Робер Мерль - Мадрапур

• Название: Мадрапур
• Автор: Робер Мерль
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

«Джентльмены,– говорит он (в очередной раз избегая обращаться к дамам),– через несколько минут, если самолёт не приземлится, я буду вынужден – что, прошу мне поверить, крайне меня удручает – оборвать одну человеческую жизнь. Но у меня нет выбора. Я во что бы то ни стало должен выйти отсюда. Я больше не могу разделять с вами уготованную вам судьбу, так же как и ту пассивность, с какой вы её принимаете. Вы все – более или менее покорные жертвы непрерывной мистификации. Вы не знаете, куда вы летите, кто вас туда ведёт, и, возможно, весьма слабо себе представляете, кто вы сами такие. Следовательно, я не могу быть одним из вас. Покинуть как можно скорее этот самолёт, разорвать круг, в котором вы вращаетесь, вырваться из колеса, увлекающего вас за собой, стало для меня первоочередной необходимостью».

«Что ж, держитесь за эту иллюзию, если она хоть немного уменьшает вашу тревогу. И главное, если вы любите жизнь, если, в отличие от меня, не считаете, что она неприемлема, не тратьте её редкие мгновения на бесконечные дрязги. Не забывайте одного: сколь долгим ни казалось бы вам ваше существование, вечной остаётся только ваша смерть».

---

Секунда общего изумления. Мадам Мюрзек застывает, опускает глаза, сглатывает слюну и, сложив руки на коленях, говорит со слезами на глазах и раскаяньем в голосе:

– Простите, мсье. Я не должна была говорить «глупо». Я беру это слово обратно. И прошу вас принять мои извинения.

Наступает молчание.

– Но, видите ли, мсье,– продолжает она дрожащим от волнения голосом,– я нахожу, что индус произнёс замечательные слова, когда нам было ниспослано счастье видеть его среди нас.

– Счастье! – восклицает мадам Эдмонд, шлепая себя по ляжке.– Чёрт подери! Мы дорого заплатили за это счастье!

Она бы, наверно, продолжала и дальше в том же духе, если бы Робби не протянул с ласковой грацией свои тонкие пальцы и не закрыл ей ладонью рот.

Блаватский смотрит на Мюрзек.

– Вам не следует извиняться,– говорит он, пряча своё смущение за наигранной или искренней прямотой.– Я и сам, должно быть, немного пересолил. Во всяком случае,– добавляет он поспешно,– я уважаю ваши убеждения.

Мюрзек вынимает из сумочки носовой платок и вытирает глаза, синева которых стала от слёз ещё более яркой.

– Продолжайте…– просит Блаватский.

– Что ж, продолжим,– говорит Мюрзек нежным голосом, но с неколебимым упорством,– видите ли, я абсолютно уверена в том, что я говорю. Когда индус закончил свою речь, он стоял позади мсье Христопулоса. А я была возле двери, и меня пронизывал холод и ледяной ветер. При его последних словах я вышла. Таким образом, он никак не мог пройти раньше меня.

– Допустим,– говорит Блаватский, сверля её глазами из-за очков. Он выдвигает подбородок вперёд и разводит в стороны свои короткие руки.– Допустим, что дважды два не дают в результате четыре! Допустим, что индусы не спустились ни до, ни после вас! И, однако, они оказались снаружи! В конце концов, когда человек притязает на то, чтобы вырвать себя из «колеса времени»,– насмешливый хохоток,– можно пройти и сквозь стену фюзеляжа!

– Но есть и третья возможность,– говорит бортпроводница.

И снова Блаватский жестом отметает её вмешательство.

– Продолжим, мадам Мюрзек. Вы стоите внизу у трапа. Что происходит дальше?

– Я уже вам говорила,– повторяет Мюрзек, вздрагивая и опуская глаза.– Я испытала чувство ужаса.

Новая пауза, и я уже начинаю думать, что Блаватский, помня о всеобщем добром согласии, вновь постарается обойти эту тему. Но, к моему великому удивлению, я ошибаюсь.

– В конце концов,– говорит он с какой-то снисходительной жизнерадостностью, звучащей достаточно фальшиво,– это вполне нормально! Кругом полная тьма, вы дрожите от холода и к тому же понятия не имеете, где вы находитесь!

Мюрзек поднимает голову и устремляет на Блаватского взгляд своих синих глаз, который даже в её новом обличье не так просто выдержать.

– Нет, мсье,– говорит она чётким голосом.– Это нельзя считать нормальным. Я не слабонервная женщина. Я не боюсь ни холода, ни темноты. И если бы я начала идти, я бы непременно куда-нибудь пришла.

Блаватский молчит, очевидно мало расположенный вступать на путь, на который приглашает его Мюрзек.

Робби спрашивает серьёзным голосом:

– Чему приписываете вы это ощущение ужаса?

Мюрзек глядит на него с признательностью, которая у такой женщины, как она, выглядит душераздирающей. Должно быть, то, что она в одиночестве пережила, было слишком ужасно, и она испытывает теперь облегчение при мысли, что может эти переживания разделить с другими. И она уже открывает рот, когда Блаватский грубым голосом говорит:

– Бог с ними, с чувствами! Перейдём лучше к фактам!

– С вашего разрешения,– с холодным достоинством и не терпящим возражений тоном говорит Мюрзек,– я отвечу сначала на вопрос, который мне только что задали.

Блаватский молчит. Во всяком случае, Мюрзек он расспрашивает не так, как допрашивал бортпроводницу.

– Это трудно объяснить,– говорит Мюрзек, дружелюбно обращаясь к Робби (меня в этот миг царапает мысль, что совсем недавно она обозвала его «половинкой мужчины»).

Она прерывает себя и сжимает одной рукой другую – думаю, чтобы унять их дрожь.

– Ничего определённого. Я почувствовала, что меня отвергают.

– Вы хотите сказать – отвергают физически? – спрашивает Робби.

– Физически тоже. Когда я увидела в десятке метров от себя индусов, мне захотелось побежать, чтобы нагнать их. Это было страшно. Вы знаете, такое ощущение иногда бывает в ночных кошмарах: устремляешься вперёд, поднимаешь ноги и не двигаешься с места, хотя ты прилагаешь такие усилия, что у тебя бешено колотится сердце. Вот что я испытала. Какая-то жуткая сила отталкивала меня.

– Ветер,– с сухим смешком говорит Блаватский.

– Нет, ветер дул мне в спину.

Мюрзек замолкает, расстроенная тем, что о своём ужасном переживании может рассказать только такими вот сумбурными, лишёнными драматизма словами.

– Вы уже дважды употребили слово «ужас»,– говорит снова Робби.– Какая, по-вашему, разница между ужасом и страхом?

– Огромная,– говорит Мюрзек.– Против страха можно бороться, ужас вас полностью себе подчиняет.

– Он овладел вами сразу или постепенно?

– Он охватил меня, как только я поставила ногу на землю, но не сразу достиг своей высшей точки.

Робби качает головой и глядит на Мюрзек светло-карими глазами, сверкающими и яркими, как брызги воды в струе фонтана. Он, как всегда, возбуждён, жеманится, ломается, но не теряет из виду главного – помочь Мюрзек выразить определённо и ясно то, что ей пришлось пережить.

– А не могли бы вы нам сказать,– говорит он,– в какую именно минуту ваш ужас достиг своей высшей точки?

– Когда индусы исчезли…

– Исчезли? – саркастически переспрашивает Блаватский.

– Погодите вы, Блаватский! – с нетерпением говорит Робби.– Дайте сказать мадам Мюрзек!

Но Мюрзек, опустив глаза и нахмурив брови, озадаченно молчит.

– Попробуйте вспомнить! – настаивает Робби.– Вы говорили о том, как вы безуспешно пытались бежать, стараясь догнать индусов. В это время вы отчётливо видели со спины их силуэты в световом луче электрического фонаря. Вы ясно различали, сказали вы, тюрбан на голове индуса, а в руке у него сумку из искусственной кожи, которой он размахивал. Это всё, что вы увидели?

– Нет,– говорит Мюрзек.

Лицо у неё напряжённое, губы сжаты, голова наклонена вперёд, всё тело выражает усилие сосредоточиться, вспомнить.

– В какое-то мгновение,– продолжает она,– индус повёл фонарём вправо, и я увидела воду.

– Лужу?

– Нет, нет,– отвечает Мюрзек,– нечто гораздо более обширное. Озеро.

– Озеро на аэродроме! – говорит с насмешкой Блаватский.

– Да замолчите же вы, наконец, Блаватский! – восклицает пронзительным голосом Робби.– Вы всё портите! Вы мешаете мадам Мюрзек вспомнить! И делаете это как будто нарочно!

Блаватский вцепляется обеими руками в подлокотники и говорит резким тоном:

– У мадам Мюрзек слишком короткая память, если она не может вспомнить, что произошло какой-нибудь час назад!

– Что же тут удивительного! – кричит в раздражении Робби.– Она находилась во власти безумного ужаса!

Блаватский разводит руками.

– Но помилуйте, озеро на аэродроме? Рядом с посадочной полосой! Можно ли этому поверить?

Следует пауза, после которой Мюрзек кротким голосом говорит:

– С посадочной полосой? Вы хотите сказать, с полосой из бетона? Но там не было никакой полосы, мсье Блаватский. Землю покрывал толстый слой пыли, под которой местами угадывались камни.

– Вот вам и объяснение жёсткости посадки! – с торжествующим видом говорит Робби.

Никто в салоне не открывает рта, даже Блаватский. У меня странным образом перехватывает горло.

– Давайте продолжим,– говорит Робби.– Своим фонарём индус освещает справа от себя водное пространство – неважно, озеро или пруд,– и вслед за этим он со своей спутницей сразу же исчезает.

– Нет, нет,– говорит Мюрзек.– Между тем мгновением, когда индус осветил озеро, и мгновением, когда я перестала его видеть, произошло нечто весьма значительное и важное…

– Что же? – спрашивает Робби.

Мы все жадно ловим каждое слово Мюрзек, но её ответ разочаровывает нас.

– Я не могла бы сказать, что это было,– наконец говорит она полным тревоги голосом и прикладывает ладони к щёкам.– В этом месте у меня в памяти какой-то провал. Всё поглотил неописуемый ужас, который охватил меня, когда индусы исчезли.

– Ах! Они, видите ли, «исчезли»! – говорит с сарказмом Блаватский.– Как черти! Как ангелы! Как привидения!

– Блаватский,– гневно восклицает Робби,– ваши полицейские манеры отвратительны!

– Они хоть по крайней мере мужские,– говорит Блаватский.

Глаза у Робби сверкают, но он молчит.

– Господа,– говорит Караман,– эти личные выпады совершенно неуместны.

Мюрзек поворачивается к Робби и говорит ровным голосом:

– Я говорю «исчезли», но это, конечно, моё субъективное впечатление. Может быть, индус просто погасил свой фонарь? Во всяком случае, я перестала их видеть.