Владимир Топорков - Наследство

• Название: Наследство
• Автор: Владимир Топорков
• Издательство: Центрально-Чернозёмное книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

---

– Надо бы ещё посидеть, да времечко, – Егор поглядел на часы, – начальство небось разыскивает. Меня Безукладов приглашает… – И торопливо добавил: – Тут уж прости, о тебе не спросил. Как жизнь катится?

– Жизнь бежит, – Бобров протянул руку, хотел с Егором попрощаться, но тот вдруг предложил: – Слушай, Женя, а может, пойдёшь ко мне агрономом, а? На родину?

Знал Евгений Иванович – в Осиновом Кусту бессменно лет тридцать, ещё со времён МТС, агрономом работает Николай Спиридонович Белов, фронтовой закваски мужик, трудяга, «безответный» честнейший человек, работе отдающий всё время. Было у него прозвище интересное – Озяб Иванович, наверное, за то, что Белов постоянно потирал руки, точно у него коченели пальцы. О нём и спросил у Егора.

– На пенсию собрался наш Озяб Иванович! За шестьдесят перевалило. Да, если откровенно, он колхозу уже помеха. Знаешь, как говорят про старый чемодан? Нести тяжело, а выбросить жалко. А теперь от него самого инициатива исходит насчёт пенсии, так пусть идёт…

Прихохатывания эти, видать, у Егора стали привычкой. Вот и сейчас хохотнул, довольный, на Боброва посмотрел весело, с вызовом:

– Мы с тобой такие дела завернём – диву все даваться будут. Как, пойдёшь?

Такой разговор для Боброва был неожиданным. Но Егор в пиджак его пальцами вцепился, затряс:

– Ты подожди ответ давать, подумай, а? Всё равно на родину ездишь. Мне рассказывали – прошлой весной был. Я даже обиделся: можно сказать, старый друг, а не заехал, не попроведал. Нехорошо получается.

– Посчитал нескромным – время-то было горячее, весна на дворе. Да и сам торопился – всего на один день вырвался…

– Ну, что, договорились? Буду ждать, – сказал Егор и помахал рукой.

Бобров ехал в Осиновый Куст в конце марта. Утром, когда садился в автобус, ещё по темноте, чувствовал – морозец щипал по-зимнему и поднявшийся перед рассветом ветерок был едким, как махорочный дым, до противного кашля. В черноте неба дрожали стылые звёзды, сыпался шуршащий иней с прохваченных насквозь холодом деревьев. Но в дороге, когда солнце размахнуло сиреневый сумрак, тепло пропитало оконное стекло и заполнило автобус, разморило до дремоты.

Евгений Иванович сидел с закрытыми глазами, солнечные лучи ощущал как ласковое прикосновение. Он ехал и думал о своём родном селе, на душе было радостно от того, что вот теперь направляется в Осиновый Куст не на побывку, не в краткосрочный отпуск, а на постоянное жительство, скорее всего, навсегда. Два дня назад он звонил Дунаеву, сообщил, что наконец-то получил расчёт и теперь казак вольный. И если Егор Васильевич не возражает, а их зимний разговор продолжал иметь силу, он готов через два дня приехать.

Показалось, что Дунаев такому разговору обрадовался – долго с довольным хохотком восторгался решимостью Боброва и потом спросил, не надо ли прислать машину, чтобы забрать вещи. Но услышав, что это не требуется – у Боброва, как у солдата, всё в одном чемодане, и, как говорят, голому собраться – только подпоясаться, – удовлетворённо пророкотал в трубку:

– Ну, до скорого свидания!

Конец разговора ножевой раной отозвался в сердце, лишний раз напомнил о холостяцком быте Евгения Ивановича. Но сейчас это, наверное, даже очень удобно – никто не покушался на свободу его решения переехать на родину, и Бобров собирал чемодан даже с каким-то вдохновением. Его радовала предстоящая встреча с Осиновым Кустом, где прошли его детство и юность, где каждый бугорок напоминал о дорогом времени. Это настроение жило в Евгении Ивановиче все последние дни.

И сегодня в автобусе, едва прикрыв глаза, ощутимо представил родной бугор перед Осиновым Кустом, пронизанный всеми ветрами, исполосованный шуршащими змейками позёмок, а потом и само село встало перед глазами, открылось из-за косогора сначала порыжевшими куполами старых запущенных церквей, деревьями, высвеченными мартовским солнцем, потом – домиками, что, как снегири на первом снегу, сгрудились на широкой равнине, веселя душу краснотой своих крыш.

Село было старинным, со своими традициями, точно долголетие добавило стариковской основательности, мудрого жизненного опыта. Евгению рассказывала мать, знаток сельской истории, что первое поселение, по преданию, на этой земле появилось при Алексее Михайловиче Тишайшем. Он распорядился построить вдоль раздольной реки засечную черту с крепостями, чтобы охранять от набегов Дикого поля подступы к российской столице. Остатки крепости, а точнее её южная стена, и сейчас сохранились в Осиновом Кусту, как раз рядом с новым мостом уходят на взгорок. Старинную кирпичную кладку, чем-то напоминающую кремлёвскую, из такого же соломой прокалённого кирпича, не тронуло время, не обглодали злые степные ветры и говорливые летние ливни, и она рябит в глазах матовой краснотой. Стену эту хорошо запомнил Евгений, она стоит в глазах, как нарисованная, потому что около неё находилась школа, и все забавные детские игры вспыхивали как раз здесь. Находились смельчаки, которые по выступам пытались взобраться наверх, но попытки эти кончались синяками и ссадинами, и для бойких сверстников Евгения она осталась неприступной, как и для врагов его предков.

Вот село, прикрытое этой надёжной стеной, и сохранилось с тех давних времён. Даже Слобода, где поселились первые стрельцы, военные люди, сохранила своё название. Сотни раз перестроенная, она и посейчас в селе стоит особняком, со своими кирпичными и деревянными домиками, точно собранными под одно крыло.

Мать рассказывала Евгению, что позднее, когда Осиновый Куст разросся и ему был предоставлен статус города, здесь проводились шумные осенние ярмарки на площади перед собором, куда съезжались с округи тысячи скрипучих телег и упирались в небо оглоблями. Она была натурой поэтической, его мать, и в этом рассказе жила её взволнованная, страстная душа, но это Евгений понял позже, уже похоронив её, став взрослым. Ушла мать из жизни, а вот рассказы её и сейчас в воображении обретают плоть, и кажется, перед глазами колышется многотысячная разноголосая толпа ярмарки, стоят у дощатой, отбелённой волнами пристани, гружённые лесом и зерном деревянные суда.

Ниже по течению был другой городок, где Пётр Первый строил корабли, основал металлургические заводы. Вот туда поставлял свою продукцию крепостной городишко, из его леса вытёсывались высокие мачты, а всякая негодная древесина шла в доменные печи, чтоб воплотиться потом в звонких якорных цепях и на пауков похожих якорях, в пушках с лилово-чёрными толстыми стволами, чьи шипящие ядра наверняка крушили стены Азова.

Позже, уже при Екатерине, рассказывала мать, когда приводилось в порядок административное деление, Осиновый Куст статус города утратил, стал называться селом, но традиций своих не растерял, шумные ярмарки и базары проводились почти до тридцатых годов нашего века, и торговая эта направленность наложила свой отпечаток на архитектуру села. В угоду Господу Богу за успехи в торговле сооружали сельские купцы на свои щедрые капиталы церкви, и они с высоких холмов упирались золотистыми маковками в голубизну неба. Сейчас даже удивительно, что в таком небольшом селе был собор и четыре церкви.

Мать рассказывала и о бурных годах революции. Один рассказ и посейчас жил в памяти Евгения Ивановича – о Дикаре, буйном матросе-балтийце, нагрянувшем в село в начале восемнадцатого. Был он уроженцем Осинового Куста, но, как часто бывает, до флота его никто не запомнил, жил, как все его сверстники в бедных семьях – в нужде и заботе, с трудом одолев три класса церковно-приходской школы.

Но вот возвращение его запомнили все сельчане. Чернобровый, с кустистыми волосами, розовощёкий моряк-крепыш появился в волисполкоме в зимний день. Удивлённому и сильно испуганному председателю приказал собрать митинг.

– Да о чём митинговать? – спросил председатель. – Только недавно колготили народ…

– Серость ты лесная, – сказал Дикарь (впрочем, его пока звали по фамилии – Попов, это прозвище за ним после закрепится), живёшь, как крот в подземелье, ничего не знаешь. Ты слыхал, какие в Питере весёлые дела были? Конец буржуям приходит, а у тебя тут псиной воняет, в селе пять церквей перезвон малиновый устраивают. Небось и дома иконостас целый в переднем углу? Ну, признайся?

Председатель засмущался, пожелтевшими от табака пальцами тронул усы, начал покряхтывать.

– Да как тебе… вам… – засипел он, – баба, курва мокрохвостая…

– Кто в доме хозяин, – спросил напористо Попов, точно за рубаху затряс, – ты или курица?

– Хозяин, известное дело, тот, кто штаны на пупке носит, – засмеялся председатель.

– Вот, знаешь, а порядка наладить не можешь. Баба у него, вишь, штанами руководит! Чтоб не было такого, понял, иначе штаны на заднице не удержишь…

Моргал глазами председатель, от волнения шарил по карманам, точно потерял чего, а Попов продолжал: