Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

Розанов в статье “К положению момента” пишет так: “Смута ленинская оказывается не так презренна, как можно было полагать о ней некоторое время. Этот пломбированный господин, выкинутый Германией на наш берег, сперва казался многим чем-то вроде опасного огня, который указывает плывущему в темноте кораблю особенно опасное место, подводный камень или мель, которого корабль должен держаться как можно дальше, ни в коем случае к нему не подходить. Так к нему и отнеслась почти вся печать и сколько-нибудь сознающие свою ответственность и свою гражданственность жители столицы. Но, очевидно, не них рассчитан Ленин; он был рассчитан на самые тёмные низы, на последнюю обывательскую безграмотность и он её смутил и поднял.

Ленин поднял вопрос о международном положении России. Он начал, в сущности, заявлять, “что никакой России нет”, а есть только в России разные классы, разные сословия: есть крестьяне; есть рабочие; есть солдаты, которым лучше всего побросать ружья и разойтись по деревням. Ленин отрицает Россию, он не только отрицает русскую республику, но и самую Россию и народа он не признаёт, а признаёт одни классы и сословия и сманивает всех русских людей возвратиться просто к своим сословным интересам, выгодам. Народа он не видит и не хочет.

Отрекаются ли русские люди от своего отечества? Пусть они скажут, пусть они скажут, что они больше не русские, а только крестьяне и только рабочие. России нет – вот подлое учение Ленина. Слышавшие его не разобрались, к чему этот хитрый провокатор ведёт; они не разобрали, что он всем своим слушателям плюёт в глаза, называя их не русскими, а только крестьянами, по всей вероятности – будущими батраками немецких помещиков-аграриев”. До немецких помещиков-аграриев не дошло, но колхоз был хуже лагеря.

Об этом Розанов написал тогда же сразу же после “Апрельских тезисов” и его скорбный вывод: “Россия шатается от безвластия, Россия не повинуется и не обязана повиноваться Петрограду, а Петроград обязан повиноваться России – вот слово, которое надо завтра привести в действие”.

Этот розановский вывод и предыдущий вывод, который вынесен прямо в название – “Как начала гноиться наша революция”[168].

“С приездом Ленина начался явный переворот в революции – прошли ее ясные дни, вдруг повеяло вонью, разложением, до тех пор было ясно, твёрдо, прямо.”

И его вывод: “Революция, прежде всего, не должна лгать и не должна быть труслива”.

Временное правительство с его Карташевым, Керенским и прочими хорошими людьми было трусливо, оно очень быстро встало под контроль Совета рабочих и крестьянских депутатов. Но когда приехал Ленин, то он Совет рабочих и крестьянских депутатов тут же объявил оппортунистическим, сманил на июльский переворот; и после июльского переворота, Керенский имел полное право перейти к решительным действиям, но он не перешел. И в период его долгой эмиграции другие эмигранты, которые с ним долго общались и даже такие пастырски сознательные люди, как Вениамин Федченков, всё равно недоумевали, как “этот хороший, маленький человек” взял на себя такую неимоверную тяготу, да и в такой сложнейший момент. Иными словами, Керенский не был к этому призван.

“Черный огонь” писатель не успел издать, но включил эту книгу в составленный в конце 1917 года план полного собрания сочинений. Первые публикации (первый очерк вышел в газете “Новое время”) в апреле 1917 года: “Что такое народ теперь”.

Господь предрешил Ленина и Октябрьскую революцию ещё в 1712 году[169] при Петре I; но и Господь должен был быть распят, но это не оправдывает Иуды – личная ответственность всё равно остаётся.

Розанов все очерки “Черного огня” опубликовывал в газете “Новое время” в 1917 году и всё за подписью “Обыватель”. И только после 20 июня публикации Розанова прекратились и следующие публикации относятся к 1991 году в Париже, то есть, очерки сохранила эмиграция. “Революционная Обломовка” печатается по журналу “Новый журнал” 1979 года. “Принцип анархии” – Париж. То есть, всё-таки часть очерков как-то пересылалась в Париж.

Опубликовано только в 1991 году, то есть тогда когда рухнул СССР, а до этого и Париж не смел публиковать.

Следующий фазис. Розанов выступает действительно как свидетель и такого свидетельства об этой промежуточной эпохе больше нет. Что-то подобное есть у Максимилиана Волошина (“Россия распятая”), но и это тоже было опубликовано в 1991 году, но у нас.

Произошел октябрьский переворот. Мыслящие люди в России томились ожиданием Иова. Иов говорил – “Чего я всегда боялся, то и случилось со мной” (ср. Иов.3.25). Розанов и многие, многие другие всегда боялись именно этого - и оно стряслось. Оно стряслось как беда, притом ничего не осталось, то есть, рухнуло всё “в два дня”.

Удивительное дело, что в этом своём ожидании Розанов не заметил даже Поместного Собора 1917-1918 года. Произойди Собор пять лет назад, то как бы ликовал Розанов этими положениями Собора, например, “О браке и разводе”, о которых он томился столько лет. Но тут ему уже не до этого, а когда рухнуло всё, он через некоторое время начинает писать “Апокалипсис нашего времени”.

Для такого человека с одной стороны не объяснимо, что он это написал и поднял пяту на Господа, с другой стороны, удивительное дело, что всё-таки, как бы сказал Достоевский (Порфирий Петрович говорит Раскольникову) – “По крайней мере, не томил долго, сразу до Геркулесовых столпов дошел”. Розанов в этом своём произведении и доходит до Геркулесовых столпов; он опять, по своей излюбленной привычке, просто выплёскивает на страницы печатного произведения свои ночные размышления и своё отчаяние. А его отчаяние больше, чем отчаяние Иова; ропот Иова шел только в одном – “За что́ мне, чем я Тебя прогневил”. У Розанова ропот – “Господи Иисусе Христе, за что Ты пришел нас мучить, мы покорились, о, я верю, Ты воскрес. И вот мы покорились религии несчастья, не дивно ли, что мы так несчастны”. (И вот это одно за другим, так и наваливает).

У Иова – Бог, Который создал просто бытие. А Христос у Розанова – некое сверхбытие и Он зовёт нас в какую-то тьму непроглядную, где мы будем вместе с Ним. “Но я не хочу” – вот вопль Розанова.

Нечто подобное Розанов писал и в благополучные годы. В работе “Среди художников” есть статья “О сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира”; там он успел сказать, что у Бога – два дитяти: один дитя – весь мир, а другой дитя – Христос. Розанова никто и никогда не научил, что существует рождение по природе (“Отец не может не быть Отцом”) и это рождение вневременно́е; и существует творение по воле, как Господь творит мир; творение по воле и во времени. Это вопиющее религиозное невежество всей нашей грамотной университетской публики, да ещё невежество, возведённое в принцип. Розанов, например, еще при Сергии (то есть в 1901-1903 годах) выступает на философско-религиозных собраниях с темой – “Об алогизме и адогматизме христиан”.

Когда невежество возводится в принцип и обвивается этот сухой кол, так сказать, вьющимися листьями вдохновения – во́т что такое весь наш “серебряный век” и начало XX-го века. Это просто должно было выйти рано или поздно наружу; и оно вышло в это время (революции) и отчасти как душевная рвота.

Розанов этот свой опус докончил. “Апокалипсис нашего времени” выходил маленькими кусочками, но выходил. (Типография брала гроши, потому что печатать было нечего). Правда, Розанов пишет Перцову[170] - его давний сотрудник, его друг в течение 20-ти лет и который его проклял. На проклятие Розанов пишет ему любящее письмо, в котором объясняет свою позицию В частности, там сказано, что “мы все страшно несчастны: и я со всей семьёй, и Перцовы; счастлива у нас одна Верочка (послушница в монастыре)[171], которая нам пишет бодрые письма, подкармливает нас и она, конечно, не слыхала, что есть “Апокалипсис нашего времени” и не надо ей этого знать”.

Есть удивительное пастырское слово преподобного Силуана (V-й век): – “Согрешившего можно довести до совершенного перерождения, только надо дать ему время одуматься и чтобы бодрствовала над ним любовь”. Над Розановым “бодрствует любовь” многих: любовь даже Горького, который когда-то о нём писал, а сейчас хоть 2000 рублей, но принёс; любовь Виктора Ховина (из старых литературных связей); подруг его дочерей, вроде Любочки Хохловой; и, особенно, графа и графини Олсуфьевых.

Графа Олсуфьева уже пригласила в 1918 году жена Троцкого Наталья Седова возглавить государственную правительственную комиссию по охране ценностей Лавры. Музей был организован декретом Ленина от 20 апреля 1920 года, уже после разгона Лавры; но а в 1918 году наместник Лавры, нынешний священномученик Кронид (Любимов), был отстранен от управления “ценностями”: всё, что было ризницей Лавры, - всё было конфисковано в 1918 году и была назначена государственная правительственная комиссия, у которой был председателем Владимир Дервиз, а ее душой и научным руководителем был Юрий Александрович Олсуфьев; правительственным куратором была Наталья Седова (тогда Троцкая). В эту комиссию входили и Флоренский, и Павел Каптерев (сын Николая Федоровича), и Мансуров. Да и сама идея “музея‑заповедника” принадлежит Флоренскому.