Вера Еремина - Классическая русская литература в свете Христовой правды

• Название: Классическая русская литература в свете Христовой правды
• Автор: Вера Еремина
• Жанр: Культурология
• Год: 2001

---

Комиссия существовала[172] до падения Троцкого: 1926 год – платформа 46‑ти; 1927 год – разгон комиссии и расхищение “ценностей”.

Над Розановым “бодрствует любовь”. Юрий Александрович Олсуфьев выведен в повести Шмелёва “Куликово поле” – Георгий Андреевич (Среднев), Софья Владимировна Олсуфьева (урожденная Глебова) была более верующей и более церковной, чем ее муж.

Первый колхоз в Сергиевом Посаде был организован в 1918 году и назывался “Колхоз графа Олсуфьева”.

Публикация “Апокалипсиса нашего времени” закончена, а жить надо было дальше. Тут над Розановым стряслась, казалось бы, вторая беда: прежде всего, его разбил паралич; это был глубокий инсульт, но инсульт, который не повлиял на мозг. Розанов описывает это так (диктует дочери Надежде свои последние мысли): “Тело покрывается каким-то странным выпотом, который нельзя сравнить ни с чем, как с мертвой водой. Она переполняет всё существо человека до последних тканей. Это есть именно мёртвая вода, а не живая, убийственная своей мертвечиной. Ткани тела кажутся опущенными в холодную, лютую воду и нет никакой надежды согреться. Всё раскалённое, горячее представляется каким-то неизреченным блаженством, совершенно недоступным смертному и судьбе смертного. Поэтому ад или пламя не представляют ничего грозного, а скорее желанное”.

Почти все писатели были безбожниками. Например, Чехов – всё собрание сочинений написано об оголтелых безбожниках. У Чехова какой-то совершенно рядовой с высшим образованием обыватель скажет о своей сестре, которая совершила попытку самоубийства после смерти любимого мужа – “Если бы не энергия подруг, то Вера была бы уже давно в раю”. (И это – общее мнение).

Конечно, их никто не учил, но взрослые люди могли бы начать учиться и сами. Об аде-то у них представления странноватые, но дальше Розанов что-то поймёт, он скажет: “Адская мука - во́т она налицо. В этой мёртвой воде, в этой растворённости всех тканей тела в ней, это чёрные воды Стикса, воистину узнаю их образ”. (Это продиктовано Розановым дочери Надежде в декабре 1918 года).

Значит, в декабре 1918 года он, наконец-то, осознал себя в аду. Странное дело, хотя уже вышли очерки Нилуса и о Мотовилове, в частности, в котором ведь муки Мотовилова были перечислены. Там приведено, что три дня был адский огонь, три дня - адский холод и полтора дня – червь. Розанову достался только адский холод, но при жизни.

С Розановым (под действием Духа Святого) в последний месяц жизни начинается интенсивная переоценка ценностей: сколько он выдавал филиппик против Гоголя; и ведь его главное возражение, главная претензия к Гоголю, что Гоголь всем своим творчеством и всем своим существом подтачивает идеологию Российской империи. И это - правда. “Мёртвые души” – эпизод о Кифе Мокиевиче; и вся эта оголтелая бессмысленность, оголтелая бездеятельность и какой-то, вообще, буквально студень, вместо мышления. И дальше Гоголь спрашивает своего читателя – “зачем я про всё про это пишу? Меня спросят и скажут: во-первых, ни какой пользы для отечества; во-вторых … но и во-вторых, нет никакой пользы для отечества”.

Розанов, как чуткий читатель, а он умеет читать такие вещи, - когда после этого он вспоминает Гоголя в письме Котляревскому: - “Революция хороша в мертвой зоне; а пережить ее, такие ужасы, какие только мертвые в силах вынести. Да ведь мы и не живые - мертвые души. Впервые за всю жизнь, когда всю жизнь волновался и так ненавидел Гоголя, вдруг открыл его несчетные глубины, его бездны, его зияния пустоты. Гоголь, Гоголь – вот пришла революция, и ты весь оправдан, со своим застывшим носом, как у покойника. Прав не Пушкин, не звездоносец Лермонтов, не “Фиалки” Кольцова, не величавый Карамзин, прав ты один – с “повытчик кувшинное рыло” из города Н. Какая мысль в этом Н – пустыня, не бытие, нет даже имени и в России именно нет самого имени названия, это просто - нет”.

Переоценка ценностей у Розанова проходит дальше и дальше, как будто раскачивается. Ещё в начале 1919 года он обращается с маленькой просьбой к правительству – “я застигнут мозговым ударом, в таком положении я не представляю опасности для Советской республики и можно добиться мне разрешения с семьей выехать на юг”.

Идет полное слезное примирение со всеми, кого когда-либо обидел. Одна из последних диктовок Розанова была 17 января 1919 года – “К литераторам”. “Всем нашим литераторам напиши (диктует дочери), что больше всего чувствую, что холоден мир становится, и что они должны предупредить этот холод и это должно быть главной их заботой. Нет ничего хуже разделения и злобы и чтобы они всё друг другу забыли и перестали бы ссориться. Всё это – чепуха; все литературные ссоры – просто чепуха и злое наваждение. Никогда не плачьте, всегда будьте светлы духом, всегда помните Христа и Бога нашего, поклоняйтесь Троице Безначальной и Живоначальной и Изначальной.

Флоренского, Мокрицкого и Фуделя и потом графов Олсуфьевых прошу позаботиться о моей семье и также Дурылина и всех, кто меня хорошо помнит. Прошу Пешкова позаботиться о моей семье”.

Последняя диктовка относится к 20 января, а 23 января Розанов умер.

Наиболее значимый и объясняющий всё “человеческий документ” были его письма к одной удивительной личности – к Эриху Голлербаху. Розанову как-то в жизни везло на немцев: в средние годы у него был лучший друг Шперк, рано умерший; и теперь Бог посылает ему “второго Шперка” уже после революции – Эриха Голлербаха, который потом эмигрирует в Германию и там издаст сочинения Розанова, в том числе и письма к нему, к Голлербаху.

Розанов много свидетельствовал о себе в последний месяц своей жизни. Он говорил, что “я вижу удивительные виденья, а какие – я вам расскажу когда-нибудь потом”. Но он унесет это всё в могилу.

А вот последнее письмо к Голлербаху тоже начинается с Гоголя, но оно начинается с Гоголевской любви: “Мог же любить Гоголь вот эту Россию с “повытчик кувшинное рыло” с двумя редисками: одна хвостом вниз, другая хвостом вверх. Мог любить - и в этом разгадка. Мы не любили ее, мы красовались в ней. Но вот, смотрите, вот когда я понял слова Евангелия, что зерно, аще не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода. Вот оно умерло, зерно, и что́ от него осталось, какое-то вонючее маленькое место, пятачок. И вот из этого маленького вонючего места, росток – сам-шест, вшестеро. Вот где наша разгадка. А я-то томился как могиле, а эта могила была моё воскресение”.

Розанов доходит на смертном одре и до исповедования Святой Троицы, и до божества Господа и Спаса нашего Иисуса Христа, и до воскресения во Христе. Только после этого обращения были четыре его исповеди, чтобы до конца всё вышло, было одно соборование для снятия неосознанных или прочно забытых грехов, и было два раза чтения отходной.

Во время второй отходной Розанов скончался, притом всех успели оповестить. Пришла Софья Владимировна Олсуфьева, которая тогда распоряжалась в Лавре как у себя в доме, велела сдёрнуть с мощей преподобного Сергия покров и этим покровом накрыла Розанова. Смерть Розанова была абсолютно спокойной и абсолютно безмятежной.

Апостол завещал нам “Да тихое и безмятежное житие (по-славянски - безмолвное), поживем во всяком благочестии и чистоте” (1Тим.2.2), но мы просим на каждой ектении – “христианския кончины живота нашего безболезненней, непостыдно мирной”. Розанов воистину удостоился христианской кончины живота, да ещё под покровом с мощей преподобного Сергия Радонежского.

Следующее письмо Перцову пишет уже дочь Надежда Васильевна. “Похоронили мы его в монастыре Черниговской Божией Матери, рядом с К.Н. Леонтьевым. Много чудесного открыла его кончина и его последние дни и даже похороны. Милость Божия была на нём. Последние дни я была непрестанно с ним и записывала всё, что он мне говорил. Мама очень плоха и слаба, она просит кланяться Вам и Марии Павловне. Уважающая Вас Надежда Розанова”.

Варвара Дмитриевна пережила Розанова только на четыре года, в 1923 году она преставилась и была похоронена рядом с ним в уже закрытом Черниговском скиту (был закрыт и собор, и икона была перенесена в Москву в храм Сергия в Рогожско-ямской слободе).

Остались три дочери: Татьяна, Варвара и Надежда. Более всего размеренная жизнь досталась Надежде (по мужу Верещагиной), Татьяна не выходила замуж никогда, Варвара (по мужу Гордина) скончалась во время Великой Отечественной войны.

Татьяна Васильевна Розанова жила всю жизнь в Сергиевом Посаде. Некоторое время она ходила к старцу Порфирию, когда-то келейнику преподобного Варнавы Гефсиманского и однажды показала целую кипу рукописей своего отца; старец Порфирий благословил ее все сжечь, но она этого сделать не посмела и какой-то архив передала. До настоящего времени архив Розанова не разобран (свидетельство Е.П. Васильчиковой – схимонахини Елизаветы; скончалась в 1994 году в Никольском Черноостровском монастыре).