Название: Вторая весна
• Автор: Михаил Зуев-Ордынец
• Издательство: «Советский писатель»
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1959

В повести «Вторая весна» рассказывается о первых покорителях целинных земель, об их жизни в казахстанских степях весной 1955 года.

Это одно из лучших произведений об освоении целины в Казахстане. В апреле 1957 года писатель по бездорожью отправился на целину. Вернулся он с богатым материалом. В книгу вложил всю свою душу, любовь к людям, смело идущим на преодоление трудностей. Автор повести был удостоен медали «За освоение целинных и залежных земель».

---

— Пусть спят. Ничего не поделаешь, — шепотом ответил Егор Парменович.

Он поднял глаза на луну, определить, много ли осталось ночи, и дернул щекой от упавшей на нее капли дождя. Выставил ладонь, на нее капнула легкая дождинка, вторая, потом еще капелька, а через минуту по лесу и дороге зашелестел, зашептал частый, но мелкий и теплый-теплый дождь. Сразу запахло отпотевшей корой, потеплевшей, дрогнувшей почкой.

— Помощничек пришел! — засмеялся ласково Егор Парменович. — Гуще, гуще, помощничек! Потрудись, похлопочи, друг! Под такой дождь сеять бы! В народе говорят: дай, боже, ведром по жнитву, частым дождичком по посеву. — Он взволнованно сложил руки на животе. — Фу ты, черт, даже утроба дрожит!

Над бортом машины, около которой они остановились, приподнялся человек. Это был Зубков. Он зевнул, причмокивая губами, посмотрел на гору, белевшую под не скрывшейся еще в тучах луной, и удивился:

— Что такое, все еще под этой же горкой стоим? Он опять зевнул и пропал за бортом. Снова засыпая, проговорил бессвязно:

— Директор-то хвосты накручивает: «Давай-давай, посевную сорвем!», а то дрыхнет, черт толстый!

— Он и сейчас сказал бы: «Давай-давай», да не идут машины в гору, — подмигнул луне Егор Парменович. — Подтолкнуть надо.

Сергей снова поднялся над бортом, поглядел на гору я поскреб в затылке всеми пятью:

— Далеко больно толкать. Километр будет, как думаешь? — опустил он глаза и узнал директора. — Будить ребят? — спросил он деловито, твердым, сразу посвежевшим голосом.

Корчаков поднял лицо под дождь, постоял так, будто советуясь с ним, и вздохнул:

— Буди! Ничего не поделаешь. Посевная за горло держит, — дотронулся он до горла.

Зубков скрылся в кузове. Слышно было, как он кряхтит, натягивая сапоги. От его кряхтения в машине проснулись.

— Опять энтузиазм будем демонстрировать? — спросили там вяло и глухо, как в подушку.

— А ты, Левка, на экскурсию сюда приехал? Не нравится — не ходи!

— Может быть, и не пойду. Все равно я на своей спине машину не донесу, — зевая, ответил благодушно Сычев.

Разговор разбудил третьего, Сашку-спеца. Он сказал беззлобно:

— Пускай дед Корчак на своей спине машины в гору тащит.

— Скажешь! У него брюхо поперек лопнет, как арбуз.

— Тише вы! Директор рядом стоит.

В кузове засмеялись приглушенно, потом спросили:

— А сколько сейчас, интересно, времени?

— Скоро два! — крикнул Егор Парменович.

— Ну вот, видите! — поднялся в кузове Сашка-спец и начал надевать в рукава накинутый на плечи полушубок. — В Ленинграде еще и не ложились, а мы уже дрыхнем.

На соседних машинах услышали разговор. Оттуда крикнули недовольно:

— Чего разорались? Одни живете? Что у вас такое?

— Машины надо на гору втаскивать! На чертову спину какую-то! Буди ребят! — крикнул Сашка.

…Они шли в свет фар, и видно было, как опали и потемнели их лица. Они не спешили, переговаривались невыспавшимися, сердитыми голосами, потирали ноющие от неудобного спанья шеи, поеживались, потягивались, еще скованные усталостью. Садыков, раздирая засыпающие глаза, хмурился. Ему не верилось, что в этих вялых, равнодушных, разлаженных людях найдется тугая и, как в поршне цилиндра, в одно направленная сила.

Когда собрались у подножия горы, луна зашла за тучи и стало так темно, хоть глаз выколи. Но начали загораться сразу во многих местах костры, поднимаясь вверх по горе. Их разожгли девчата, горько плача и кашляя от едкого дыма.

Под теплым, благодатным дождем медленно поползли к перевалу, одна за другой, машины. Как сирены в зловещие часы воздушной тревоги, взвыли моторы. Кричала, натуживаясь, сталь. От машин несло жаром, как от паровозов, радиаторы с поднятыми капотами были похожи на оскаленные рты, запаленно хватающие воздух. И сталь сдала, отказала. На помощь ей бросились люди…

Борис вместе с ребятами толкал в гору четырехтонку, груженную прицепным инвентарем. Толкал с распухшим от бешеных усилий сердцем, постанывая от злобы, а машина с издевательским упрямством сползала вниз. Он поднимал голову, с яростным нетерпением смотрел вверх, но по-прежнему на фоне темного неба вздымалась ненавистная громада горы. От этого голову кружила обморочная слабость и подламывались ноги. Сказывалась и бессонная ночь, и носилки с камнями, и голодный желудок. Он выехал из школы, так и не пообедав. И, зачем правду таить, Борис очень обрадовался, когда подбежал Садыков и закричал сердито:

— Отставить! Вот ладно придумали — толкать! А назад машина рванет — что будет? Не кобыла брыкнет! Только тросом тянуть, на буксире!

На гору, как артиллеристы орудие на огневую позицию, ребята вкатывали уже барабан троса. Они кричали при этом, как батарейцы в бою, что-то отчаянное, пропащее, злое до остервенения. Слесари «технички» разрубили трос на куски и привязали его, сопротивляющегося, не вязавшегося в узел, к передним крюкам машин. Ребята впряглись, кто повторяя репинских бурлаков, кто лицом к машине, откинувшись назад на вытянутых руках. Подошел и Борис, но руки его не поднимались. Они выдернулись из суставов и висели только на коже и жилах. «Отдохну немного, потом впрягусь». Он отошел в сторону и сел на камень.

Должно быть, он моментально заснул, потому что рычанье машины испугало его и он вскочил. Ноги ребят, тянувших машину, ушли в щебень и песок по щиколотку, они почти ложились на землю, но машина не двигалась. Борис испуганно сжался, вообразив, что будет, если трос лопнет и резанет концами по людям.

— Ой, мама!.. Убило! — взвизгнула девушка, подживлявшая костер.

Трос лопнул. Свистнув по-змеиному и свиваясь в кольца, он хлестнул по дороге, никого не задев. Люди ткнулись носами в землю, и трос пронесся над их головами. Кто-то испуганно, нервно засмеялся. А затем ребята, как по команде, вскочили и бросились с руганью и кулаками на слесаря, привязывавшего трос. Оказалось, что тросовый узел не то развязался, не то сорвался с крюка. Крики были злые, обидные, оскорбительные.

Ребята, туже затянув на тросе петлю, снова впряглись. Борис тоже схватился за трос и вскрикнул. Ладони язвяще обожгло, как током. Трос был старый, иглистый, как еж.

— Кто же голыми руками хватается? — вывернулся откуда-то Мефодин. — Вон у костра рукавицы выдают.

Борис не ответил, накинул на трос полу пальто и потянул так, что хрустнуло в костях и заныло в пояснице. Машина неуверенно двинулась и снова остановилась. За окном кабинки белело отчаянное лицо Яшеньки. Потом кто: то снаружи распахнул дверь и крикнул в кабину мальчишечьим альтом:

— Ты же неправильно газом форсируешь! Так ты никогда не сдвинешься!

— Здрасьте вам, только Гальки щербатой и не хватало. Всюду свой нос сунет! — с усталой злостью ответил Яшенька. — Свою форсируй, а мы сами с усами!

— Усов-то как раз еще и не вырастил. А моя уже на перевале. Я, как ты, не чикалась, — сморщила Галя в улыбке носик. Она шагнула на подножку. — А ну-ка, подвинься! Что ты за человек, ей-богу! Не цепляйся за баранку! Давай вместе попробуем!

Она уверенно села на водительское место и, маленькая, худенькая, так развернула плечи, что хозяин притиснулся к правой дверце. Галя включила мотор и подкинула газку. Машина двинулась медленно, но плавно, без рывков.

— Эх, родная, карабкайся! — Мефодин сорвал ватник и швырнул под задние колеса, подумал и швырнул туда же «бобочку». Машина обрадованно кинулась вперед, пошла быстрее, и трос провис. Борис с силой потянул его, но свело и налило свинцом шею, а через все тело прошло мутное и шумящее, как волна. Исчезли горы, белая дорога, костры, свет фар. Он вытянул испуганно руки, чувствуя, что сейчас упадет…

Очнувшись, Борис понял, что он сидит на земле около костра, на разостланном брезенте. Под спину ему был подставлен ящик. Рядом сидели на ящиках директор и завхоз. Борис пошевелился, собираясь встать. Егор Парменович повернул голову и внимательно посмотрел на слинявшее лицо Бориса.

— Нечего копошиться, сидите! Очень плохо?

— Нет… ничего, — вяло ответил Борис и удивленно посмотрел на руки. Они были в липкой крови, в глубоких порезах.

— Позвать врача?

Борис не ответил. Он алчно смотрел на завхоза, лениво щипавшего пшеничный каравай и так же лениво жевавшего. Судорожно глотнув сухим горлом, Борис тихо и стеснительно сказал:

— Вы не могли бы дать мне немного хлеба? Завхоз посмотрел удивленно и заторопился, начал ломать хлеб. Борис от нетерпения шевелил пальцами ног.

— Кушайте, пожалуйста, — протянул завхоз. — Извините, не догадался.

Неприлично сопя от жадности, Борис вгрызся в пахучую мякоть хлеба. Корчаков покачал головой.

К костру подошел Воронков и бросил к ногам завхоза охапку мокрых, грязных рукавиц:

— Получай, старшина, последние двадцать. В расчете?

— В расчете, — пересчитал завхоз. — Ну, как там! Двигаемся?