Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

“Отец и сын” (1943 год).

Быть может, всё несчастья

От почты полевой:

Его считали мёртвым,

А он пришел живой.

Живой, покрытый славой,

Порадуйся, семья!

Глядит – кругом чужие.

“А где жена моя?” -

“Она ждала так долго,

Так велика война.

С твоим бывалым другом

Сошлась твоя жена”. -

“Так где он? С ним по свойски

Поговорить бы мне”.

Но люди отвечают:

“Погибнул на войне.

Жена второго горя

Не вынесла. Она

Лежит в больнице. Память

Ее темным темна”.

И словно у солдата

Уже не стало сил,

Он шепотом чуть слышно:

“А дочь моя?” - спросил.

И люди не посмели

Солгав, беде помочь:

“Зимой за партой в школе

Убита бомбой дочь.

О, лучше б ты не ездил,

Солдат, с войны домой!”

Но он ещё собрался

Спросить: “А мальчик мой?” -

“Твой сын живой, здоровый,

Он ждал тебя один”.

И обнялись, как братья,

Отец и мальчик сын.

Как братья боевые,

Как горькие друзья…

“Не плачь, - кричит мальчишка, -

Не смей, тебе нельзя!”

А сам припал головкой

К отцовскому плечу,

“Возьми меня с собою,

Я жить с тобой хочу”. -

“Возьму, возьму, мой мальчик,

Уедешь ты со мной

На фронт, где я воюю,

В наш полк, в наш дом родной”.

Третье, совершенно пропагандистское стихотворение Твардовского 1943 года, но с умом – это вам не Илья Эренбург.

“Немые” (немцы).

Я слышу это не впервые

В краю, потоптанном войной,

Привычно молвится – немые,

И клички нету им иной.

Старуха бродит нелюдимо

У обгорелых чёрных стен,

- Немые дом сожгли родимый,

Немые дочь угнали в плен.

Соседи мать в саду обмыли,

У гроба сбилися в кружок,

Не плачь, сынок, а то немые

Придут опять; молчит сынок.

Немые, тёмные, чужие,

В пределы чуждой им земли,

Они учить людей России

Глаголем виселиц пришли.

Пришли и ног не утирали,

Входя в любой на выбор дом,

В дому, не спрашивая, брали,

Платили пулей и кнутом.

Немцы платили, конечно, немецкие марки, но только все же понимали, что эти марки до разу, а потом – это пропуск в лагеря. Между прочим, только такие рабы Божии, как Афанасий Андреевич Сайко (да и то – юродивый!) хотя избавлял людей от угнания в Германию, но, однако, запрещал их ругать, а говорил – “они наши гости, как пришли, так и уйдут”.

К столу кидались, как цепные,

Спешили есть, давясь едой,

Со свету нелюди. Немые, -

И клички нету им иной.

Немые – в том коротком слове

Живей, чем в сотнях слов иных,

И гнев, и суд, что всех суровей,

И счёт великих мук людских.

И, немоты лишившись грозной,

Немые перед тем судом

Заговорят. Но будет поздно:

По праву мы их не поймём.

То есть, это так предсказан Нюрнбергский процесс, который, между прочим, не оправдал многих надежд. Солженицын прав – Нюрнбергский процесс судил идею, а меньше судил отдельных людей. Отдельные люди получали пожизненное заключение вместо расстрела. И, конечно, это не Сталина заслуга – он‑то предпочёл бы поменьше разъяснять, побольше расстреливать.

Исходя из принципа – говори на волка, говори и по волку, рассмотрим мнение русского человека, жившего в Германии, - давно, с 1932 года, - Иоанна Шаховского. “В Германии мы видели не только ее грехи, но и то человечное, что было в ее христианах. Обрушиваясь в ярости на побежденную Германию, многие потом забывали ту истину, что никакой народ нельзя отождествлять с его грехом.

Много немцев было во время нацизма заключено за свои убеждения в тюрьмы, концлагеря и убито. Сколько людей по деревням и городам оказывало бескорыстную помощь несчастным людям.

Сколько было в те дни добрых, жертвенных и мужественных христианских душ в Германии. Могу свидетельствовать о жертвенном, чисто христианском отношении к русским военнопленным одного мекленбургского помещика, посчитавшего своим долгом похоронить с православной молитвой скончавшегося в его имении русского военнопленного.

Наше сестричество церковное приняло участие в этой акции, за которую немец предан был суду нацистов; мужественно держал себя на суде, обличая гибельную для своего народа власть. Когда прокурор нацистов назвал его врагом народа, ослабляющим ненависть к противнику, он в своём горячем слове ответил: “– Нет, это Вы враги народа, рождающие ненависть к другим народам и возбуждающие в народах ненависть к Германии”. Он был осужден к каторжным работам на четыре года.

Вспоминаю тайные экуменические христианские собрания во время войны в Шарлоттенбурге на квартире престарелого пастора Унгнада. Мы собирались там, как братья‑христиане: протестанты, римо-католики и православные. Из среды этого кружка были мученики за веру, как казнённый отец Метцгер.

Не могу я не вспомнить и о раскаянии одной души, которой властями было поручено перлюстрировать письма православного пастыря. Религиозное содержание писем так подействовало на эту душу, что ей открылся духовный мир, и она с покаянием пришла к тому самому пастырю, письма которого перлюстрировала. Таковы пути Промысла Божия”.

Об этом же Иоанну Шаховскому удалось сказать в стихах. Стихи 1943 года “Смерть воинов”.

Без утешения, без роптания,

Переступив порог земной,

Как дети светлого незнанья,

Вы все стучитесь в город Мой.

На миг – враги, навеки – братья,

Вы к миру Моему пришли,

В полях и рощах, где распятье

Стоит, как путь среди земли.

Распятья в полях и рощах – это, конечно, приметы Германии; у нас крест просто безо всего – две палки одинаковой длины, а Германии на перекрестках ставится крест правильный (восьми или четырехконечный), но с распятым на нём Спасителем.

Прошел Сталинград. И церковные люди сразу отметили, что битва закончилась в Богоявленские дни 1943 года. Другая примета времени: на следующий день после празднования именин митрополита Сергия (его именины 11 июля по новому), в день Петра и Павла началась Курско-Орловская операция, которая закончилась в Преображенские дни – 25 августа 1943 года.

После этого стало ясно, что война немцами проиграна и наше дело - дойти, а их дело - ждать. Твардовский после войны как-то намёками стал говорить о поведении наших войск на оккупированной нами территории. По крайней мере, за изнасилование немецких девушек бойцы ничего не получали; и даже у Твардовского в “Тёркине” мы увидим, что

По дороге на Берлин

Вьётся белый пух перин…

Так это означает, что немцы убегали внезапно – накануне еще мыли стены в своих домах (по привычке). И прошел слух среди войск, что немцы своё золото прячут в перинах – поэтому обязательно вскрывали ножами перины и искали золото. Часы, кольца, серьги - всё срывалось и забиралось, и это не считалось мародёрством, считалось “трофеями”.

Потом, когда уже надо было лечить наших раненых и наших остовцев, то немецкие врачи были верны клятве Гиппократа, то есть, лечили в высшей степени добросовестно.

Конечно, существовала разница менталитетов. Например, у немцев против наступающей русской армии партизанского движения не было, да и своих отступающих солдат немецкие деревни не принимали: сами немцы своим же не давали куска хлеба (просто потому, что вы “побеждённые - и нам вас не надо”).

Бомбёжки, разруха, смерть близких – всё это действительно смывало с человеческих лиц как бы выражение устойчивости всех земных ценностей. Не надо забывать, что “зависеть” - от слова “висеть”: люди стали воспринимать свой земной мир только подвешенным на милости Божией, но по грехам нашим он легко может рухнуть. Вот это ощущение непрочности здешнего мира и раскрывающееся из тайников души упование на милость Божию и на вечность в этой милости - это и называли тогда “пасхой среди лета”.

Иоанн Шаховской в “Город в огне” пишет так: “Победа не всегда является победой Божией, всякое поражение людей есть всегда Божье спасительная для всех победа – Пасха среди лета”.