Владимир Топорков - Седина в голову

• Название: Седина в голову
• Автор: Владимир Топорков
• Издательство: Центрально-Чернозёмное книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 2000

---

Писатель обнял Михаила Петровича, назвал его хозяином сиреневого края, ещё сказал что-то приятное, и Коробейников успокоился – люди есть люди, а великие могут быть добродушными и улыбчивыми, такими, перед которыми хочется жить нараспашку.

Подошла ещё одна автомашина, чёрная «Волга», из которой вышел пожилой мужик. Наверное, фронтовик, рукав его красивой рубашки был заправлен под пояс, представился как друг писателя, а потом вылез и водитель. Оказывается, гость имел собственного водителя, платил ему приличную зарплату. Что-то мимоходом мелькнуло в голове про барство, но мгновенно улеглось: подумаешь, шофёр, ведь великий человек не может сам сидеть за рулём, мазаться в тавоте, да и деньга, видимо, позволяют… Ведь возит его шофёр, а за это государство деньги платит.

…Михаил Петрович улёгся на скрипучую кровать, надо было думать о сегодняшнем, о предстоящем, но мысли о той встрече точно впились в память, не хотели отпускать. Он вспомнил, как гость барским жестом пригласил его в автобус, молодые люди потеснились, и дружеская атмосфера словно растворила Коробейникова, сделала его разговорчивым и откровенным.

Они заехали на центральную усадьбу совхоза «Заря», своё пограничное хозяйство, где Коробейников предложил гостям позавтракать, и его спутники это восприняли с ликованием. Наверное, предшествующая ночь была у гостей бурной, с застольем, а в головах бродило от выпитого, от бессонницы, и когда Коробейников предложил выпить, гости почти с ликованием уселись за стол, загремели рюмками, зазвучали тосты. Много раз в жизни доводилось Михаилу Петровичу бывать в подобных компаниях, вначале чинных, а потом, когда заблестят глаза у мужиков, оживлённых и развязных. Великий писатель поначалу отказывался от предложенного коньяка – ему, видите ли, нельзя потреблять зелье, как-никак два инфаркта, но спутница, оказавшаяся провинциальной поэтессой (Михаил Петрович вспомнил, что несколько её стишат он читал в областной газете), бесцеремонно подталкивала гостя, впивалась в него каким-то обожающим взглядом, просила:

– Игорь Маркович, только одну рюмочку, только одну рюмочку!

Просили и другие, уже завеселевшие и, наконец, Игорь Маркович не выдержал, как-то лихо опрокинул рюмку болгарского коньяка, и Коробейников даже начал переживать: а вдруг что-нибудь непредвиденное случится с гостем, чем чёрт не шутит! Отвечать в подобных случаях придётся ему, организатору этого застолья.

Но, видать, зря волновался Михаил Петрович: следующий тост произнёс уже сам гость, что-то доброе говорил про крестьян, чьим трудом живёт отечество. Вспомнил гость и свою мать, которая любила курить, а ей курево вредно, запретили врачи, как и ему выпивать, но, слава богу, и мать, и он живут и здравствуют. Вот за здоровье, за благополучие родителей и предложил выпить гость и сам первый опять выпил до дна.

Завтрак затянулся, и когда они вышли на улицу, солнце разогрело, разморило природу, потянул горячий ветер и, наверное, от выпитого, от этого зноя замутило взор. Михаил Петрович повёл гостей по посёлку, ему взбрела в голову идея показать новый посёлок совхоза, его маленькую гордость, где сообща, все районные организации, строили коттеджи для селян, пытаясь хоть этим задержать людей в деревне. И ещё одну цель преследовал Коробейников – в этом до тошноты тепле быстро перегорит выпитое, изойдёт потом.

Игорь Маркович шагал рядом, рассказывал, как недавно их, группу столичных писателей, повезли в Подмосковье, где по прихоти партийных властей строили экспериментальный посёлок, но делали всё для показухи, даже элементарные швы в панелях зияли дырками. Коробейников кивал головой, ему ох как понятно было показушное рвение, на своём веку он насмотрелся на это и, что называется, за глаза. Сколько самых необычных проектов и прожектов рождалось в горячих головах столичных и областных начальников, только в жизни они не приживались, не попадали в благодатную почву, засыхали, как засыхает бурьян на пустырях.

Дома, построенные на две семьи, московскому гостю понравились, он не скрывал восхищения, осматривал их, и всё спрашивал:

– А жильцы будут в них?

Оттенок злости появился у Коробейникова – да что они здесь, авантюристы что ли, ведь не для показухи делают, а для конкретных людей, вон уже в палисадниках деревца и цветы посажены, люди ждут эти квартиры. Гость удовлетворённо кивал головой, а когда Коробейников, немного смущённый, сказал, что, конечно, наверное, эти дома отличаются от подмосковных и качеством, и отделкой, Игорь Маркович успокаивающе сказал:

– Да не переживайте вы, Михаил Петрович, главное – прочно делаете, на век, это приятно.

Спутники удовлетворённо кивали головами, подобострастно поддакивали, а поэтесса, крутившаяся около Игоря Марковича, пообещала написать об этом стихи, такие, чтоб за душу брали.

Потом они снова уселись в автобус и поехали по старой московской дороге, мимо мелких деревень, наверняка запомнивших и Пушкина, который здесь ехал на Кавказ и запечатлел эти места в своём «Путешествии в Эрзрум», и других знаменитых путников. Какой-то прилив энергии вселился и в Коробейникова, и он, проезжая мимо Огнёвки, начал говорить о Бунине. Именно в их районе, в недальном хуторе Бутырки, прошло его детство:

– Помните «Суходол»? – воскликнул Михаил Петрович. – А рядом Озёрки, Васильевское, где написаны знаменитые «Антоновские яблоки», и вот эта Огнёвка, где жил брат Бунина Юлий Алексеевич, и куда потом из Москвы или Полтавы приезжал погостить знаменитый писатель?

Гость восхитился, наверное, почувствовал себя очищенным, посвежевшим и начал с восторгом говорить о бунинской героине Параше, что жила как раз недалеко вот от этого разлива ржи – в Баевке.

Почти час они провели в разговоре о Бунине, о превратной судьбе великого русского, волею судьбы оказавшегося вдали от этих холмов и перелесков, от «благородного подстепья», как писатель любовно назвал эту местность в своём романе, и не заметили, как приехали в сиреневое царство. Это название, высказанное гостем, сразу всем понравилось, оно не сходило с языка попутчиков Игоря Марковича.

А место действительно было роскошное: изумруд необычной красоты, вставленный в зелёные холмы полей. Михаил Петрович рассказал о том, что было здесь когда-то до революции имение Арцыбашева, петербургского профессора и писателя, куда тот ежегодно на всё лето приезжал с семьёй. Повод был самый прозаический – его сыну был вреден столичный сырой воздух, а здесь на просторах разливающейся ржи легко дышалось густым настоем трав, поспевающего хлеба, похожим на неповторимый чай.

Арцыбашев обсадил своё имение диковинными для этих мест деревьями – лиственницами и, когда пробивались весной на них иголки, казалось – зелёные свечи вставали над землёй, благословляя жизнь и цветение. По проекту профессора был разбит парк, куда ежегодно завозились реликтовые деревья со всех частей света. Здесь нашли приют и американские дугласии с сизыми, дымчатыми иголками, и французское париковое дерево, как коричневым шатром накрывающее землю, и маньчжурская берёза с красноватой берестой, и сибирский стланик, покорно ложащийся на почву под тяжестью снега. Но самой примечательной была, конечно, сирень – белая, голубая, фиолетовая, с могучими гроздьями.

Пожалуй, немного таких усадеб было на Руси, и хорошо, что люди сохранили эту красоту, приумножают её, сделали хороший питомник, где размножают редкие виды деревьев и кустарников. Игорь Маркович ходил, восхищался красотой, цокал языком от увиденного, галантно поддерживая руку поэтессы.

Они часа два наслаждались этим благоухающим местом, а потом уехали в близлежащий лес, где Серёжка давно колдовал над огнём. И шашлык, и каша-сливуха, деревенская еда и свежие овощи, предусмотрительно закупленные Коробейниковым на рынке в городе, – всё это возбудило такой аппетит, что, кажется, дай сейчас гостям подкову, и ту проглотят. Серёжка сбился с ног, подтаскивая дымящийся, истекающий соком, полыхающий багровым налётом шашлык.

Теперь гость вёл себя без жеманства, опрокидывая в себя стопку за стопкой, и уже бесцеремонно забирался в пазуху к поэтессе, отчего та смущённо хихикала, но, кажется, ей это было приятно. Спутники писателя делали вид, что не замечают этого.

Нет, Коробейников не считал себя аскетом, каким-то мимозным существом. И на его веку были случаи встречи с женщинами, и, возможно, Надежда догадывалась об этом, но вот такая бесцеремонность коробила его, приводила в какой-то ужас, и он всё отсылал Серёжку к костру, чтоб не видел тот этих бесстыжих картин. Наконец гость поднялся, помахал рукой, намекнув, что ему надо отойти на минутку, и спутники его тоже повскочили на ноги.

– Нет, нет, вы сидите, – милостиво разрешил им Игорь Маркович и нырнул в кусты.

Поэтесса с минуту морщилась, словно от боли, и тоже тихо улизнула из-за стола. Друг писателя, тот, безрукий, седой фронтовик, словно стараясь сгладить этот эпизод, запел песню, давнюю, забытую, и молодёжь начала недружно подтягивать. Хора, конечно, не получилось, и на полуслове песня оборвалась, а фронтовик предложил: