Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

“Посвящение другу”.

Замерзают мои георгины.

И последние ночи близки.

И на комья желтеющей глины

За ограду летят лепестки...

“Замерзают мои георгины” – когда уже всё пройдёт, то эти “георгины” будут обкатываться вовсю; одно из стихов его памяти так и будет называться “Георгины”.

Чем характерен георгин? - Тем, что ему не дают доцвести: он замерзает. Георгин, как поздний цвет, может очень долго расти и при тёплой осени цветет чуть не весь октябрь. Но обыкновенно морозы ударяют раньше и георгин замерзает, и съёживается, и чернеет. “Замерзают мои георгины” – это тоже эпиграф к его будущему.

Нет, меня не порадует – что ты! -

Одинокая странствий звезда.

Пролетели мои самолёты,

Просвистели мои поезда,

Прогудели мои пароходы,

Проскрипели телеги мои. -

Я пришел к тебе в дни непогоды,

Так изволь, хоть водой напои!

Не порвать мне житейские цепи,

Не умчаться, глазами горя,

В пугачевские вольные степи,

Где гуляла душа бунтаря.

“Не умчаться в вольные степи” – потому что в этих степях другой спутник встретится, тоже с “горящими глазами”, тот самый выходец - из того самого мира. Здесь, пожалуй, существует вспугнутая мечта, но существует и сознание особого долга: не порвать мне житейские цепи, но эти цепи - есть.

У Цветаевой – “вздох торжествующего долга, где непреложное “Не можно””. Торжествующий долг – это следующая ступень; но “житейские цепи”; а дальше совсем иначе.

Не порвать мне мучительной связи

С долгой осенью нашей земли,

С деревцом у сырой коновязи,

С журавлями в холодной дали.

Это посерьезней будет и это потом припомнят: не порвать мне мучительной связи с долгой осенью нашей земли – это разговор идёт об эмиграции, об ее принципиальной возможности, которая именно в это время, с 1969 года, стояла перед всеми нами. Проблема эмиграции, конечно, очень неоднозначна: часто эмиграция считалась самым пошлым, трусливым, самым позорным банкротством, какое только вообще можно придумать.

Не порвать мне мучительной связи с долгой осенью нашей земли – у этих строк целая предыстория в русской литературе; это тот же ключ, что и в “Родине” Лермонтова:

Люблю отчизну я, но странною любовью!

Не победит ее рассудок мой.

Ни слава, купленная кровью…

И так далее. - Но я люблю - за что, не знаю сам … - и пошлó, и пошлó. То есть, “вдали кочующий обоз” – какое это имеет отношение к российской государственности? – Да никакого, ничуть не больше, чем деревцо у сырой коновязи имеет отношение к государственности советской. И это в России было всегда, то есть, это бьющая жилка, которая не иссякает. То же самое у Есенина:

Пошатнувшаяся избёнка,

Плачь овцы - и вдали на ветру

Машет тощим хвостом лошадёнка,

Заглядевшись в не ласковый пруд.

Это - всё, что зовём мы родиной,

Это – все, отчего на ней

Пьют и плачут в одно с непогодиной,

Дожидаясь улыбчивых дней.

В этих строках, несмотря на их “пронзительность”, таится значительная духовная опасность; и она прежде всего в этом пафосе исключительности:

Это всё, что зовём мы Родиной …

В своё время у В.Ф. Ходасевич совершенно правильно отметил[280], что у Есенина нигде не встречается имя “Россия”; “Русь” (очень часто), “Русия” (реже), “Расея”, “Инония”, наконец, “Русь советская”, она же – СССР; стилизированная, сплошь крестьянская, “мужицкая” Русь, о которой он мечтает!

Лермонтов по своей “Родине” – проезжает; в лучшем случае – проходит. Заметим, что в стихотворении “Родина” – нет человека; и те неназванные парни и девки, которые пляшут “с топаньем и свистом” и пьяные “мужички”, которые им “приговаривают” (видимо, припевают речитативом) – это ведь не более, как некий “предметный план” к широкому полотну “фона”.

К чести Рубцова, он в этом отношении выгодно от них отличается; у него нет исключительности: “Не порвать мне мучительной связи…”, а главное, к него во всех лучших стихах его есть человек.

Возьмём стихотворение, очень существенное, почти программное, в его наследии: “Седьмые сутки дождь не умолкает…”.

Седьмые сутки дождь не умолкает.

И некому его остановить.

Всё чаще мысль угрюмая мелькает,

Что может всю деревню затопить.

Плывут стога. Крутясь, несутся доски.

И погрузившись медленно на дно

На берегу забытые повозки,

И потонуло черное гумно.

И реками становятся дороги,

Озера превращаются в моря,

И ломится вода через пороги,

Семейные срывая якоря…

Какие здесь литературные реминисценции? – Конечно же, “Медный всадник” Пушкина, часть I-я (картина наводнения)

Неделю льёт. Вторую льёт… Картина

Такая – мы не видели грустней!

Безжизненная водная равнина,

И небо беспросветное над ней.

…………………………………

Холмы и рощи стали островами.

Опять из Пушкина! – “Дворец казался островом печальным…”

И счастье, что деревня на холмах.

И мужики, качая головами,

Перекликались редкими словами,

Когда на лодках двигались впотьмах.

И на детей покрикивали строго,

Спасали скот, спасали каждый жом

И глухо говорили: - Слава Богу!

Слабеет дождь… вот‑вот… ещё немного…

И всё пойдёт обычным чередом.

И, наконец, завещание Рубцова:

Но люблю тебя в дни непогоды

И желаю тебе навсегда,

Чтоб гудели твои пароходы,

Чтоб свистели твои поезда!

Когда хоронили Рубцова, то на черных полотнах были нарисованы две строфы:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую

Самую смертную связь.

И вторая строфа - вот эта:

Но люблю тебя в дни непогоды

И желаю тебе навсегда,

Чтоб гудели твои пароходы,

Чтоб свистели твои поезда!

Удивительно ее звучание – она звучит как марш под духовой оркестр, легко распевается на мотив – “Приходи ты на бал дорогая…”

Другой завещательный стих, хотя того просимого он уже не получил.

До конца, до тихого креста,

Пусть душа останется чиста!

Перед этой желтой, захолустной

Стороной берёзовой моей,

Перед жнивой, пасмурной и грустной,

В дни осенних горестных дождей,

Перед этим строгим сельсоветом,

Перед этим стадом у моста,

Перед всем старинным белым светом

Я клянусь – душа моя чиста.

Пусть она останется чиста

До конца, до смертного креста!

Ну, насчет чистоты – это судить Сердцеведцу Господу; но, во всяком случае, Рубцов взыскал душевной чистоты.

Сборник Рубцова “Зелёные цветы” вышел уже посмертно. Так же, как и Лермонтов, Рубцов не дожил до своей первой любви; была первая какая‑то мечтательная, которая не дождалась его возвращения с флота. Потом была полу семья, в которой он жить не мог: Генриетта и дочь Лена; фамилия у Лены была Рубцова и в доме ее воспитывали в уважении к отцу.

Что такое Людмила Дербина? Она была поэтессой, и хотя была не первой молодости (младше Рубцова года на три - четыре), но всё ещё ходила в поэтессах молодых; бывала на всех полуофициальных встречах, выступала со своими стихами; хотя о качестве стихов мнения расходились, но талант признавали все. Какова же настоящая ее роль в жизни Рубцова? Хотя они и не были расписаны, но в официальных заявлениях в облисполком он ее называл женой.

В этом отношении судьба Рубцова на редкость напоминает судьбу Аполлона Григорьева[281]. Известен романс Григорьева

Поговори хоть ты со мной,

Подруга семиструнная,

Душа полна такой тоской,

А ночь - такая лунная…

Аполлон Григорьев посещал семью Коршей (известные западники) и был влюблен в предпоследнюю сестру Антонину (в семье было два сына и четыре дочери), но Антонина отдала свою руку Кавелину, будущему незначительному профессору Московского университета (Грановский, уменьшенный в несколько раз).