Ольга Громыко - Послушай, как падают листья

• Название: Послушай, как падают листья
• Автор: Ольга Громыко
• Жанр: Фэнтези

---

Оттянув ворот рубашки, мальчик попытался спрятать нож за пазухой.

Не тут-то было.

В каких-то десяти локтях от него, хлопая крыльями, упала с неба огромная черная птица. Неуклюже подпрыгнула, сворачивая крылья. Утвердившись на земле, косо глянула на мальчика голубым глазом, неодобрительно нахохлилась, и, вытянув шею, хрипло каркнула:

— Кра! Дай!

Малыш попятился, выставив вперед зажатый в обеих ручонках нож.

Ворон прыгнул за ним, помогая себе крыльями.

— Дай!

— Рыжка, взять! — Тонким, срывающимся голоском выкрикнул мальчик.

Собака заскулила, переводя взгляд с хозяина на птицу, отвернулась и легла, стыдливо уткнувшись мордой в лапы.

Ворон нахохлился, встряхнулся.

— Дай сюда. — Ровным, безжизненным голосом сказал светловолосый мужчина, протягивая руку за ножом.

Ребенок так никогда и не понял, что толкнуло его на столь безумный поступок. Завизжав от ярости, как загнанный в угол волчонок, он бросился на ведьмаря, целя ножом в живот повыше паха.

Взрослый человек легко увернулся, ребром ладони ударил ребенка по затылку.

Нож упал на землю. Мальчика отбросило в сторону, маленькое тельце вспороло золотой ковер листвы, несколько раз перекатилось по земле и безжизненно застыло лицом вниз. Рыжий пес, дрожа, как натянутая струна, коротко взвыл, но не тронулся с места.

Ворон подпрыгнул, развернул крылья, черные когтистые лапы на лету подхватили нож за рукоять. Обремененный тяжкой ношей, ворон с трудом набрал высоту, поднялся над лесом и полетел прочь.

Пролетая над болотом, он разжал когти.

***

Когда отец, привлеченный истошным собачьим лаем, нашел сына, тот уже не мог плакать в голос — беззвучно разевал рот, размазывая по лицу слезы. Испуганный мужчина подхватил ребенка на руки, торопливо ощупал вздрагивающее от плача тельце. Если не считать опухшей шеи с уродливой синюшной полосой посередине, мальчик был цел и невредим. Худо-бедно, его удалось успокоить и расспросить. О ноже, как ни странно, ребенок забыл напрочь. Зато ведьмаря, ударившего его по шее и обернувшегося вороном, запомнил очень даже хорошо…

Не спуская сына с рук, отец побежал обратно в деревню, забыв на поляне сброшенный с плеч кузов, до трети насыпанный грибами.

***

По дну оврага змеился ручей, запруженный и широко разлившийся у самого истока — родника, выбивавшегося на свет из-под расставленных корней старой ольхи.

Иные ручьи с победным журчанием размывают себе дорогу сквозь наносной песок, иные — звонко выбивают дробь на обкатанных голышах, а то молча крадутся в траве, заставая врасплох нездешнего путника, этот же тихо, задушевно ворковал с устилавшими дно черными прелыми листьями, словно предлагая присесть на бережку и послушать бесконечную, старую, как мир, историю.

Он неторопливо разделся, ровно сложил одежду и, не пробуя воду ногой, размашисто шагнул в нее — сразу по пояс. Захватил грудью побольше воздуха и присел, целиком скрывшись под водой. Голое тело обожгло жидким льдом. Светлые волосы развевались в быстром потоке, подобно белому пламени на ветру. Вода стирала, раздирала в клочья, уносила прочь связанное с ножом проклятье, не успевшее пустить червоточину в невинной душе пятилетнего мальчика, но едва не завладевшее соприкоснувшимся с ним вороном.

Стирала, казалось, вместе с кожей.

Он вынырнул, стуча зубами от холода. Ощущение чего-то грязного, липкого и противного исчезло одновременно с последними крупицами тепла. С немалым трудом одевшись — закоченевшие пальцы не гнулись и почти ничего не чувствовали, — он опустился на четвереньки, склонил голову. Представил, как на плечи ложится теплая, тяжелая шуба, принося с собой тепло и уют.

«Она сказала — люди должны помогать друг другу. — Запоздало подумал-вспомнил он. — Но быть может, я всего лишь ворон, обернувшийся человеком… Или волк, обернувшийся вороном…»

Встряхнувшись, он побежал вдоль ручья, принюхиваясь к глинистой, влажной земле, слегка отдававшей тленом. Там, где правый берег оврага опустился на высоту волчьего прыжка, он подбросил в воздух гибкое поджарое тело и с легкостью выскочил из вымытой паводками западни, перерезавший лес точно пополам.

Обострившееся обоняние без труда вылущило из осеннего пряного воздуха множество привычных запахов — след пробежавшего утром зайца, дымок костра, принесенный с опушки, въедливый дух переползшего дорогу ужа, почти неслышный аромат усыхающего к зиме земляничника, переплетенный с отдушкой мокрых перьев затаившегося в нем перепела.

Он не удержался, свернул с тропы и сунул морду под гривку пожухлой травы и земляничных листьев. Взъерошенная птица мрачно сверлила его круглыми бусинками глаз, приоткрыв клюв от возмущения. Знала, нахалка, что этот — не тронет. Да еще и пребольно клюнула в нос, воспользовавшись его замешательством. Фыркнув, он отдернул морду и потерся носом о лапу. Здесь, в лесу, где смерть — всего лишь одна из граней жизни, его не боялись, принимая, как должное.

Он побежал дальше — ровной, неспешной и неслышной трусцой матерого волка. Хозяина и слуги леса одновременно, ибо власть, данная ему, не ставила его выше подвластных.

В перелеске он встретил ясноглазую волчицу. Она чуть вильнула хвостом, узнавая черного голубоглазого волка-одиночку, изредка охотившегося вместе со стаей. Она еще не знала. Волчата, кружком сидевшие и лежавшие вокруг матери, предостерегающе заворчали, и он обошел их стороной, не нарушая покой волчьей семьи.

Он знал, что поступил правильно. Но почему-то чувствовал себя виноватым.

***

В глухой маленькой деревне все друг друга знают, унесенного лисой куренка обсуждают всем миром, весть о чужом человеке разносится от одного конца деревни до другого быстрее, чем он успеет проскакать ее на лошади, а уж рождение ребенка, свадьба или похороны становятся всеобщим достоянием.

И потому, чтобы собрать вокруг себя толпу, вовсе не обязательно колотить в било, кричать истошным голосом, стучаться в двери — достаточно вернутся из леса бегом, без кузовка, с зареванным ребенком на исцарапанных ветками руках.

— Это все он, лешачихов выкормыш! — Кричал мужчина, поднимая мальчика вверх, чтобы все видели наливающийся синяк на шее. Прибежала мать, выхватила сынишку и, прижав к груди, надрывно заголосила:

— Дитятко ты мое ненаглядное, да кто ж на тебя, ребенка безвинного, руку поднять осмелился? А дайте мне сюда этого злодея, я ж ему живо глаза повыцарапаю!

Мальчик уже и сам не рад был, что не сослался на случайный ушиб при падении. Материнские руки больно впивались ему в ребра, десятки людей глазели на него с жадным любопытством, и лишь несколько женщин — с жалостью.

А история, пересказанная четырежды, все больше обрастала домыслами. Теперь мужчина клялся-божился, что своими глазами видел, как ведьмарь обернулся вороном, да не простым — лицо человечье, только с клювом, а вместо лап копыта. Будто бы кинулось это страховидло на ребенка, хотело заклевать до смерти и мясцом теплым поживиться, да отец не сплошал — подкрался и накрыл поганца кузовком, сам сверху сел и давай всем богам по очереди молиться. Только куда ему колдуна удержать, вырвался тот из-под кузовка и улетел прочь.

Люди слушали, удивленно, недоверчиво качали головами, и мало-помалу начинали роптать.

***

Перебегая из леска в лесок сжатым ржаным полем, немилосердно коловшим лапы, он краем уха уловил приглушенную возню из высокого, разворошенного снизу стожка. Там, в золотом гнездышке из соломы, жарко любились двое — мужчина и женщина; помолвленные, но неженатые еще парень и девушка, укрывшиеся от праведного гнева родителей, а то и сами родители, уставшие таиться за ненадежными занавесями от любопытства повзрослевших детей… да мало ли у кого кровь взыграет.

Он так и пробежал бы мимо, улыбаясь про себя, как вдруг возня прекратилась, и он услышал мужской голос, со смешком говоривший:

— …она, конечно, дуреха дурехой, зато приданое за ней дают знатное! Шутка ли сказать — две десятины пахотной земли, да какой — вместо масла на хлеб мазать можно.

— А с лица вроде ничего. — Лениво откликнулся томный женский голос. — И статью вышла…

— Тоже мне, стать нашла — худая да узкобедрая, ухватиться не за что… — Из стога вновь послышалась возня, двухголосый смех, шуточные вскрики: «Уйди, окаянный! Не торожь, не купил!». Потом все улеглось, и мужской голос продолжил: — Одного, хорошо, двух родит — и сама в могилу сойдет. А я тебя в жены возьму…

— Да ну, брось, кобель блудливый! — Недоверчиво рассмеялась женщина. — Еще первую жену со свету не сжил, да что там — толком не сосватал, а ко второй руки тянет!

— Небось сосватаю! — Уверенно пообещал мужчина. — Я ж тебе говорю: она дуреха дурехой, всему, что ни скажи, верит, да вдобавок — малахольная: сам однажды видел, как она по лесу шла да с сороками разговаривала, чисто с девками на селе… А сейчас, под сглазом-то, и вовсе пуганая стала, от людей шарахается, всюду ей злыдни мерещатся. Только мне и доверяет. А я ей так говорю: «Вот выйдешь, Алеська, за меня — и вся порча разом отступится; я небось тебя от самого черта обороню». Глазами хлопает, как корова, но — верит. Даже не догадывается, дуреха, кто ей давеча хлебной закваски в суп плеснул… А с заломом как носилась! Смех вспомнить…