Шарлотта Физерстоун - Грешный

• Название: Грешный
• Автор: Шарлотта Физерстоун
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Эротика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-227-03374-4

В викторианской Англии любовь легко покупается за деньги, а порок и разврат царят в аристократических кругах… Мэтью, граф Уоллингфордский, знает об этом не понаслышке. На его счету порочные и изощренные связи с самыми красивыми женщинами королевства. Он развратничает с хладнокровием и жестокостью, потеряв надежду на то, что хотя бы одна женщина сможет зажечь в нем огонь любви, а не похоти. Однако последняя интрига Мэтью заканчивается трагически: его избивают неизвестные, оставив беспомощным, с завязанными глазами. Своим спасением он обязан медсестре Джейн Рэнкин — скромной девушке из низших слоев общества. Она разительно отличается от придворных дам и чопорных аристократок. Она — ангел, чьи нежные прикосновения несут Мэтью искупление, страдание и жажду новых, ранее неизведанных чувственных наслаждений...

---

— Я помню утро, когда нашел маму сидящей точно так же, как на этом портрете, — сказал Мэтью, подходя к своей гостье и вставая с ней рядом. — Я прибежал в мамину комнату, она сидела на диване, потягивая свой утренний горячий шоколад. Я был так горд собой, что не мог дождаться момента, когда покажу ей кое–что важное. Я домчался до маминой комнаты и ворвался туда, не обращая внимания на вопли ее горничных.

— А что вы собирались показать ей?

— Высший балл, который я получил на экзамене по латыни. Мой учитель только что отдал мне результат, я выхватил бумагу из его руки и побежал показывать маме. Я помню ее улыбку, то, как она поцеловала меня в щеку.

Джейн заметила, как напряглось все тело Мэтью. Он легонько тряхнул головой, словно отгоняя мучительные воспоминания.

— Это был один из последних разов, когда я видел маму живой. Мне было десять, когда она умерла. Я никому не показывал этот портрет, только вам.

— Это большая честь для меня. На самом деле. Картина написана великолепно. Но я должна знать еще кое–что. Вы сказали, что это был один из последних разов, когда вы видели ее живой…

— Не стоит, — тихо отозвался Мэтью, закрывая глаза. — Не спрашивайте меня об этом.

На кончике языка Джейн уже висело напоминание об их соглашении быть искренними друг с другом, она уже собиралась бросить Мэтью в лицо его же слова о честности… Но что–то в выражении лица графа, в его глазах — боль, которую Джейн не видела прежде, заставила ее промолчать. «Душу нельзя купить», — напомнила она себе. И это осознание было сильнее любых соглашений.

— Хорошо, я не буду спрашивать вас об этом. Но скажите, сколько лет вам было, когда вы написали этот портрет?

Мэтью облегченно вздохнул и позволил себе немного расслабиться.

— Четырнадцать. Мой отец всегда ругал меня за увлечение живописью, смеялся, говоря, что это занятие для изнеженных мальчиков. Он убеждал, что мне пора расти, становиться настоящим мужчиной, бросить свои рисунки и мечты, сосредоточиться на учебе. Студентом я был никудышным, в лучшем случае получал средние отметки. Каждый проклятый предмет казался мне скучным и неприятным, но я старался, чертовски старался, чтобы порадовать маму… чтобы облегчить ее существование рядом с моим отцом.

— И вам это не удалось?

Лицо Мэтью исказила гримаса, он отвел взгляд от портрета:

— Я редко нравился кому–то, и менее всего — своим родителям. Боюсь, я приносил им обоим одни разочарования.

— А ваш домашний учитель, вы радовали его своими успехами?

Мэтью засмеялся — печально, беззвучно.

— Обычно нет. Мой гувернер был жестоким старым ублюдком, излюбленным методом воспитания которого была порка.

— Он наказывал вас таким жестоким способом? — просила Джейн, думая о несчастном маленьком мальчике с портрета, с его грустными глазами и угрюмым выражением лица.

— Всякий раз, когда выпадала такая возможность, учитель находил особое, извращенное удовольствие в порке, а я старался не плакать, что, конечно же, заставило его работать еще жестче.

— О! — Сердце Джейн разрывалось от жалости, ей хотелось поплакать вместе с Мэтью, обнять его.

— Мой ум не создан для зубрежки и книг, — категорично отрезал граф. — Я учусь, наблюдая окружающий мир, познавая его на практике, однако английская система образования базируется на иных принципах. Мне ничего не оставалось, как учиться с грехом пополам, не радуя впечатляющими достижениями своего отца, который признавал только высшие оценки.

Джейн снова взглянула на портрет мальчика:

— Герцог хотел, чтобы вы оставили живопись. Вы просили любимое занятие, как он просил?

— Нет, я просто стал скрывать свое хобби. Я засиживался в своей комнате допоздна — предполагалось, что и занимаюсь учебой, но вместо этого я делал наброски. Тогда я ни за что на свете не осмелился бы писать красками, рискуя тем, что мой обман раскроется. Я никогда не заботился о том, что скажет отец, но мне не хотелось огорчать мать. Так что мне приходилось скрывать тот факт, что искусство давно стало моим настоящим миром. Моим спасением, можно сказать. Я никогда не показывал свои картины, только Реберн видел несколько работ, да еще публика увидела портрет, который я выставил на аукцион.

— Тот самый, непристойный. Мэтью немного наклонил голову, но выдержал серьезный взгляд собеседницы.

Слишком много непристойного связано со мной, Джейн. Собственно, вся моя жизнь была именно таковой. Впрочем, хватит обо мне, — добавил граф, поворачиваясь к ней. — Расскажите что–нибудь о себе и своей матери.

Джейн застыла на месте, ее руки медленно сжались в кулаки, когда нежеланные и столь тягостные воспоминания начали всплывать в памяти.

— Моя мать была очень красивой — не то, что я. У нее была ангельская внешность — светлые волосы, голубые глаза. Она работала танцовщицей в опере и актрисой, когда встретила моего отца. А потом… — Джейн с усилием глотнула, стыдясь признаться, кем была ее мать. — После того как отец бросил нас, моя мать вынуждена была стать проституткой.

— А ваш отец?

— Он был аристократом. Мать стала его любовницей. Я — незаконнорожденная.

Джейн напряженно вглядывалась в лицо графа, пытаясь уловить его реакцию на это признание. Но Мэтью и глазом не моргнул, когда услышал, что она была внебрачным ребенком.

— Я едва помню своего отца, — продолжила Джейн, набравшись храбрости, чтобы поведать все тайны своего прошлого. — Он оставил мою мать, когда мне было семь, просто вышвырнул нас на улицу. С тех пор я больше его не видела. Моя мать всегда говорила, что у меня отцовские глаза. А резкий, кричаще–красный цвет моих волос так и остался загадкой. Не уверена, что этот оттенок достался мне по наследству от ненавистного предка.

— Он совсем не кричащий.

— Можно обойтись и без добрых слов. — Лицо Джейн на мгновение озарилось улыбкой. — Я прекрасно знаю, насколько это ужасный, яркий цвет. Его не назовешь модным даже с большой натяжкой.

— Вы ошибаетесь. Цвет ваших волос не такой агрессивный и отталкивающий, как вы говорите. На самом деле мне нравится, как ваши локоны горят в отсвете огня. Они просто пылают! — восторженно произнес Мэтью и накрутил на палец рыжее колечко, выбившееся из прически. — Ваши волосы напоминают шелк. Я хотел бы увидеть их распущенными, плавно стекающими по вашим плечам.

Легкая дрожь пробежала по спине Джейн. Она попыталась скрыть свою реакцию на слова Мэтью, отойдя от него на почтительное расстояние. Расхаживая по периметру комнаты, Джейн ощущала, как чувственность прикосновения графа все еще волнует ее. В этот момент чопорная компаньонка не могла думать ни о чем другом, кроме как о желании распустить свои вопросы ради удовольствия Мэтью.

— Это ваша мастерская, ведь верно? — спросила она, полагая, что будет лучше повернуть беседу в другое, более безопасное русло.

— Да. Это был дом моей матери. Я проводил тут с мамой дни напролет, наблюдая, как она пишет или читает. Именно здесь я начал делать свои первые наброски. Мы сидели здесь вместе на протяжении многих часов, предаваясь своим тихим занятиям. Это единственные моменты, которые я едва ли смогу когда–либо забыть. Возможно, то, что я чувствовал в этой самой комнате, сидя рядом с мамой, и было счастьем.

— Поэтому вы и написали такой реалистичный портрет, пытаясь возвратить те прекрасные мгновения рядом с мамой.

— Да, полагаю, так оно и есть. Окно этой комнаты выходит на садовые деревья, и, когда они находятся в полном цвету, как сейчас, отсюда открывается самый впечатляющий вид. Надеюсь, вы еще приедете в эту комнату днем и увидите эту великолепное буйство красок.

Возможно, и приду, — тихо отозвалась Джейн, большим интересом разглядывая комнату. Тут и там были разбросаны пустые рамы, холсты… Рядом стоял мольберты, на них в беспорядке валялись баночки с красками, в которых были оставлены кисти. В центр комнаты стояла черная бархатная кушетка с золотым лентами и кисточками, которыми были украшены изогнутые подлокотники. Сзади кушетки располагалась черная лакированная ширма с нарисованными на ней розовыми цветами. В углу, у окна, стоял изящный столик из розового дерева. Над столиком висели миниатюры, изображавшие Мэтью в детстве и молодую женщину, которая, судя по всему, была его матерью.

Прохаживаясь по комнате, Джейн кончиками пальцев легонько дотрагивалась до картин и мебели, словно впитывая эту стильную, роскошную атмосферу. Чувствительность и ранимость, которые открывались ей в Мэтью, так не сочетались с его грубым, черствым панцирем, которым он обычно защищался от окружающего мира. Джейн и предположить не могла, что граф Уоллингфордский мог питать такие нежные чувства к своей матери.

— Мне было десять лет, когда она умерла, — произнес Мэтью хриплым голосом. Повернувшись к собеседнице спиной, он выглянул в окно, а потом продолжил, очевидно, с трудом найдя в себе силы вернуться к разговору. — Мать бросила нас — точнее, меня, — объяснил граф. — Отец сделал ее жизнь невыносимой. Понимаете, я был единственным способом матери хоть как–то влиять на отца. Я, мои успехи, мои неудачи заставляли его быть довольным или недовольным матерью. Если я вел себя плохо или был… глупым, отец считал, что это ее вина. Я изо всех сил пытался выглядеть таким, каким хотел видеть меня отец, — только ради матери.