Валентин Ежов - Горькая любовь князя Серебряного

• Название: Горькая любовь князя Серебряного
• Автор: Валентин Ежов
• Издательство: Ладъ
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1994
• ISBN: 5-7584-0086-6

Киноповесть, ставшая основой исторического фильма «Царь Иван Грозный», о мотивам повести А. Толстого «Князь Серебряный». Царствование Ивана Грозного — это время славы, роскоши и жестокости, время, когда все понятия извращались, низость называлась добродетелью, а предательство входило в закон. Но даже тогда были люди, подобные князю Серебряному или Морозову. "Они шли прямой дорогой, не боясь ни опалы, ни смерти; и жизнь их не прошла даром, ибо ничего на свете не пропадет, и каждое дело, и каждое слово, и каждая мысль вырастает как дерево».

---

— Поди, открой рогатину!

— Эй, добрые люди, господа честные! — закричал Михеич, подъезжая к опричникам. — Отомкните рогатку!

— Кто такие?

— Не боись, свои! Православные! — отвечал Михеич.

— А мы уж в штаны наложили со страху. Ух! Прямо черт с хвостом! И откуда такой взялся?

— Мы с моим боярином из литовской земли едем!

— Не брешешь? Продай коня!

— Что ты? В уме ли?

— А конь-то, видать, краденый! — подошел еще один из опричников. — Так и есть, гляди! — ткнул он концом плети. — Не клейменый конь! Без тавра!.. Слазь с коня-то!

— Да?! А это видёл? — забыл осторожность Михеич. — Молокосос!

— Чего?! А ну, долой с коня, старый пес!.. В плети его!

— Назад! — подскакал Серебряный к опричникам. — Кто хоть пальцем тронет — голову развалю! — схватился он за саблю.

Опричники, привыкшие к безнаказанности, на секунду удивились.

Потом, загалдев, тоже рванули сабли.

И не сдобровать бы молодому князю, если бы в это время не послышался вблизи голос, поющий псалом, и не остановил опричников как будто волшебством. Все оглянулись в сторону, откуда раздался голос.

По улице шел человек лет сорока, в одной полотняной рубахе. На груди его звенели железные кресты и вериги, а в руках были деревянные четки. Это был Вася.

— Блажен муж иже не иде на совет нечестивых!.. — пел он.

Увидев Серебряного, блаженный прервал свое пение, подошел к нему.

— Ты, ты, — сказал он. — Зачем ты здесь между нами!.. Микитка, Микитка! — покачал он головой. — Куда ты заехал?

— Разве ты знаешь меня, божий человек? — удивился Серебряный.

— Ты мне брат! — ответил юродивый. — Я сразу узнал тебя. Ты такой же блаженный, как и я. И ума у тебя не боле мово, а то бы сюда не приехал. Я все твое сердце вижу. У тебя там чисто, чисто, одна голая правда. Мы с тобой оба юродивые! А эти, — продолжал он, указывая на вооруженную толпу, — эти нам не родня! У-у-у!

— Вася, — сказал молоденький опричник. — Не хочешь ли чего? Может, тебе денег дать?

— Нет, нет, нет! — отвечал блаженный. — От тебя ничего не хочу!.. От Дружинки возьму, этот наш! Этот праведник! Вона он, — юродивый указал на большой дом, из ворот которого в это время вышел Морозов. — Только голова у него непоклонная! У, какая непоклонная! А скоро, поклонится, скоро поклонится, да уж и не подымется! — Вася пошел в сторону Морозова, затянув опять свой псалом.

Опричники почтительно освободили дорогу, расступились перед блаженным.

— Князь, — окликнул Серебряного Морозов, — здравствуй, князь!

Радость осветила лицо Серебряного. Он поехал навстречу Морозову.

— Здравствуй, боярин, Дружина Андреевич!

— Признал? А то многие меня теперь и признавать перестали, — сказал Морозов, широко отворяя ворота. — Прошу пожаловать в дом.

Слуги боярина, радушно кланяясь, встречали гостей. Юродивый скрылся в глубине сада, продолжая петь псалом, а хозяин повел гостя по дорожке среди тенистых лип.

— А блаженный-то наш, Василий, подлинно божий человек, — сказал Морозов. — Не тебя одного он по имени угадал. Он всякого словно насквозь видит. Его и царь боится!.. Побольше бы таких святых людей, так и не померк бы огонь духовный!..

Они вошли в дом. Морозов усадил князя на дубовую лавку.

— А ведь помню я тебя, Никитушка, когда ты еще босиком бегал!.. Эй, кто там! — крикнул он. Выглянула сенная девка. — Скажи жене, что у нас гость дорогой, князь Никита Романыч-Серебряный, чтоб сошла попотчевать. — Морозов тоже присел. — Спасибо, Никитушка, что зашел, не обидел старика опального! — Он указал на свои длинные волосы.

— Вижу, боярин, и глазам своим не верю! Ты — и под опалою!

Морозов вздохнул.

В своей светелке Елена бросилась к Паше, своей сенной девушке. Потом скинула кокошник, запястья, голубой летник. Замоталась, запуталась в рубахе.

— Пашенька, Пашенька, дай самое что ни есть лучшее! — попросила Елена. — И зеркало подай!

— Да что с тобой, боярыня! — захохотала та. — Отчего ты вдруг так мельтешишься?

— Не вдруг, Пашенька, не вдруг!

— А-а, боярыня, кажись, я угадала! — лукаво посмотрела девушка, — Я хоть и краешком глаза, а разглядела его.

— Кого?

— Да гостя нашего. Как его?… Князя Серебряного. Вот уж и впрямь серебряный, а может и золотой! Уж так пригож, так пригож! Я перед таким ни в жисть бы не устояла!

— Замолчи! — ревниво оборвала ее Елена, распустила волосы. — Лучше заплети мне косу.

— Что ты, боярыня!

— Заплети, Пашенька!

— Боже сохрани! Заплести тебе косу по-девичьи! Грех какой! Я этого на душу не возьму! Нет, боярыня, тебе теперь всю жисть кокошник носить! — тараторила девка, подавая кокошник с жемчужными наклонами.

Князь Серебряный и боярин Морозов говорили о своем.

Лицо Морозова было мрачно.

— Ох, и трудное настало время, Никита Романович. Прогневали мы, видно, Бога! — вздохнул боярин. — Начал вдруг наш государь Иван Васильевич всех подозревать. Начал толковать про измены, про заговоры… А той зимой созвал он земский собор — бояр, духовенство. Стукнул посохом и объявил: Я царь и государь всея Руси по Божьему велению, а не по мятежному человеческому хотению. Царь-де может делать все, что захочет, и чтобы ни от митрополита, ни от властей не было ему впредь никакой докуки. И для того, мол, завожу себе опасную стражу, опричных людей любого звания, хоть бы и самого низкого. Будут они опорой моей власти… Беру их на свой особый обиход, даю им землю и жалованье. С того дня и пошло! Набрал он опричную братию, а сам принял звание игумена. И стал защищать свое самодержавство. Бить направо и налево… По одному только слову ложного доноса отправляют невинного человека в застенок, к Малюте, на страшные пытки… А потом, одна за другой казни. И кого же казнят?… Лучших людей! Что день'.- то кровь. Боль выразилась на лице Серебряного.

— Боярин! — встал он с места. — Если бы мне кто другой сказал это, я назвал бы его клеветником!

— Никита Романыч, стар я клеветать, и на кого? На царя нашего?

— Прости, боярин. Может, в этом не царь виноват, а; наушники его? Может, обошли царя?

— Ох, князь! — Морозов впервые улыбнулся. — Видать, сатана нашептывает… Выпросил у Бога светлую Россию, сатана, да и омывает кровью мученической.

Серебряный перекрестился.

— Что ты, боярин? Разве царь не от Бога?

— Вестимо, от Бога. — Морозов тяжко вздохнул. — Временами государь наш как будто приходит в себя. И кается, и молится, и плачет, приказывает панихиды по убитым… Потом напоит свою братию, начнет плясать. В другой раз велел изрубить слона.

Какого слона? — удивился Серебряный.

— Ему в подарок прислали из Персии, от шаха. А слон не захотел встать перед ним на колени — казнили и слона.

Серебряный нахмурился.

Елена была почти готова.

— Хватит укручивать, Пашенька, — торопила она. — Будет с меня!

Девушка надела ей на голову жемчужный кокошник.

— Так-то лучше, боярыня. Ни дать ни взять святая икона в окладе! А то с распущенными-то волосами, ну прямо русалка лесная!

— А ты боишься русалок, Пашенька?

— Как их не бояться? Приманят и защекотят до смерти, или любовью иссушат. Одного сама знаю — жену, детей бросил. Только раз увидел русалку, а так тосковал, что вскоре и помер.

Елена посмотрела на нее.

— Пашенька, — сказала она, помолчав. — А в Литве есть русалки?

— В Литве-то?… Там русалок гибель, — тараторила девушка. — Там их самая родина.

Морозов и его гость сидели в глубокой задумчивости…

Серебряный поднял голову.

— Как же вы согласились на это? — сказал он. — Смотрите, как Русь гибнет, и молчите?

— Я-то, князь, не молчал, — отвечал Морозов с достоинством. — Оттого и хожу под опалой. А при царе кто теперь? Все подлые страдники, холуи, бери хоть любого: Басмановы, отец и сын, уж не знаю, который будет гнуснее!.. Малюта Скуратов. Этот — мясник, зверь, весь кровью забрызган… Васька Грязной — ему любое паскудное дело нипочем! Бориска Годунов — тот отца и мать продаст, да еще и детей даст впридачу, лишь бы повыше взобраться… Один только и есть там высокого рода, князь Афанасий Вяземский. Опозорил он и себя, и нас всех, окаянный! Ну да что про него!

Морозов махнул рукой.

Скрипнула дверь. Тихо и плавно вошла Елена с подносом в руках. На подносе были кубки с винами.

Серебряный встал. Он увидел жемчужный кокошник и побледнел.

— Князь, — сказал Морозов. — Это моя хозяйка, Елена Дмитриевна! Люби и жалуй ее!

Елена, не поднимая глаз, низко поклонилась Серебряному. Князь ответил поклоном и осушил кубок.

Елена не взглянула на Серебряного. Длинные ресницы ее были опущены. Только руки дрожали, и кубки на подносе позванивали.

— Будь веселее, Оленушка! — сказал Морозов. — Улыбнись скорей! Никита Романыч нам, почитай, родной. Его отец и я были словно братья, значит и жена моя ему не чужая. Да и то сказать, вы и росли вместе!