Марен Мод - Сальто ангела

• Название: Сальто ангела
• Автор: Марен Мод
• Издательство: Новости
• Жанр: Современная проза
• Год: 1995
• ISBN: 5-7020-0914-2

Жестокие нравы парижского дна, мира проституции; рэкет, насилие, презрение общества, равнодушие чиновников, произвол полиции. Наконец, операция по изменению пола и снова борьба Жана, признанного при рождении ребенком мужского пола, за официальное признание его женщиной.

Чрезвычайно эмоциональная, откровенная автобиографическая драма с элементами детектива.

Выход во Франции знаменитой книги-исповеди транссексуала вызвал общественный шок. В ней Мод Марен рассказала настоящую историю своей жизни-борьбы за официальное изменение пола: разрыв с семьей, всеобщее презрение, отлучение от службы, проституция, унижения, и, наконец, операция по изменению пола.

Сейчас Мод Марен работает адвокатом по защите прав транссексуалов.

Перевод с французского: Н. А. Егорова, А. В. Ятлова

Литературная обработка Марии-Терезы Кюни.

Marin Maud. Le saut de l'ange

---

Он живет в обычном современном доме, их квартира на первом этаже налево. Благодаря его отцу там есть телефон. Служебный телефон. У них есть и телевизор, в те годы — редкость, особенно для провинции. На стенах — картины на библейские сюжеты, в каждой комнате над каждой кроватью — распятие.

Я вхожу в комнату, он закрывает дверь и дважды поворачивает ключ, у него какой-то странный вид, я ничего не понимаю. Его мать ушла за покупками. Итальянская мама, всегда занятая готовкой. Моя мама, проводив меня, ушла после классических рекомендаций быть серьезными и хорошо заниматься.

Он еще держится за ключ, поглядывая на меня с хитроватым видом, и вдруг я понимаю. Я пока не знаю точно, что я понял, но я почувствовал опасность. И все же я не сделал ни одного протестующего жеста, ни одного шага в направлении двери, я не искал никакого выхода. Это был час, когда солнце садилось за городом, когда булочники продавали свою последнюю выпечку, мелкие чиновники сходились у стойки за стаканчиком «Перно», а служащие шли в пивные. Час, когда нотариусы запирают свои несгораемые шкафы, а хозяйки чистят овощи для супа, время последних дневных обязанностей, кормежки младенцев, час, когда продавцы закрывают свои лавки, парикмахеры заканчивают последние укладки, а вечерние газеты распространяют запах свежей краски. Происшествия: Жан Паскаль Анри, этот маленький самец сейчас тебя изнасилует. Кто меня спросил однажды о моем первом мужчине? Все. Все меня спрашивали.

Так вот, моим первым мужчиной был подросток четырнадцати лет, выше и сильнее меня. Именно он заставил меня встать на колени. Помнит ли он об этом? Я хочу напомнить ему его собственный стыд и мой. Пусть он наконец узнает, что я никому ничего не сказал, ни единого слова. Отвращение, насилие и боль я проглотил как отравленное семя. Это воспоминание всегда со мной, и всегда мне от него становится тошно.

Изнасилование в тишине пустой квартиры, за закрытой дверью. Все было подготовлено — и предлог, и западня. Он понял, что может это сделать и что он будет, первый, кто раздавит меня, унизит на всю жизнь, демонстрируя мне смешное могущество отвратительной юношеской возмужалости, вынудит стать рабом и молча погибать от страха и полного падения. Все мое тело помнит об этом, мое двойственное тело мальчика и девочки. Одно воспоминание о его лице — для меня настоящая пытка. Даже спустя столько лет все мое существо проклинает его и ненавидит.

И только позже, много позже приходит забвение.

Наступает ночь. Я иду по набережной, мимо кораблей. Широко открытым ртом ловлю морской воздух, который ночной ветер доносит до города. Мне хочется вымыться изнутри и снаружи, хочется, чтобы ветер подхватил меня и погрузил в темную воду. Если бы я так не боялся, я бы поплыл, уцепился бы за один из этих сверкающих огнями кораблей и исчез бы навсегда. Какой-то матрос толкает меня, даже не замечая этого. Ведь я на их территории, там, где бары для матросов и проституток.

Я поднимаю глаза и вижу свой балкон на девятом этаже. Нужно подняться по лестнице, пересечь лужайку, окружающую дом, пройти мимо соседских ребят, играющих там, и добраться до лифта…

Убежать я не могу. И тогда я бросаюсь к дому, нарочно тяжело дыша и ни на кого не глядя, проношусь по холлу, отделанному искусственным мрамором, и оказываюсь в лифте. Стены там выкрашены в бледно-зеленый цвет — блеклый и гнетущий.

Если отец в гараже чинит свою машину, то он меня заметит. Беглый взгляд в сторону гаража меня успокаивает. Там пусто и темно. Только поблескивает буфер семейной «аренды». Значит, отец дома. Лифт ждет меня. Я боюсь, чтобы отец не увидел во мне что-то странное, я даже точно не знаю что, какой-то знак моей вины, поскольку это все-таки моя вина, и вина страшная. Я мог бы бить себя в грудь, упасть на колени, но где найти такого исповедника?

Зеркало в лифте отражает мое измученное лицо. Я приглаживаю волосы, привожу в порядок одежду, но я не в силах изменить свой взгляд, и он меня предаст. Вот я и на девятом. Коридор, дверь, ключ в замке, и мой крестный путь начинается. Беатрис в кухне. Ее широкая спина покачивается в такт миксеру. Она готовит суп. Бесконечный суп или вечное картофельное пюре. Пахнет жареной телячьей печенкой и приправами. Мне все это отвратительно. Беатрис напевает арию то ли из «Кармен», то ли из «Мадам Баттерфляй», то ли еще из какой-то оперы. У нее всегда в голове вертятся оперные рулады. Это ее страсть.

В столовой Франсуа играет на ковре с разноцветными кубиками. Он один. Обычно я играю с ним или немножко пристаю к нему. Ему только пять лет, и он похож на куклу. Я его люблю, и вместе с тем он меня раздражает. Но сегодня вечером он мне безразличен. Я нахожусь в другом мире, в мире загнанных и виноватых. На цыпочках прохожу по коридору, стараясь, чтобы меня не услышал отец из своего кабинета, где он занят чтением.

— А, вот и ты! Мама еще не вернулась. Вы хорошо позанимались у твоего товарища?

Он не прислушивается к ответу, да и не получает его. Мои глаза полны слез, они вот-вот потекут по моим бледным щекам, но отец уже вернулся к своей книге. По заголовку я вижу, что это опять военная история… Война — страсть отца.

В этом доме у всех свои пристрастия. У служанки — опера, у мамы — Банк Франции, а у папы — война.

Он ждет, что война вновь начнется. Он предсказал это, он изучает предыдущие войны в ожидании новой. Он упоен историей, рассказывает мне о разных народах, судит государственных политиков, точно сам наделен властью.

Он не замечает ни моих слез, ни моей помятой физиономии. Я могу исчезнуть в своей комнате, закрыться и погрузиться в чтение комиксов, чтобы хоть как-то успокоиться. Ничего другого я делать не в состоянии. Мне хочется пойти в ванную и освободиться от запаха, который прилип к моей коже, но «ванну не принимают в семь часов вечера». Меня заподозрят в чем-то неладном, зададут тысячу вопросов. Значит, я останусь грязным и вонючим до завтрашнего утра. С этим ощущением я должен буду ужинать, спать целую ночь. Семь часов. Мама только что пришла, она меня не ищет, она не целует своих детей ни вечером, возвращаясь с работы, ни утром, уходя в банк. Мы с Франсуа имеем право только на рассеянный традиционный поцелуй перед сном. Это обычай, это даже не привычка.

Четверть восьмого. Беатрис накрыла стол в большой кухне, где вся мебель желтого цвета: шкафы, столы, стулья. В лучах заходящего солнца желтый цвет на фоне белых стен становится особенно ярким, люди и вещи приобретают неестественные очертания.

Я сажусь на свое место, спиной к окну и к балкону, выходящему на город и на сверкающий огнями порт. За моей спиной как бы открытка Руана: храм, дома, корабли, Сена и на первом плане — набережная. Отец сидит слева от меня, напротив меня Беатрис наливает суп, рядом с ней — Франсуа, а напротив него — мама.

Тарелка дымится передо мною, синяя каемка отмечает уровень налитого супа, но я не в состоянии есть.

— Ешь!

Мама всегда говорит: «Ешь!» Она это делает машинально, потому что у меня плохой аппетит и еда для меня — настоящее испытание, а сегодня вечером — просто пытка. От этого противного ежедневного супа — смешанная традиция семей из Керси, Кореза и Нормандии — меня сегодня тошнит. Я проглатываю первую ложку себе в наказание, чтобы она сожгла мое оскверненное горло. Однако я не смогу проглотить кусок печенки, красновато-коричневый, политый соусом.

Но самое главное, что никто не обращает на меня внимания. У них завязался спор, обычный спор, начинающийся с переезда каких-нибудь знакомых в новую квартиру и кончающийся либо семейной ссорой, либо политическими дебатами. Эти двое не любят, они только терпят друг друга. Я никогда не видел, чтобы они целовались. Они говорят сейчас о Морисе, которого нам хотят возвратить из дома для слабоумных детей. Отец с горечью замечает:

— Твой папаша опять придет в воскресенье со своим яблочным тортом надоедать нам. Ему плевать на своего внука, а ведь это все-таки его внук. Старик не имеет права не интересоваться им.

— Он не забывает про него, он получил социальную помощь…

— Получил! Он орал, что не даст ни одного су на этого ребенка. У твоей семьи полно денег, но они, конечно, презирают таких людей, как я. Ничтожный учитель! Я живу на государственное жалованье, что может быть позорнее? Я сын кузнеца, ну и что? Не все могут стать нотариусами, как твой брат. Еще один такой же… Негодяй!

— Ну, довольно, не заходи далеко.

Ее тон сух и угрожающ. Отец умолкает.

Пока отец не переходит на ругательства, она позволяет ему говорить, не слушая его, но, как только он произносит оскорбительные слова, она ту же его прерывает, будто внезапно включается какая-то машина.

Итак, мой дебильный сводный брат Морис снова вернется к нам, со всеми своими проблемами и бессвязной болтовней. За десять лет он побывал в четырех или