Виктор Меньшов - Храм Василия Блаженного

• Название: Храм Василия Блаженного
• Автор: Виктор Меньшов
• Жанр: Научная Фантастика

---

Когда, уже в Березняках, солдаты помогали вынести полковника на платформу, все офицеры стояли в дверях купе, мимо которых проносили носилки, и отдавали честь Полине и ее полковнику.

Комендант эшелона вышел проститься со своими необычными пассажирами и бережно укрыл седого, контуженного и безногого полковника своей офицерской шинелью с полковничьими погонами. И тоже отдал честь. Сначала - Анатолию Евсеевичу, а потом - Полине.

Полина, в мешковатой солдатской шинели без погон, держала своего седовласого Героя за руку и, растерявшись, только и смогла ответить:

- Служу Советскому Союзу!

И заплакала.

Все офицеры, как по команде, отвернулись. А ее полковник открыл глаза и сказал, глядя в серое небо, сказал впервые за все время:

- Смотри-ка, дождик идет... Как славно!

Вагоны дрогнули, поезд тронулся, начальник станции, которому помощник коменданта поезда велел помочь своим подопечным, тут же незаметно исчез...

Транспорта до Мытарино не было, Полина и Анатолий Евсеевич почти сутки провели в пустом и холодном здании вокзала, стоявшем к тому же без окон, пока не подобрали их, заехавшие в Березняки за почтой и хлебом, мытаринские почтальон и бригадир с лесопилки.

Поселились они в маленьком домике Полины, оставшимся ей от рано умершей матери.

Анатолий Евсеевич с тех самых пор, как на перроне вспомнил дождик, быстро пошел на поправку, память у него восстановилась почти полностью, вот только про то, что был женат, вспомнить не смог. А может быть, не захотел.

Полина Сергеевна работала в крохотном поселковом медпункте, который гордо именовала поликлиникой. У Анатолия Евсеевича оказались золотые руки и удивительные способности к ремонту всякой, как теперь её принято называть, "бытовой техники". Таковой по тем временам было немного, в основном мелкая, так что по дворам ему ездить не приходилось. Люди сами несли кто утюг, с перегоревшей спиралью, кто настольную лампу, которая не включалась, кто радиоприемник, который только трещал. Чаще же всего приносили керогазы самые капризные приспособления, какие только могли быть. Но зато как весело гудели эти самые керогазы! За это, наверное, их и держали.

Вот так они и жили потихоньку. Анатолий Евсеевич смастерил себе коляску, раздобыв велосипедные колёса, стал на улицу выезжать.

Шло время, домик их совсем обветшал. И выделил им поселковый совет, как семье дважды Героя Советского Союза, квартиру в только что отстроенном двухэтажном доме. Двухкомнатную квартиру, на первом этаже, чтобы выезжать на улицу было удобно.

Получили счастливые супруги ордер в поссовете, все их там от души поздравили, а на следующее утро они этот ордер вернули.

В канцелярии за голову схватились: виданное дело - люди сами, добровольно, просят отдать двухкомнатную квартиру многодетной вдове солдатской, Анастасии Пантелеевой, взамен полученной ею в том же доме однокомнатной, да ещё и на втором этаже.

Стали их отговаривать, да Анатолий Евсеевич только смеется:

- Я - летчик, мне поближе к небу быть положено, да и на мир сверху смотреть мне как-то привычнее.

- Да ты что, полковник, очумел?! - говорят ему в поссовете. Выдумали тоже: квартиру Тоське Пантелеихе отдать! Она же пьяница горькая, стыд и совесть совсем потеряла, ей не квартиру давать, у нее детей отбирать нужно: сама пьет, ребятишки босые, голодные, а старший и вовсе умом съехал.

- Знаем мы все, - ответили упрямые супруги. - Но только в том, что старший сын у неё болен, Анастасия Николаевна Пантелеева, вдова солдатская, не повинна, это не вина ее, а беда. И что пьет она - так это ее война покалечила, а за жизнь ее мужа, который погиб, Родину защищая, мы все ей своими жизнями обязаны.

На них только руками замахали:

- Это вы-то своими жизнями обязаны?!

Они стоят на своем твердо:

- И мы тоже. Все, кто живым вернулся, все, кого война минула, все своими жизнями павшим обязаны. А что касается Анастасии Николаевны Пантелеевой, то мы с этого самого дня берем на себя полную за нее ответственность, в чем можем и подписку дать.

Подписку не подписку, а заявление их, после жарких споров, криков и уговоров, написать заставили.

Но что примечательно: Анастасия Николаевна Пантелеева, после такого случая, пить решительно бросила.

До самого марта пятьдесят третьего, когда ранним утром разбудила ее ворвавшаяся без стука соседка, и бросилась рыдать на груди переполошившейся Анастасии Николаевны, которая спросонок никак не могла понять что же случилось. Когда соседка, превозмогая рыдания, сообщила ей, что умер Вождь, заголосила сама, перепугала детей, а те, проснувшись, дружно включились в общий рев.

А уже днем, выпив с горя заветный "мерзавчик", полезла пьяненькая Пантелеиха по шаткой лесенке вешать над подъездом портрет любимого Вождя в траурной ленте. Лезла она, хлюпая распухшим от слёз носом, бережно, прижимая портрет к груди, да лесенка поехала, и сама она свернулась с нее, упав на спину.

Она приходила в себя, оглушенная падением, над ней склонились взволнованные лица соседей, а она испуганно хваталась за портрет: цел ли? И только убедившись, что цел портрет, успокоилась. А пить с тех пор окончательно перестала.

И вот сидит эта самая Анастасия Николаевна за столом, смотрит, как сынок ее младший, Костя, красуется перед людьми. А саму ее облепило со всех сторон большое семейство: сыновья, да дочери, да внучата с внуками, да правнуки уже появившиеся. Только старшего сына не видно, носится где-то с мальчишками за сараями.

Полина Сергеевна уняла легкую дрожь в руках, вспомнив, что она все же фронтовая медсестра, а не кисейная барышня, опустила черный диск пластинки на бархатистый круг патефона, охваченный блестящим никелированным кольцом. Крутанула бережно положенное количество раз ручку патефона и раздалось на весь двор легкое потрескивание и шипение, такое домашнее и уютное, такое многообещающее и манящее...

Костя незаметно переступил ногами, освободившись от своих горемычных сандалий, да так ловко это проделал, что никто даже не заметил, потому, как все замерли в ожидании музыки.

И Костя замер. Только ноздрями шевелил, стараясь не пропустить надвигающийся звук первых тактов, вынюхать, предчувствовать, предугадать эти звуки звериным чутьем, всей чувственностью древней крови своей, крови охотника и зверя.

И Клавдия тоже замерла в предчувствии музыки, откинувшись гибкой талией на крепкую руку Кости. Замерла Клавдия, обомлела. Сердце вот прямо сейчас остановится...

Ну же! Ну!

И только коснулся, только первую струну семиструнной тронул невидимый музыкант, только начал он набирать замысловатый аккорд, дергающий душу и пьянящий крепче хмельного, а Костя уже подбоченился, притопнул плавно ногой, как каблуком пристукнул!

Да ей богу!...

Даром что босиком, а спросите любого, кто видел, каждый скажет: как каблуком щегольского сапожка ударил. Да так, что искры шальных нездешних костров взметнулись вверх и дымком далеких костров, и полынным степным ветром дохнуло.

И Клавдия взмахнула рукой, в которой щепоткой подол сарафана ее ситцевого. Повела она плечами, словно озноб ее пробил, а у зрителей мурашки по коже пробежали.

Закрутил ее Костя, и пошла она юлой. Сарафан - колоколом!

Костя-то! Костя! Вытянулся в струночку, одна рука в бок, другая над головой пальцами щелкает, как кастаньетами. А какие там кастаньеты? Откуда? У Кости пальцы - железо! Он ими запросто гвозди из доски выдергивает.

А ноги! Ноги! Такие кренделя выписывают, таким мелким бесом сыпят, что где носок, где пятка не разберешь.

И эээээхххх...!

А гитары! Гитары! Как бегут, струна струну обгоняя! Как только не рвутся эти тоненькие жилочки! Как только не лопаются! Никак не человек черт играет на этих гитарах! Да разве успеть человеческим пальцам за такими переборами?!

Черт играет! Черт!

И рвут струны черти огнеглазые, белозубые, с кудрями витыми. Не струны они рвут, ой не струны! Это они души наши в плен берут, на кусочки рвут, по кусочкам растаскивают!

Ох, Костя, вражья сила! Что вытворяет?! Взвился в воздух, подпрыгнул до самой луны и кричит прямо в нее:

- Эх, горррри - жги, солнышко цыганское!

И висит, на землю не опускается, вокруг себя вьется, руками Клавдию обволакивает, обнимает. Даже и не прикоснулся к ней, а такие объятия жарче солнца-огня!

И вот - рухнул! На колени упал, наклоняется, наклоняется, вот уже затылком земли касается, а коленями той земли так и коснулся! На чем только держится?! Ну, разве не черт?!

Тут и Клавдия - как врежет каблучками! Как юбкой вскинет, до самых трусиков голубеньких подол взметнулся! А каблучки, каблучки, словно иголка в швейной машинке, туда-сюда! Руки вокруг вьются-кружатся!

Не иначе, как у музыкантов сердца полопались вместе со струнами, так внезапно обрывается эта сумасшедшая музыка. Клавдия смущенно присаживается на скамеечку, оглаживая сарафанчик на круглых коленях, а Костя оглядывается вокруг нездешними глазами.