Чарльз Кули - Человеческая природа и социальный порядок

• Название: Человеческая природа и социальный порядок
• Автор: Чарльз Кули
• Издательство: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги
• Жанр: Философия
• Год: 2000
• ISBN: 5-7333-0016-7

Впервые на русском языке книга основоположника символического интеракционизма, давно ставшая классикой социологии. Это единственное, пожалуй, за последние 100 лет целостное исследование становления человеческого я.

http://fb2.traumlibrary.net

---

Вопрос о месте инстинктов в человеческой жизни вполне уместно рассмотреть именно в этой связи, поскольку он [вопрос] включает пункт об отношениях между человеческой и животной наследственностью, и, особенно, пункт о разграничении фиксированных и гибких реакций на окружающую среду, который только что обсуждали.

Существуют большие разногласия по поводу определения, что такое инстинкт. Некоторые связывают его с определенной формой врожденного поведения, — такой, например, как собирание белкой орехов про запас; другие толкуют ее куда более широко и неопределенно. Уяснение того, как возникли эти разногласия, прольет свет на вопрос в целом.

У животных, как мы видели, существуют определенные и действенные формы поведения, которым им не приходится учиться, и именно они сначала привлекли внимание своим контрастом с человеческим поведением и получили название инстинктивных в противоположность более рациональным или приобретенным формам поведения человека. Дарвин пишет в своем труде «Происхождение видов»:

«Я не пытаюсь дать какое-либо определение инстинкта… но каждый понимает, что хотят сказать, когда говорят, что инстинкт заставляет кукушку совершать свои перелеты и класть яйца в гнезда других птиц. Действие, для исполнения которого от нас самих требуется опыт, исполняемое животным, особенно очень молодым, без опыта, или исполняемое одинаково многими особями без знания с их стороны цели, с которой оно производится, обычно называют инстинктивным. Но я могу сказать, что ни одна из этих характеристик не может считаться универсальной»[2].

У людей не так уж и много инстинктивных действий в собственном смысле этого слова. Но, когда исследователи стали изучать наше поведение с эволюционной точки зрения, они увидели, что не будучи, строго говоря, инстинктивным, оно, тем не менее, вырастает из инстинктивного поведения и исторически неразрывно связано с ним; коротко говоря, между человеком и животным не существует резкой границы. Более того, хотя наша внешняя деятельность перестала определяться наследственностью, в нас все еще остаются эмоции и склонности, которые обусловлены наследственностью и оказывают огромное влияние на наше поведение. Так что вопрос по-прежнему стоит так: можно ли назвать человеческое поведение, в общем и целом управляемое такими наследственными эмоциями и склонностями, инстинктивным или нет?

Те, кто отвечают на этот вопрос утвердительно, сказали бы, что человек действует инстинктивно, когда испытывает голод, страх, гнев или сексуальное влечение, даже если эти побуждения выражаются совершенно по-новому. Те, кто говорит — нет, имеют в виду, что такие действия не инстинктивны, поскольку жестко не предопределены наследственным механизмом. В обоих случаях критерием суждения служит передача модели поведения через зародышевую плазму. Отсюда и разногласие по вопросу о месте инстинкта в человеческой жизни. Если считать, что он занимает значительное место, то его следует рассматривать с первой точки зрения, т. е. скорее как внутренний, нежели внешний процесс, и определять в терминах мотивации, а не конкретного действия.

Возможно, самым разумным решением был бы отказ от слова «инстинкт» применительно к большинству проявлений человеческого поведения, в котором нет ничего от жесткой фиксированности животного инстинкта; вместо этого стоило бы говорить об «инстинктивных эмоциях», поскольку эмоциональная сторона нашей деятельности явно содержит наследственный элемент, который устойчиво сохраняется в самых разнообразных проявлениях.

Но и при таком подходе все еще остаются значительные разногласия в отношении того, что такое инстинктивные эмоции и как они работают. Причина этих разногласий в том, что наш опыт в этой области, при всей его подлинности и жизненности, едва уловим, с трудом поддается определению и классификации и допускает различные интерпретации. Так, любовная страсть — самая распространенная тема художественной литературы и бытовых пересудов. Большинство из нас испытали ее или видели, как переживают ее другие, и хотели бы передать испытанное. Но кто может сказать точно, в чем суть этого явления, что здесь врожденно и как оно пробуждается, изменяется и развивается в опыте? Эти вопросы остаются без ответа и, возможно, всегда останутся. Того же рода вопросы о страхе, гневе, горе и т. п. На эти темы написано немало глубоких книг, освещающих эти стороны жизни, в которых анализируются способы выражения этих чувств, прослеживается их возможная эволюция от животного инстинкта; но взгляды авторов этих работ сильно расходятся, и ни один из них не дает исчерпывающего решения проблемы.

Совершенно очевидно, что нам присущи, по меньшей мере, полдюжины явно выраженных типов инстинктивных эмоциональных склонностей, носящих социальный характер и непосредственно связанных с нашим отношением к другим людям. В числе наиболее очевидных из них можно назвать предрасположенность человека к гневу, страху, материнской и супружеской любви, а также волю к самоутверждению или власти. Мы можем принять их за инстинктивные, потому что они, по-видимому, являются универсалиями человеческого рода, о чем свидетельствуют общие наблюдения, самоанализ, опыт художественной литературы и более или менее научные методы исследования вроде тех, что используются в психоанализе. Такая универсальность сама по себе еще не доказывает их инстинктивного характера: причиной тут может быть общность социальных условий. Тем не менее это обстоятельство намного усиливает убедительность других аргументов.

Они связаны с физическими реакциями или способами выражения, которые едва ли не инстинктивны, причем многие из них практически универсальны для человеческого рода, а некоторые обнаруживаются и среди обезьян. Стиснутые в гневе кулаки и зубы, оскал будто для укуса — вот примеры того, что я имею в виду. Дарвин приводит их в своей книге «Проявление эмоций», но поскольку он считал, что привычки наследуются, то и различал с желательной для нас ясностью наследственное и усвоенное от других.

Они соответствуют и служат побудительным мотивом некоторых устойчивых форм поведения, обнаруживаемых не только у человека, но и у животных; короче говоря, они так глубоко уходят корнями в эволюцию животных, что было бы странно, если бы они не были инстинктивными. Например, человеческий гнев приводит к конфликту противостоящих сторон, выполняя ту же функцию, что и чисто инстинктивный гнев любых соперничающих животных. Страх заставляет нас избегать опасности — точно так же, как и всех животных, которым есть чего бояться, и т. д. Эти инстинктивные эмоции предопределяют не конкретные действия, но ту меру энергии, с которой осуществляются действия, выполняющие специфическую функцию в нашей окружающей среде[3].

Помимо этих явных наследственных склонностей, существует бесчисленное число других, некоторые из которых, возможно, носят столь же явный характер, но большинство — неуловимы, неопределенны и спорны. Более того, все эти склонности, включая упомянутые, быстро развиваются, трансформируются и переплетаются с социальным опытом, порождая множество сложных чувств и настроений, которые никто не в состоянии удовлетворительно объяснить. Действительно, поскольку они очень сильно изменяются по мере изменения формирующей их социальной жизни, то их невозможно четко определить и исчерпывающе описать. Каждой эпохе и стране присущ свой собственный, более или менее специфический способ чувствования, равно как и свой образ мыслей. В этой области не бывает законченности.

Хотя инстинктивные эмоции, возможно, замешаны во всем, что мы делаем, их роль такова, что мы редко или вообще не можем объяснить человеческое поведение лишь на их основе. В человеческой жизни они вообще не бывают сколь-нибудь значительным мотивом специфических форм поведения, но лишь импульсом, чье конкретное выражение зависит от образования и социальной ситуации. Они действуют только через сложное, социально обусловленное единство мысли и чувства.

Если, например, мы говорим: «Война — это следствие инстинкта драчливости», то произносим фразу, заключающую в себе так мало истины и столь многое игнорирующую, что это делает ее, практически, ложной. Война уходит корнями во многие инстинктивные склонности, но все они трансформированы образованием, традицией и социальной организацией, так что изучать ее истоки — значит, изучать весь процесс общественного развития. А это требует, помимо всего прочего, детального исторического и социологического анализа: едва ли что-либо еще способно так повредить подлинному познанию и рациональному исследованию причин войны, как приписывание им драчливости и развитие этой темы[4].

То же самое можно сказать и по поводу ссылки на предполагаемый стадный инстинкт или «стадное чувство» при объяснении множества других феноменов, включая поведение возбужденной толпы, страх одиночества, следование увлечениям и моде, раболепство перед вождями и власть пропаганды. Все это, как и война, требует детального изучения социальных предпосылок. Ссылка на инстинкт, как заметил профессор Финдли[5], это «легкий, догматический путь объяснения явлений, причины и следствия которых гораздо сложнее, чем могут себе представить такие авторы». В самом деле, я не знаю никаких свидетельств существования стадного инстинкта, в отличие от инстинктов страха и гнева; и многие считают, что явления, которые призваны объяснить этот инстинкт, вполне могут быть объяснены симпатией и внушением, не требующими какого-то особого инстинкта. Наличие последнего представляется мне постулатом индивидуалистической психологии, нужным ей для поиска каких-то особых мотивов, объясняющих коллективное поведение. Если вы считаете человеческую природу прежде всего социальной, вы в подобных мотивах не нуждаетесь[6]. Действительно, среди психологов, психоаналитиков, биологов, экономистов, педагогов и других, кто интересуется инстинктом, но охотно уклонился бы от изучения истории или социологии, широко распространена склонность закоротить поток причинности, направляя его напрямую от инстинкта к социальному поведению, минуя сложную спираль социального процесса, через которую на самом деле он протекает и в котором трансформируется. Это пример общей ошибки, партикуляризма, который заключается в заострении внимания только на одном факторе в сложном целом. Социальные вопросы в силу своей многофакторности таят особый соблазн для такой ошибки, относительно которой никакая бдительность не будет чрезмерной.