Кристине Нёстлингер - Само собой и вообще

• Название: Само собой и вообще
• Автор: Кристине Нёстлингер
• Издательство: Самокат
• Жанр: Детская проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-902326-52-6

САМО СОБОЙ, ни Карли, ни Ани, ни тем более Шустрику вовсе не хочется «разводиться» с папой! Только этих троих ни о чем не спросили. Детей ВООБЩЕ редко спрашивают. А зря!

Пятнадцатилетняя Карли, тринадцатилетний Ани и даже малыш Шустрик понимают гораздо больше, чем может показаться взрослым, по-своему оценивают воцарившийся в их жизни хаос и пытаются разобраться с родительскими и собственными проблемами.

Кристине Нёстлингер, известнейшая австрийская писательница, лауреат премий А. Линдгрен и Х. К. Андерсена, позволила детям высказаться. И из истории развода получилась очень смешная и жизнерадостная книжка.

---

А есть ли, собственно говоря, еще какое-нибудь запрещенное законом действие, за которое преступника не ожидает никакого наказания? Насколько я знаю, нет! В газете я прочел, что с родителями, бьющими своих детей, благоразумнее проводить беседы и с помощью психологов и социальных работников наставлять их на правильный воспитательный путь. О’кей, звучит отлично! Но почему никому из составителей законов не приходит в голову предлагать такое, если кто-то ворует, или водит машину в пьяном виде, или делает еще что-то незаконное? Почему его сразу же наказывают?

Мама часто говорит, что я слишком много думаю. На самом деле я наверняка думаю слишком мало, иначе бы уже разобрался, почему существует такая несправедливость и почему ее до сих пор не устранили. И я просто вообще не понимаю, почему большинство детей, которых я знаю, не бунтуют против этой несправедливости. Паули, например, безропотно принимает побои. Он даже делает различие между «заслуженными» и «незаслуженными» затрещинами. А когда я говорю ему, что побои никто не может «заслужить» и что ему не мешало бы расстаться со своим проклятым рабским менталитетом, он смотрит на меня так, будто я с луны свалился. Но мне-то легко говорить. Я даже в кошмарном сне не могу себе представить, что случилось бы с Паули, если бы он передал Бимсу подобное письмо от своего отца, а потом надворный советник Шайберль, наш директор, позвонил бы отцу Паули в офис и спросил, как же следует все это понимать.

Мой папа отреагировал потрясающе хладнокровно. И умно! Сперва, когда его секретарша сказала, что звонит надворный советник Шайберль, он страшно испугался. Решил, что с Карли или со мной случилось что-то ужасное. Под машину попали! Или упали в спортзале с колец и получили травму черепа! Поэтому он испытал огромное облегчение, узнав, что речь идет всего-навсего о письме. И что мы целы и невредимы! Папа сразу сообразил, что письмо наверняка написал я.

Но директору он ничего не сказал, только дал понять, что при написании письма был «в каком-то странном настроении». Папа не знал, о чем написано в письме, и поэтому не стал пускаться в длинные дебаты, отговорившись тем, что ему, к сожалению, нужно срочно идти на заседание правления. Директор не стал задерживать папу, а попросил его прийти в школу для отдельного разговора.

Но папа и не думает идти к директору. Он таких вещей, само собой, не любит. Просто вообще! Он ни разу не бывал на родительском собрании. Туда всегда ходит мама. Однако на сей раз маме в школе делать нечего. Ведь это не ее энергичная подпись гордо стоит под злополучным письмом.

Папа отговаривается тем, что если он пойдет к директору, то стопроцентно обнаружится, что письмо написано не им. Для моей же, так сказать, пользы он должен держаться от школы подальше. Чушь, конечно! С моим письмом все о’кей! Любой здравомыслящий отец мог бы его написать! Но мне все равно, пойдет папа в школу или нет. Только маму это очень напрягает. Из-за этого за завтраком разразилась дежурная ссора. Кончилось тем, что папа обозвал маму коровой.

А после Карли сказала мне: «Это ты виноват, что они поссорились!»

Я ответил: «Само собой, я просто вообще не виноват! Кто хочет поссориться, всегда найдет какой-нибудь повод! Если не из-за меня, так поругались бы из-за чего-нибудь другого!»

Но Карли это, конечно, не убедило. Она так и продолжает носить розовые очки и считает, что у папы и мамы нормальный брак, а немножко споров и ссор, само собой, просто вообще неотъемлемая часть всякой супружеской жизни.

Надо бы, в конце концов, отучиться от этих дурацких «само собой» и «просто вообще». Это совершенно бессмысленные слова. Но с другой стороны, все в нашей семье непрерывно их повторяют. Так мы хоть в чем-то похожи друг на друга. Уж лучше такая общность, чем совсем никакой!

* * *

Мама решила пойти в школу и поговорить с Бимсом. Затея совершенно дурацкая, но отговорить маму невозможно. А ведь из-за этого ей придется раньше положенного закрыть вязальный магазин. Или нанять кого-нибудь на это время. На поездку туда и обратно и на разговоры наверняка уйдет минимум три часа. А продавщице-помощнице мама платит сто шиллингов в час. Если бы я предвидел, что маленький розыгрыш с письмом в конце концов приведет к потере целых трехсот шиллингов, я не стал бы его затевать!

* * *

Утихни, боль! Этот день я долго не забуду! На перемене после второго урока я, как неистовый Роланд, помчался к приемной. Хотел дождаться, когда мама выйдет оттуда, и узнать, как все прошло. Но сбегая вниз по лестнице, я увидел, что мама только-только входит к доктору Бимсу. Это меня не удивило: она вечно опаздывает. Сначала я хотел вернуться в класс, а потом подумал: речь, в конце концов, обо мне, а раз так, то мне тоже надо быть в приемной!

И я пошел туда. Бимс, конечно, хотел сразу же меня выставить. «Приемные часы — для родителей», — сказал он. Я мягко и миролюбиво объяснил ему, что будет лучше, если мы прямо сейчас обсудим все втроем. Действительно ведь лучше! А то он начнет жаловаться на меня моей матери, мама пойдет домой и передаст его жалобы мне, я объясню ей свою точку зрения… А потом она наверняка снова пойдет в школу и передаст все Бимсу… Сколько ж километров можно так впустую набегать!

Бимс соглашаться не желал. Но мама согласилась, после того как я бросил ей очень убедительный взгляд. Она сказала Бимсу, что мы, по крайней мере, можем попробовать. А поскольку Бимс не любит конфликтовать, он для порядку поворчал, что подобное предложение он даже обсуждать не будет и что такой разговор ни к чему не приведет, но вскоре сдался. С таким видом, будто его мучит ужасная изжога, Бимс сказал маме: «Ну, если вы не против, тогда пожалуйста!»

И ведь он оказался прав! Разговор втроем ни к чему не привел! Из-за мамы! До сих пор я никогда еще не слышал, как моя маменька разговаривает с учителями. И был в высшей степени поражен. Говорила она так подхалимски льстиво, будто у нее напрочь отсутствовало чувство собственного достоинства! Просто ковриком перед Бимсом стелилась, а в ее голосе слышалось сплошное лицемерие и угодливая покорность! Какой Бимс все-таки хороший преподаватель, лебезила мама. И сколько же у него терпения и понимания! И всем известно, что нашему классу невероятно повезло с ним как с классным руководителем! И что больше всего мама благодарна ему за то, что он пробудил во мне любовь к литературе, она мне очень пригодится в жизни!

Она умасливала Бимса как могла, а он только радостно облизывался! Если я пытался вернуть обсуждение к сути дела, то мама всякий раз тотчас прерывала меня и заверяла, что я имею в виду не то, что говорю, поскольку нахожусь в переходном возрасте, когда подростков на некоторое время привлекают грубоватые выражения и «революционные» взгляды и они отрицают любой авторитет, даже «положительный».

Поэтому я в конце концов решил помалкивать. А то начал бы спорить не с Бимсом, а с мамой, что в приемной было бы неуместно.

Через полчаса Бимс и мама сошлись на том, что Бимс — хороший преподаватель, мама — хорошая мама, я — хороший парень, а наша школьная система — за исключением мелких недостатков — наилучшая из возможных. Наконец Бимс с мамой пожали друг другу лапы, и Бимс воодушевленно продудел, что его учительскому сердцу «трудные» ученики ближе всех других и что бурной молодости необходимо только усвоить «правильную меру», но с этим дорогой Анатоль, принимая во внимание его выдающийся интеллект, скоро справится. Затем он потрепал меня по голове и поспешно ушел.

А мама тут же возгордилась успешным разговором с Бимсом! Возгордилась собственным подхалимством! Мне очень горько это признавать, но в принципе она такая же лживая и нечестная, как Бимс. Он проповедует отзывчивость и товарищество, но в нужный момент не разрешает ученикам проявить эти качества. Она всегда за честность и правдивость, а сама льстит и подлизывается, если это кажется ей необходимым!

Вуци считает, что и мы, став взрослыми, вряд ли будем другими. К этому выводу он пришел, прочитав дневник своей мамы. Очень старый дневник, который она вела еще девчонкой. Вуци говорит, что если бы его мать и сегодня сохранила те же мысли и взгляды, которых она — с массой орфографических ошибок — придерживалась в своем дневнике, то он бы ее на руках носил!

«Хуже всего, — сказал Вуци, — что мать просто рассмеялась, когда перечитала этот дневник. Если б она хоть заплакала! Может, тогда, по крайней мере поняла бы, что ее душа с годами стала жалкой и ничтожной!»

Жаль, моя мама не вела дневник, когда была подростком. Так что мне уже не удастся выяснить, утеряла ли она свои моральные устои или их у нее никогда и не было.

* * *

Карли, дрянь такая, отрицает, что спорила со мной из-за папиного письма! А уж на пятьдесят шиллингов — тем более. Ведь на деньги не спорят! И еще она утверждает, что по-настоящему я спора так и не выиграл. Потому что все вышло наружу. Как будто это имеет какое-то отношение к нашему пари! Мы спорили, подпишет ли папа письмо. И он подписал! Но сердиться бессмысленно. У Карли все равно нет денег. Она уже выпросила у мамы задаток из карманных денег на следующий месяц. У Карли все уходит на краски. Не на краски для рисования, а на краски для лица. В ванной, на ее полке в шкафу, я насчитал девять тюбиков губной помады, восемь коробочек теней для век и двенадцать карандашей для бровей.