Федор Крандиевский - Рассказ об одном путешествии

• Название: Рассказ об одном путешествии
• Автор: Федор Крандиевский
• Издательство: Издательство «Художественная литература»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1981

Опубликовано в журнале «Звезда» № 1, 1981

Из предисловия

...Даже талантливый Ираклий Андроников, друг моей юности, ничего не мог бы рассказать об этом периоде жизни нашей семьи.

Годы эмиграции — это годы моего отрочества. Прекрасная пора, когда жизнь кажется построенной на твердом фундаменте, когда нет ни в чем никаких сомнений и будущее кажется манящим. Такой мне казалась тогда наша эмигрантская неустроенная жизнь...

---

Бывали небольшие приемы и у нас: писатель Алексей Ремизов, пишущий старинной вязью; всегда остроумная Тэффи; грубоватый Куприн. В нашем доме, будь то в Москве, в Париже, в Берлине или в Ленинграде, всегда бывало много писателей и актеров. Велись самые разные разговоры. Единственное, чего отчим терпеть не мог, — это разговоров на литературные или литературоведческие темы. Он не любил литературоведов с их литературоведческим словоблудием.

Иногда по вечерам мы ходили в кино: то Юлия Ивановна и я; то отчим, мама и я; то мама вдвоем со мною. Большой зал кинотеатра «Александр Палас» был недалеко от нашего дома. В те годы кинопрограмма занимала весь вечер: начиналась в 8.30 и кончалась в 11.30 вечера. Сперва показывался неизбежный патэ-журнал, начинающийся с петуха, переступающего ногами по медленно поворачивающемуся земному шару и бесшумно кукарекающего. Ведь кино в ту пору было немым. Оно шло под аккомпанемент рояля: удалой тапер играл беспорядочные попурри, переходя от мажорного тона к минорному или наоборот, в зависимости от того, что происходило на экране. После патэ-журнала следовал какой-нибудь фильм. Потом зажигался свет; антракт длился минут 10—15. Две девицы, одетые в униформу с золотыми пуговицами, спускались по проходам между рядами, неся на подносах конфеты, шоколадки, леденцы длиной и толщиной с указательный палец, завернутые в бумажку. После антракта демонстрировалась какая-нибудь короткая комедия, часто с участием Шарло (так называли Чарли Чаплина). Кого-то кто-то бил по физиономии, выливал на голову тарелку с супом и т. д. Заканчивалась программа очередным выпуском многосерийного фильма, состоявшего из 30 или 40 серий («эпизодов», как тогда это называлось). Такой фильм шел много месяцев подряд (программа менялась каждую неделю по понедельникам). В конце никто уже не помнил, что было в начале. Обрывался фильм, конечно, на самом интересном и волнующем месте, тем самым зазывая зрителей на программу следующей недели.

Кроме русских газет, ресторанов, докладов на русском языке, организуемых в различных залах, в Париже появился также и русский театр. Никита Балиев привез в Париж свою «Летучую мышь». Этот ночной артистический кабачок, в котором обычно собирались актеры после спектаклей, превратился в Париже в большой эстрадный театр, помещавшийся не более не менее, как на Елисейских полях. По Парижу были расклеены афиши, приглашающие на спектакли «Chauve Souris» — «Летучая мышь». Балиев, плохо знавший французский язык, играл на этом, ведя спектакль в роли конферансье на чудовищном французском языке, вызывающем хохот как французских, так и русских зрителей. В одном из номеров пел русский церковный хор. Это вызвало яростный спор в среде эмигрантов. Одни называли это недопустимым кощунством, другие же считали, что искусство должно иметь неограниченную свободу.

По утрам обыкновенно я уходил в школу, а Никита с Юлией Ивановной в сквер Ла Мюэтт, находящийся недалеко от дома. Там Юлия Ивановна усаживалась на скамейку, а Никита, сидя на корточках, копался в куче песка. Юлия Ивановна познакомилась там с солидным господином по имени Альбер, который, будучи эльзасцем, хорошо говорил по-немецки. Он ухаживал за Юлией Ивановной с серьезными намерениями и писал ей письма по-немецки. По вечерам, когда все уже ложились спать, Юлия Ивановна вынимала из сумочки эти сложенные вчетверо письма, без конца читала их и перечитывала. Этим ограничивалась у бедной Юленьки ее убогая «личная жизнь».

Я продолжал учиться в русской эмигрантской школе. Она помещалась в предместье на улице Доктора Бланша. Это был трехэтажный особняк, окруженный чахлым садом. В моем классе было человек 10 мальчиков и девочек. Сидели за длинным столом (составленным из двух), в торце сидел учитель. За его спиной — черная доска. Нас учили закону божьему, русской грамматике, русской истории и, конечно, французскому языку. Атмосфера была куда более семейной, нежели в Эльзасской школе.

Возвращаясь как-то из школы домой по переулкам предместья, я увидел на углу какого-то дома на высоте моего роста надпись, сделанную карандашом по оштукатуренной стенке: «Дорогая Франсуаза, приди завтра в 8 часов вечера на это же место. Робер». Через два дня к этой строчке прибавилась еще одна: «Франсуаза, почему ты не пришла? Я тебя ждал более часа. Завтра — здесь же. Р.». Через несколько дней добавились строки: «Дорогой Робер, в субботу я освобожусь в час дня. Встреча — здесь же. Ф.». В понедельник я прочел: «Франсуаза, я никогда не забуду вчерашнего вечера. Р.». На следующий день: «Робер, я люблю тебя. Ф.». Приходя домой, я всякий раз докладывал отчиму все новые и новые строки этого невидимого романа.

Камб, лето 1921

Организация «Союз городов», созданная в России во время первой мировой войны, после революции продолжала существовать в Париже. У нее сохранились большие деньги, на которые кормились многие эмигранты. Чтобы сохранить эти деньги, «Союз городов» решил вложить их в недвижимое имущество, и притом так, чтобы оно давало доход. С этой целью было куплено около деревни Камб (находящейся вблизи Бордо) имение «Les Магroniers» — «Каштаны» с фруктовыми садами и виноградниками. Управление имением было поручено трем эмигрантам во главе с Балавинским. Лето 1921 года мы провели в деревне Камб в доме, который для нас снял Балавинский.

Дом прилепился к крутому склону горы так, что со стороны фасада он был трехэтажным и одноэтажным с задней стороны. Моя комната помещалась на третьем этаже, с дверью, выходящей прямо в крошечный, залитый солнцем садик, в котором росли зеленые фиги, похожие на груши, и кусты вербены. Если листок вербены растереть между ладонями, руки долго сохраняют томительно горьковато-сладкий запах. Из этого садика каменная лестница в три марша вела прямо на кухню, находящуюся на первом этаже, в которой стояла большая плита и был водопроводный кран.

По утрам я отправлялся в далекие прогулки на велосипеде. Я катил по пыльным, но твердо утрамбованным проселочным дорогам. Одна деревня сменялась другой. Они носили названия, хорошо нам знакомые по этикеткам на винных бутылках: Барзак, Кадияк и т. п. Встречавшиеся крестьяне приветливо здоровались, как это принято во всех деревнях всех стран. Вокруг — виноградники, виноградники, виноградники, уходящие во все стороны на многие километры. Родина вин. Безоблачное небо, высоко стоящее палящее солнце. Где-то рядом катит свои волны широкая, прохладная Гаронна. Все деревни расположены близко друг от друга. Они соединены узкоколейной железнодорожной веткой, по которой ходят маленькие пыхтящие паровозики с тремя вагончиками. Дорога одноколейная, она идет вдоль шоссе, подобно трамвайной линии. На некоторых остановках — разъезды: поезд, пришедший с одной стороны, тяжело дыша, ждет встречного. Дорога ведет к Бордо, к этой столице вин.

Я возвращался домой усталый, выпивал стакан холодной воды. При этом наша прислуга Фернанда с испуганным лицом бежала к маме:

— Мальчик пьет воду!

Она говорила это так, как будто я пил керосин. В этих краях не пьют чистую воду, так же как мы не пьем воду дистиллированную. Вода обязательно должна быть подкрашена вином. Только тогда она безвредна. Все на свете относительно. Мы часто ели кукурузу. Вся деревня хохотала:

— Эти русские едят кукурузу так, как будто они свиньи!

Здесь кукуруза — это корм для скота. В то же время здесь едят блюда, нам незнакомые. Например, суп из мулей. Мули — это маленькие синие ракушки, величиной со сливу. Когда их бросают в горячую воду, они раскрываются, и легко выскабливается их содержимое.

Часто мы все вместе ходили в имение «Каштаны». Надо было подняться в гору по неровной каменистой дороге. На пути встречались входы в катакомбы, в которых здесь выращивали шампиньоны. Эти катакомбы образуют целую подземную сеть, простирающуюся на многие километры. Обычно входы в них заколочены досками. Однажды мы обнаружили открытый вход. Отчим, я и Никита сделали несколько шагов внутрь. Юлия Ивановна и мама остались снаружи. Из пещеры пахнуло могильным холодом, и полная темнота окутала нас. Мы повернулись и сделали несколько шагов назад к выходу. Но выход исчез. Сделали несколько шагов назад, потом — вперед. Выхода не было. Мы заблудились. Мы взялись за руки: отчим, потом Никита, потом я. Отчим двигался вперед, тростью ощупывая дорогу, и мы следовали за ним, как слепцы. Я держал маленькую ручку Никиты, но Никиту я не видел. Нас окружала абсолютная чернота. Мы звали на помощь, но наши голоса тонули, оставаясь без ответа. Наконец после какого-то поворота забрезжил просвет. Это был выход из катакомб, но не тот, в который мы вошли. Он был заколочен снаружи досками. На наши крики никто не отвечал. Отчим пытался оторвать доски, но это оказалось ему не под силу. Мы пошли дальше бродить по черным коридорам. Наконец выход нашелся. Не знаю, сколько часов мы оставались под землей. При выходе из пещеры на камне сидела бледная Юлия Ивановна. Мама пошла в мэрию просить о помощи. В катакомбах есть обрывы и подземные озера. Оказывается, мы были на волоске от гибели. Внизу показалась мама. Ее сопровождал какой-то человек с фонарем в руках. На этот раз прогулка в «Каштаны» была отменена. Мы вернулись домой.