Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

В конце концов, вырабатывается некое согласие, но на низшем уровне, как выражается сама Лидия — «я принимаю Ваше предложение, потому что нахожу его выгодным». То есть, надежда автора только на то, что стерпится — слюбится.

Последняя пьеса (70-е годы) — это «Женитьба Белугина». В пьесе выведен знаменитый фабрикант (ситцевая фабрика — Сетунь, пригород Москвы), который тоже женится на барышне, притом состояния посредственного.

После отмены крепостного права помещикам выплатили из государственного кармана, так называемые, выкупные, но это — последние деньги. И она говорит матери, что «мы живем на последнее, а впереди нам грозит нищета», поэтому она отдает свою руку богатому купцу. И маменька думает только о том, что как-нибудь ей надо привыкнуть и уже быть женой. И очень наивно, но все-таки внушает дочери прописные истины, что «совесть, долг — не пустые слова. Кто думает их в себе заглушить, тот ни покоен, ни счастлив быть не может». Одновременно она пытается объясниться со своим зятем и совершенно садится в лужу. Говорит про дочь — «у нее натура нежная, деликатная, она вся в меня». В ответ получает хорошую отповедь, что «все это не дело и не в порядке, что между мужем и женой какие могут быть посредники».

Но сюжет комедии (а это явно — высокая комедия) вводит еще и «третьего лишнего», тоже разорившегося из дворян, бывшего прожигателя жизни, который собирается любящую его девушку — сначала выдать замуж за богача, а потом, при разводе, зная характер этого богача и надеясь, что она заручится состоянием тысяч в 300, оказаться при ней и уже прожигать остаток жизни. Она, наконец, спрашивает его: «По вашему, чтобы быть счастливой, надо прежде кого-нибудь ограбить?» Он говорит: «Уж там как ни рассуждайте, а сделали ошибку большую. Задумали хорошо (это он уже пускается на сарказмы), а исполнить характера не хватило — вот плоды сентиментального воспитания».

Островский переводит этот язык намеков и умолчаний на слова общечеловеческих понятий. А общечеловеческие понятия по-русски, в русском менталитете, всегда сопряжены с покаянием.

Вот она и говорит, уже не боясь самоосуждения — что «ум-то Вы во мне успели развратить, а волю не смогли, Вам помешали мои хорошие природные инстинкты, а я этому очень рада».

Поэтому из всех перечисленных только одна пьеса (вот эта последняя), где, наконец, и Островский как бы отдыхает и позволяет себе счастливый конец. Пьеса кончается торжествующим восклицанием мужа. Дело в том, что она вышла замуж фиктивно, при запертой спальне. И только на слова своей свекрови (и свекровь и свекор — люди абсолютно безгласные в их семейной жизни) — «как же вы там жить то будете, ведь у нас в доме при фабрике двух половин нет». Та отвечает — «да не беспокойтесь и не нужно совсем».

Тогда то пьеса и заканчивается торжествующим восклицанием мужа, что «я по приезде такой бал задам, что в Москве нашу музыку слышно будет».

Островский редко позволяет себе счастливый конец: но зато этот счастливый конец у него, как правило, не фальшивый. В пьесах Островского никогда не бывает фальши.

Лекция 18.

Афанасий Афанасьевич Фет.

Жизненный путь и творчество.

Афанасий Афанасьевич Фет того же поколения, что и Александр Николаевич Островский: они были связаны событиями личной и дружеской жизни через их общего друга Аполлона Григорьева.

В статье Блока «Судьба Аполлона Григорьева» (1916 г.) хорошо показаны 1840-1850-е годы — время, которое Блок называл «интеллигентским безвременьем». Мы уже знаем несколько имен людей, которые великолепно могли сопротивляться этому «интеллигентскому безвременью»: Тютчев, Гончаров, Островский и, тем более, Афанасий Афанасьевич Фет.

Эта сторона жизни Фета была хорошо защищена — и не только личным мужеством и личным убеждением. (У Фета чрезвычайно мало слабых стихов, у Тютчева — гораздо больше). Но другая сторона! В свете Христовой правды мы и рассмотрим ту сторону жизни Фета, которую в наибольшей степени атаковал дух злобы.

Даже имя Фета несколько настораживает. Какой национальности Фет? Фет — еврей. В свое время мать Фета была увезена в Германию от своего неудачного какого-то там брака тульским помещиком Афанасием Шеншиным (отчим Фета)[77].

Родился Фет в имении Шеншина и его приходской священник тут же записал его в приходской книге как законного сына Шеншина и при крещении его назвали в честь отца — Афанасием. До 14 лет Фет носил фамилию Шеншин, тем более что отчим с матерью очень скоро обвенчались и все прочие дети, а их было много, уже законно носили фамилию Шеншиных. Когда Фету было 14 лет, последовал донос, что он родился не через 9 месяцев после заключения законного брака, а раньше и по тем законам Фета записали по старой фамилии матери — Фет или по-немецки Fet.

Поэтому Фет как бы спустился с вершин какого-то благополучия, бесспорного устоявшегося менталитета (тем более, что Фет был даже в какой-то степени антисемитом, так как учился в школе в Дерпте (Таллин), там антисемитские настроения тогда были сильны). Впоследствии, уже будучи в Германии, Фет познакомился со всей еврейской родней своего настоящего отца, которого тогда уже не было в живы.

Это был первый его не просто удар, а это был его первый обвал. Обвал, не в том смысле, что потеряно благосостояние (он потом наживет себе и не такое), а в смысле менталитета; он его воспринял как обвал для своей личности. Этим первым надрывом в 14 лет очень много объяснимо в его биографии.

Фет закончил Московский университет; среди его педагогов главное место занимал Михаил Петрович Погодин. Афанасий Афанасьевич Фет был однокашником Аполлона Григорьева и жил в Москве у Григорьевых на квартире. Аполлон Григорьев, друг молодости Фета, позднее будет писать и про стихи Фета, кому-то их объяснять, но Фет к тому времени уже не будет в этом нуждаться, «интеллигентское безвременье» на него не повлияло, он был чрезвычайно защищен именно с этой стороны.

После Московского университета Фет подал прошение на военную службу, так как, начиная с чина майора, по тогдашним Российским законам давалось потомственное дворянство. На портрете Фета 50-х годов он в офицерской фуражечке, в его облике нет ничего еврейского — это было его тайной.

Со своим полком Фет попадает в линейные войска. (Митенька Карамазов у Достоевского тоже ведь был «в батальоне линейном»). Линейные войска — от слова «пограничная линия». Служил на границе в Польше. Это пребывание в Польше и было второй крупнейшей вехой в его биографии. Это время для Фета было судьбоносным, и он не просто его много вспоминал, а нельзя было его не помнить.

Полу-провинциальное общество. (Александр I называл Варшаву своей третьей столицей). Польские помещики и, особенно, польские помещицы — отчасти скучающие, отчасти меценатствующие[78]. Для Фета, который уже писал стихи, оказался открытым один дом некой мадам Бржеской:

Далекий друг, пойми мои рыданья!

Ты мне прости болезненный мой крик…

Это прямо и озаглавлено: А.Л. Бржеской.

В доме Бржеской Фет встречает Марию Лазич — дочь одного из окрестных помещиков. Мария Лазич не была даже особенно хороша собой. Фет оставил о ней не только стихи, но и прозаические записки мемуарного характера, где и пишет, что в отличие от Бржеской, которая была хороша собой, Мария Лазич имела только хорошие черные волосы, а так — ничего особенного. Но голос был изумительный, вот именно, проникающий в душу; и Мария была великолепной музыкантшей (фортепьяно и пение). Лист, когда был в Варшаве (проездом через Варшаву в С.-Петербург), очень одобрял ее игру.

Все началось с ее восхищения поэтическим даром Фета; и активной стороной была она, а он, как это сказано у Достоевского, «не затруднился принять ее любовь».

Шепот, робкое дыханье, трели соловья,

Серебро и колыханье сонного ручья…

Трели соловья — это свидание в саду, прибежище провинциальных барышень. И дальше:

Трели, трели, трели, трели, трели без конца

Ряд волшебных изменений милого лица…

И так далее — вплоть до:

И стенания, и слёзы, и заря, заря.

Ну, уж как пошла утренняя заря, так ей срочно надо было через черный ход скользнуть в свою комнату, но чтобы на страже стояла доверенная горничная. Потому что если проморгаешь начало этой самой «зари, зари», то можно наткнуться на преданного слугу, который донесет отцу. По законам того времени за обольщение честной девицы (девственницы) было достаточно нажаловаться командиру полка и его бы заставили обвенчаться.

(В романе «Война и мир» Анатоля Курагина польский помещик заставил именно таким образом жениться на своей дочери, и потом тот платил этому помещику условленную мзду за право слыть за холостого человека.)

Мария Лазич сама не хотела выходить замуж за Фета — перед этим они уже объяснились, и она пошла на все. Фет объяснил Марии причину того, почему он не может на ней жениться. И дело не в бедности, а дело в том, что ему надо восстановить социальный статус, а эта девочка с романсами в данном случае ему ничем помочь не могла. Роман длился несколько лет, то есть примерно с 1848 года по 1851-й (в 1848 году Фету 30 лет, он — ровесник Тургенева). В 1851 году полк, в котором служил Фет, отвели от пограничных областей и перевели в среднюю Россию.