Эрвин Штриттматтер - Чудодей

• Название: Чудодей
• Автор: Эрвин Штриттматтер
• Издательство: Издательство иностранной литературы
• Жанр: Современная проза
• Год: 1960

Меня часто спрашивают, не автобиографичен ли роман «Чудодей».

Отвечаю: самые неправдоподобные эпизоды, описанные в этой книге, основываются на пережитом, все же, что не кажется неправдоподобным, — сочинено.

Я хотел написать книгу, направленную против той проклятой немецкой Innerlichkeit — погруженности во внутренний мир, которой и я был некогда подвержен. Я хотел помочь немцам познать общественно-историческую истину и освободиться от всяческого лицемерия.

---

— И это ты называешь приветствовать, человекообразное? Лечь! Встать! Лечь!..

В котелках не осталось ни капли кофе. Не сидеть же его товарищам без кофе потому, что он не так приветствовал? Станислаус помчался снова на кухню, одергивая мокрые штаны. «Не беда, — думал он, — ведь приезжает твоя Лилиан».

Станислаусу приказали поливать только что посаженные деревца из своей кружки. Под наблюдением ефрейтора Рехорна он должен был чистить все койки отделения своей зубной щеткой. Потом протирать носовым платком у всех лошадей под хвостом. Жеребая кобыла лягнула его, и он захромал.

Давление вахмистра Дуфте не раздавило Станислауса. Его куда больше угнетало нечто совсем другое… В воскресенье приедет Лилиан, а он не может выйти из казармы. В его сердце теплилась робкая надежда на сочувствие. Станислаус надеялся на сочувствие ротмистра фон Клеефельда. Благороднейший человек этот ротмистр. Аристократический профиль, как на рекламе шестипфенниговых сигарет «Аттика». Стройный, как конская шея. Короткий френч из самого дорогого сукна. Бриджи, на бедрах раздутые, как меха, и плотно облегающие колени. Тонкие, прямые, без икр ноги, как у страуса, в тесных сапогах из мягкой кожи. Когда эскадрон шел рысью по улицам, девушки едва не вываливались из окон. Впереди красовался ротмистр фон Клеефельд, настоящий прусский бог и спаситель.

…почтительнейше прошу господина ротмистра иметь сочувствие к новобранцу Станислаусу Бюднеру, невеста коего, обрученная с ним, позволит себе прибыть сюда в воскресенье, ввиду чего прошу предоставить кратчайшее увольнение из казармы вечером. И новобранец Станислаус Бюднер будет благодарен за сочувствие и в последующие дни возместит сверхурочными полученное увольнение.

Станислаус в конюшне упражнялся в совершении священного ритуала рапорта. Было уже за полночь, и в ответ на его просьбу о сочувствии раздавалось только всхрапывание той самой жеребой кобылы, из-за которой он охромел.

В субботу после занятий он явился в канцелярию эскадрона в стальном шлеме, надраенных ремнях, сияющих сапогах. Ефрейтор Рехорн зевал, развалившись за столом. Трах-тарарах — Станислаус с треском щелкнул каблуками так, что даже покачнулся.

— Ты что же это, совсем обессилел?

Ефрейтор Рехорн велел Станислаусу двадцать раз присесть для укрепления мускулов ног.

— Новобранец Бюднер просит разрешения доложить господину ротмистру.

Ефрейтор Рехорн вскочил.

— Ах ты свинья! Ротмистру? — Он вцепился в пуговицы на гимнастерке Станислауса — ррраз! — И в таком виде ты осмеливаешься идти к ротмистру? — Рраз-рраз-рраз! — Кругом! Пришить все пуговицы!

— Надевай мою гимнастерку. Ручаюсь, они еще что-нибудь придумают, — сказал Роллинг.

Они выкурили вдвоем сигарету. Нужно было, чтобы прошло некоторое время. Станислаус отправился в гимнастерке Роллинга. На этот раз его встретил вахмистр Дуфте.

— Новобранец Бюднер просит…

Дуфте сунул руку в пепельницу.

— Крругом! — Станислаус почувствовал, что его схватили за ремень.

— Весь в грязи, а лезет к ротмистру. Ваша мамаша родила швабру. Чтоб через пять минут ремни сверкали.

— Он тебя вымазал сигаретным пеплом! — Роллинг чистил ремни Станислауса. — Брось это. Тебе легче добраться до неба, чем выбраться из казармы.

Станислаус думал о Лилиан. Нет, он не может отступить. Он снова зашагал в канцелярию. Теперь его мундир был в порядке, но оказалось, что прошение ротмистру нужно представить в письменном виде. Станислаус писал прошение. Роллинг шил, сидя в углу.

— Не проси ты здесь ни о чем, тогда и не будешь нарываться.

Станислаусу так и не пришлось подать свое прошение. Вахмистр Дуфте встретил его уже в коридоре:

— Вон отсюда, сортирный выкидыш!

3 Станислаус встречает настоящего товарища, но не узнает его. Его любовь умирает у казарменной ограды, а возлюбленную уводит звенящий шпорами осел.

Наступил воскресный вечер. Дул резкий ветер. Листья клена трепыхались на черном щебне казарменного двора. Достаточно работы для любителей плевать, таких, как Роллинг и ему подобные. Внутри казармы пахло красной капустой, тушенной на сале. По лестницам и коридорам перекатывался стук сапог. Увольнения…

Белобрысый Али Иогансон запихивал себе в рот тушеную капусту пальцами. Перед ним стояли четыре опустошенных котелка.

— Вот красной капусты я раньше никогда не ел, никогда. А теперь вот жру красную капусту!

Новобранец Станислаус Бюднер лежал на нарах. Он прислушивался к пению ветра за окном. Он услышал гудок паровоза и встрепенулся. Хлопнула дверь. Иогансон вышел. Все ушли. Он остался один. Теперь он мог беспрепятственно выть и проклинать свою жизнь.

За койками скрипнул шкаф. Перед ним стоял Роллинг. Он растянул свою пилотку и надел ее поперек лысого черепа. Он всегда норовил носить ее именно так. «Каждый делает то, что может». Роллинг вытянулся перед койкой Станислауса и щелкнул каблуками.

— Старший плеватель Роллинг, именуемый Роликом, готов к отправке для встречи невесты новобранца Бюднера.

Станислаус хотел обнять Роллинга, но тот вытянулся и щелкнул каблуками.

— Рад стараться, сколько передадите невесте поцелуев авансом?

— Сумасшедший черт!

Роллинг ушел, вскидывая ноги, как на параде. Его шаги отзвучали в коридоре.

Станислаус стоял перед зеркалом и примерял пилотку, сдвигая ее то вправо, то влево. Потом стянул сапоги и начистил их. Потом отстирал все пятна на гимнастерке в настое ячменного кофе. Теперь он мог предстать перед любым унтер-офицером.

На улице перед казармой разгуливали по-воскресному нарядные люди. Девушки в пестрых пальто приветливо махали часовым. Женщины катили коляски с младенцами. Промаршировала колонна коричневорубашечников со знаменем, на котором раскорячился паучий крест. Матери останавливали коляски и, поднимая вытянутые руки, приветствовали это знамя. Мужчины в цилиндрах и с воскресными галстуками вытягивались по-солдатски и отдавали честь этому знамени. Молодые девушки, словно удлиняясь, протягивали навстречу этому знамени пестрые рукава своих пальто. Какой-то инвалид поднял костыль и едва не упал — он приветствовал знамя своей третьей ногой. Внимание, внимание, здесь приветствуют кусок цветной ткани, болтающейся на палке!

Станислаус тоже приветствовал ткань и палку. Он отступил на шаг от ограды, потому что проволочная сетка мешала ему вытянуть руку. Его пальцы прикоснулись к холодной проволоке.

Между стволами кленов, которые росли перед последними домами города, мелькнуло темно-красное пятно. Да, да, это Лилиан с маленьким зонтиком под мышкой. Она шла, осторожно переступая, и желтые кленовые листья шуршали под ее замшевыми туфлями.

Они стояли друг против друга. Проволочная сетка была слишком густой — нельзя было протянуть сквозь нее руки, и она поднималась слишком высоко, чтобы протянуть их поверх нее. Станислаус просунул указательный палец в ячейку проволочной сетки. Но Лилиан не замечала этого призывного белого пальца. Ее руки прижимали зонтик и сумку, ее ладони грелись в карманах пальто.

— Мой друг Роллинг сразу узнал тебя?

— Он снял шапку и поклонился.

— Он чудесный человек.

— Какой-то унтер-офицер заметил его поклон и задержал его, — сказала Лилиан и перебросила через забор маленький пирожок. — Привет от мамаши Пешель. — Через забор перелетела пачка табака. — Привет от папаши Пешеля.

— И это все?

Да, это было все. Лилиан разглядывала свой зонтик так, словно видела его впервые. Станислаус ковырял цементный цоколь забора. Ему казалось неуместным и недопустимым для него, неполноценного человека и недовершенного солдата, спрашивать, любит ли она его еще. Лицо Лилиан побледнело в сумраке конторы. Кое-где уже виднелись первые морщинки.

— Ни одного листка на деревьях, — сказала она. И добавила: — Скоро уже зима.

Станислаус молча кивнул. Он стоял униженный до последней степени, он был ниже камней, валявшихся на дороге. Его человеческое достоинство было растоптано солдатскими сапогами. За что? О Станислаус, Станислаус, небо над солдатом пасмурно всегда!

Вахмистр Дуфте проснулся позже по случаю воскресенья. Его денщик все приготовил ему. Наглаженный и начищенный, уходя, он еще опрыскал парадный мундир пахучим одеколоном. Даже серебряному прусскому орлу попало на крылья несколько капель ароматной жидкости. Вахмистр Дуфте шел показать себя воскресному городу. Можете положиться на нашу могучую армию.

Вахмистр Дуфте прошествовал через проходную будку. Он следил за тем, чтобы дежурный, сидевший за столом у окошечка, отметил его появление надлежащим по уставу приветствием. Господин вахмистр шел в город, чтобы нести человечеству славу эскадрона, славу дивизиона и всей казармы. Вахмистр проследил и за тем, как часовой у караульной будки, вместо того чтобы отвечать на вопросы женщины с кошелкой, сперва застыл перед ним в немом испуге, как перед смертельным врагом. Вахмистр придавал особое значение именно воскресному блестящему ритуалу приветствия. Невесты и жены, беременные немецкие матери, дети и родители новобранцев, толпившиеся в ожидании у ворот казармы, расступались перед ним, восхищенно кивая или критически оглядывая его. Вахмистр Дуфте шагал вдоль выстроившихся шпалерами штатских, как белый король, высадившийся на дальнем материке и озирающий с высоты своего величия человекообразных негров и продавцов обезьян. Он так отупел от высокомерия, что просто не замечал критических улыбок некоторых мужчин и ненавидящих взглядов беременных женщин. Его походкой управляли сверкающие сапоги и звенящие шпоры. Его движения определял волочившийся по земле палаш.