Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного

• Название: Горькая любовь князя Серебряного
• Автор: Валентин Ежов
• Издательство: Ладъ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7584-0086-6

Киноповесть, ставшая основой исторического фильма «Царь Иван Грозный», о мотивам повести А. Толстого «Князь Серебряный». Царствование Ивана Грозного — это время славы, роскоши и жестокости, время, когда все понятия извращались, низость называлась добродетелью, а предательство входило в закон. Но даже тогда были люди, подобные князю Серебряному или Морозову. "Они шли прямой дорогой, не боясь ни опалы, ни смерти; и жизнь их не прошла даром, ибо ничего на свете не пропадет, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает как дерево».

---

— Веселые люди! — хохотали вокруг. — Видно, не здешние.

Хомяк, поглядывая, как слепые щупают землю высокими палками, что-то припоминал.

Мигнув на сторону, рыжий балалаечник нагнулся к Перстню.

— С какого конца петуха пускать? — спросил он, перебирая лады.

— Вон с того! — отвечал Перстень, поднимаясь. Рыжий песенник щелкнул по животу балалайки и отошел.

— Позови убогих ко мне, — велел Иван Васильевич Малюте.

— Да ты их, Ваня, знаешь ли? — спросила Онуфревна. — А что?

— Да полно, слепые ли они?

— Как? — сказал Иоанн, и подозрение мигом им овладело.

— Чуется мне — недобрые люди, а почему чуется, не спрашивай.

Малюта посмотрел со страхом на мамку.

— Чего смотришь? — сказала Онуфревна. — Ты только безвинных губишь, а лихого человека распознать — чутья-то у тебя на это не хватает, рыжий пес!

— Государь, — прищурился Малюта, — дозволь мне попытать этих людей.

— Не нужно, — сказал Иоанн. — Я их сам попытаю. Подай мне кольчугу, да ступай, зови.

Малюта вышел на крыльцо, перемигнулся с Хомяком.

— Эй, вы, веселые люди, хватит кувыркаться! — ухмыльнулся он. — Войдите во дворец, царь сказок хочет послушать!

Поверх кольчуги царь одел черный стихарь. С видом усталости лег на постель.

— Онуфревна, подай сюда посох. Теперь пусть войдут! — сказал он.

— Войдите, убогие, — сказала мамка. — Царь велел!

Перстень и Коршун вошли, осторожно передвигая ноги и щупая вокруг себя руками… Лампады слабо освещали иконостас. Онуфревна вышла, а Малюта с Хомяком притаились за дверью.

— Здравствуйте, слепые, — сказал царь, вглядываясь в черты разбойников, — муромские калашники, вертячие бобы. Какие же вы знаете сказки? — зевнул он.

— Всякие знаем, батюшка царь, какие твоя милость послушать соизволит.

— Добро. Начинай любую. Авось я, слушая вас, сосну! Малюта приложил ухо к двери.

— Где-то я уже видел эти кудластые рожи! — вспоминал Хомяк.

Тем временем в Слободе рыжий песенник расставлял людей, готовя пожар.

Мишук, Кудлатый и еще один разбойник по кличке Решето пробежали в проулок.

Перстень, продолжая нараспев сказку, покосился на Иоанна. Царь лежал с сомкнутыми глазами, издавая легкое храпение. Грозный, казалось, почивал.

— …И сказал Христос Бог, когда возноасился на небо: даю вам, говорит, гору золотую, реку медвяную, сады-винограды. Будьте сыты да пьяны, но пусть каждый возделает ниву свою! Пахарь пусть пашет и сбирает плоды земные. Воин пусть охраняет землю, жена любит мужа, а муж блюдет и печалует жену. Дети малые чтят родителей, а народ чтит государя, а он примером своим наставляет и учит добру…

Перстень откашлялся, наступая неприметно на ногу Коршуна.

Глаза царя были закрыты, дыхание ровно.

Снаружи вдоль тюремной стены осторожно пробирались рыжий балалаечник и Митька. Позади семенил тщедушный Мишук.

— Кого несет? — остановил их часовой.

— Иди ты, знаешь, куды не знаешь! Они хотели пройти мимо.

Часовой собрался заорать, но рыжий хватил его кистенем, и он свалился, не пикнув.

— …И тут возговорил Николай Угодник… — продолжал сказывать Перстень.

Он увидел в окно дальнее зарево и тронул Коршуна локтем. Тот подался к Ивану Васильевичу, протянул руку к царскому изголовью.

В это время царь внезапно открыл глаза. Коршун отдернул руку, но было поздно.

Взор его встретился со взором Иоанна.

Царь длинным острозаточенным посохом ударил Коршуна в грудь. Разбойник схватился за посох, закачался и упал.

— Люди! — закричал царь, выдергивая острие из груди Коршуна.

Опричники ворвались, как ярые псы.

Малюта бросился на Перстня, но тот с необычайной ловкостью ударил его кулаком под ложечку, вышиб ногою оконницу и выскочил в сад.

— Хватайте его! Оцепите все! — взревел Малюта, согнувшись от боли и держась обеими руками за живот, — Хомяк!..

— Пошли вон! — рявкнул царь. — Вон!

Сквозь разбитое окно виден был пожар. Вдали гудел набатный колокол. В опочивальне остался только юный царевич. Он стоял у окна, разглядывая замаранный кровью посох отца. Любовно, полой кафтана, отер кровь с него, потрогал пальцем острый стальной конец. Потом, поджав тонкие губы, вскинул подбородок, выпрямил спину и стукнул посохом о пол.

Опершись о стену, царь Иван Грозный смотрел на царевича.

Видел, как бьется на виске сына синяя жилка.

Во дворце Слободы, пользуясь общим смятением, Перстень перелез через забор и побежал к тюрьме. Позади слышался топот множества ног. Весь народ повалил на пожар. Где-то взвывали псы, слышался истошный вопль, крики и ругань. Около тюрьмы почти никого не было. Осторожно пробираясь вдоль тюремной стены, Перстень споткнулся обо что-то мягкое.

— Этот не встанет! — шепнул, подходя к нему, рыжий балалаечник. — Давай ключи!

— Нет ключей! — отвечал отрывисто Перстень. Заметив взъерошенного Мишука, он выдохнул. — Собирай ребят. Уносим ноги!

— А старик где?

— Нету старика! Все из Слободы, слышишь? — прикрикнул Перстень на Мишука. — Что ты стоишь?

— Тише! Это кто?

— Я! — отвечал Митька, отделяясь от стены.

— Убирайся, дурень!

— А князь-то? — спросил Митька.

— Все пропало! Дедушку схватили, ключей не добыли!

— А нешто тюрьма на запоре?

— Как не на запоре! Кто отпер?

— А я! Испробовал, крепка ли дверь. Понапер на нее, а она, как была, так с заклепами и соскочи с петлей!

— Ай да дурень! — воскликнул радостно Перстень. — Ах, губошлеп ты эдакий! — Перстень приобнял Митьку. — Иди за мной! — приказал он ему. — А ты, балалайка, здесь погоди. Если что, свистни!

— Дураками свет стоит! — дернулся рыжий. — Даром я, что ли, сюда пришел? Пойду на пожар. Где горит — там и добро!

Перстень вошел в тюрьму. За ним ввалился и Митька.

На полу лежал убитый часовой.

За первой дверью были еще две двери, но и те быстро подались от богатырского натиска Митьки.

— Князь! — сказал Перстень, входя в темницу. — Вставай!

— Кто ты? — спросил Серебряный.

— Потом узнаешь. Вставай, князь! Время дорого. Вставай, я выведу тебя!

— Не могу! — сказал мрачно Серебряный. — Я дал слово!

— Князь! — вскричал гневно Перстень. — Потешаешься ты надо мной? Для тебя я зажег слободу, погубил своего лучшего товарища, а ты?… Завтра тебе казнь!

— Не могу! — повторил решительно Никита Романович. — Я крест царю целовал.

— Некогда толковать с тобой, — стиснул зубы Перстень. — Митька, хватай его!

Митька вырвал из стены скобы с цепями, 'загреб Никиту Романовича в охапку и, как малого ребенка, вынес из тюрьмы.

Неподалеку от светлой березовой рощи стоял монастырь. Стены монастырской обители опускались по скату горы, покрытой орешником. Золотые кресты горели в синеве неба.

С другой стороны монастыря, из-за поворота, показались двое всадников.

Елена остановила коня.

— Спасибо, дядюшка, что проводил меня, — сказала она.

Михеич с опаской посмотрел на кресты.

— Это девичий монастырь, — продолжала Елена. — Там знакомая мне игуменья.

Михеич стал ее отговаривать.

— Куда ж ты?… А Никита Романович? Не век же ему горе в тюрьме отбывать!

— Я там недельку обожду, Богу помолюсь, — отвернувшись, Елена заплакала. — Укреплюсь духом. А если Господь поможет, скажешь князю, где искать меня.

Большая проселочная дорога шла через леса и перелески Рязанской земли. По дороге не спеша ехал сбежавший из дома Максим, сын Малюты Скуратова. Кукушка в лесу обещала ему долгую жизнь.

Косматый Буян лаял и прыгал вокруг него и радовался, что удалось ему сорваться с цепи.

Буян вдруг поднял морду на ветер и замахал хвостом. Максим увидел покачнувшуюся на сторону избушку.

В низеньком окне светился огонь. Внутри слышался однообразный напев.

Максим подъехал к окну.

Он увидел всю внутренность бедного жилья. Женщина качала люльку и потихоньку пела. У ног ее сидели еще двое детей. Женщина, почуяв чужого, оробела, но вышла.

Увидя опричника, совсем напугалась.

— Далеко ль до рязанской дороги? — спросил Максим.

— Да это она и есть. Рязанская-то, — кланяясь и заикаясь от страха, отвечала женщина. — Да не езди по ней, родимый ты наш, не езди. Уж больно стали шалить на дороге. Вот вчера целый обоз с вином ограбили. А теперь еще, говорят, татары обратно проявились. Знать опять нам по лесам да болотам бегать, коровушку прятать. Отымут — помрем с голоду!

Максим поглядел на хозяйку. Бледную, хворую. Из люльки донесся крик, другие дети ползали у порога.

— Вот/…- сказал он и высыпал горсть золотых бабе в ладони.

— Возьми, добрая женщина, а мне их не надо.

— Батюшка, родимый, кто ты? — хозяйка повалилась ему в ноги. — За кого нам Богу молиться?