Илья Штемлер - Таксопарк

• Название: Таксопарк
• Автор: Илья Штемлер
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1980

Роман о работниках сферы обслуживания большого современного города — таксистах. Главные герои романа — молодой директор парка Тарутин и шофер первого класса Сергачев. Роман насыщен производственными, личными коллизиями, в которых переплетаются судьбы людей разных возрастов. Центральная идея романа — утверждение морали нашего социалистического общества.

---

Мысли теснились в нетрезвом сознании Тарутина, принимая физическую весомость, сковывая движение…

— Так мы с тобой и не выпили кофе. — Вика сбоку взглянула в лицо Тарутину. — Ты сердишься на меня, Андрей?

— Нет. Я думаю о твоих словах… Ты не совсем права. Все гораздо сложнее.

— Не знаю. Может быть.

— Но спорить не хочется… Кажется, я уеду из этого города. Ну его к бесу. С делами этими, с неприятностями. Действительно: начал молиться и лоб расшиб… Уеду. Подам заявление и уеду…

Красная варежка мягко выскользнула из-под руки Тарутина. Вика перешла на середину аллеи… Конечно, она ждет, что Тарутин окажет еще кое о чем! И вновь какое-то окаянство сковывает ему язык… А может быть, ему просто нечего сказать ей об этом всерьез, со всей ответственностью за решение? Тогда зачем он заговорил о своем намерении уехать? С ней! Сейчас. Сделать ей больно? Отомстить за Мусатова? Глупо, глупо. И мелко, недостойно… А главное, ждать после всего от нее признания, просьб, клятв, обещаний. Подло это, подло… Надо сказать ей что-нибудь ласковое. Извиниться.

Тарутин смотрел на глубокие аккуратные провалы в снежном насте, которые оставляли Викины сапожки, и продолжал молчать, словно губы его были стянуты морозом. Вика остановилась. Синие глаза, казалось, погрузились в прозрачную тихую воду. Волосы выбились из-под платка и касались рта.

— Знаешь, Андрюша, я замуж выхожу. За Мусатова. Он вчера еще раз сделал мне предложение…

Они молча прошли до конца аллеи и поравнялись с каменным оленем, держащим на разлапистых рогах высокую снежную шапку. Последний фонарный столб не горел, и три матовых шара выглядели большими снежками, закинутыми на его верхушку…

Из-за поворота на проспект выскакивали автомобили. Многие с зелеными светлячками в углу лобового стекла. Воскресенье. Работы мало. Время и не позднее, да все сидят дома, у телевизора…

Тарутин поднял руку. Такси остановилось. Он открыл дверь и протянул водителю деньги.

— Свезете в Сосновую аллею.

Вика стояла на тротуаре, подняв воротник и продев варежки в рукава, наподобие муфты.

— Ты меня не проводишь?

— Нет. Так будет лучше, — решительно ответил Тарутин.

— Как знаешь.

Вика села в машину, хлопнула дверью…

Тарутин остался один. Постоял. Потом повернулся и пошел вдоль совершенно пустого проспекта. Глаза как-то вязало, и холодный туманный воздух плотнел, обретая зыбкий облик близких ему людей. Звучали их голоса… Сухонькая белоголовая мама. Сестра Наташа с ямочками на улыбчивом лице. Ее муж, зубной техник, славный человек… Тарутина радовало их появление, он спрашивал их о каких-то давних делах, каких-то родственниках… Он восстановил в памяти свою комнату в Ленинграде. Два окна выходили на тихую Карповку, в простенке — отцовское охотничье ружье и чучело совы. Эта сова наводила страх на его жену… Его жену.

Тарутин остановился, достал сигарету и, прячась от ветра, закурил… Вот кого ему сейчас не хватало — ее. Казалось, совсем канула в вечность даже память о жене. И вдруг вспомнил…

Тарутин привалился плечом к сырому камню здания…

У нее были карие большие глаза, а за время болезни они, казалось, заняли половину исхудалого, бледного ее лица… Сейчас его полупьяное воображение проявляло не только черты лица покойной жены, но и по-новому раскрывало ее характер, их взаимоотношения. Удивительно, как разнится мироощущение под влиянием алкоголя… Как он тогда не ценил ее ненавязчивую заботу, тихую любовь. Ему казалось, что она была равнодушна, вся поглощена своими делами. На самом деле — наоборот. Она настолько растворилась в нем, что Тарутин мог как бы со стороны видеть себя, свое настроение, печали. Удивительная женщина. Они познакомились в церкви, точнее в Никольском соборе. Соборовали одного почившего старичка, маминого знакомого, и Тарутин заехал за мамой… Мудрые истовые лики святых, взирающих с торжественных стен, коптящие тоненькие свечи, запах ладана — все это тревожило сердце Тарутина предвосхищением чего-то неожиданного для себя. И тут ему показалось, что у дальнего пилона зашевелился лик святой. Иллюзия была так правдоподобна, что у Тарутина перехватило дыхание. Какая-то девушка, просунув голову между пилоном и подсвечником, восхищенно смотрела огромными иконописными глазами на то, что происходило в соборе, и вот повела головой, тем самым привлекая внимание Тарутина…

Тарутин протиснулся к ней, заговорил. Вспомнил какой-то анекдот. Девушка засмеялась, вызывая гнев окружавших их старух. Из собора они вышли вместе. На паперти курлыкали голуби. Девушка достала целлофановый пакет с надписью «Турист» и бросила голубям остатки бутерброда. Девушка приехала в Ленинград на экскурсию…

Пожалуй, еще ни разу со дня ее смерти Тарутин так остро не ощущал потерю, как сейчас. На пустом, не убранном от снега проспекте… Ему никто, никто не нужен был, кроме нее. Возможно, это ощущение пройдет. И довольно скоро. Но сейчас он казался себе жалким и беззащитным. Ему хотелось слышать ее тихий голос, чувствовать дыхание на своей груди. Он любил ее сейчас страстно, нежно, как в первые месяцы их совместной жизни. Почему-то именно сейчас, по прошествии стольких лет, он вдруг постиг всю глубину несчастья, которое может принести лишь смерть близкого человека. Он мысленно провел рукой по ее нежной шее, плечам, тронул губами ее лоб. Сердце сжалось от тоски — губы ощутили ледяной холод одеревенелого лба… Тарутин даже поднес ладонь к своим губам, жарким от выпитого, но и ладонь его была сейчас холодной и безжизненной…

«Как я мог все это забыть?» — казнил сейчас себя Тарутин. Отдать всего себя, свои чувства, время, настроение этому молоху — работе. Этому суматошному живому организму. С возникающими ежеминутно большими и малыми заботами. Трудно подыскать аналогичное учреждение — без выходных, без санитарных, без праздников и отпускных, без перерывов на обед и на сон. День и ночь крутится вертушка у проходной, впуская и выпуская водителей. День и ночь через распахнутые ворота въезжают и выезжают автомобили. День и ночь гудят компрессоры в ремонтных цехах, латая покалеченные машины…

Тарутин поднял лицо, пытаясь остудить горячую кожу. Большая туча, словно тряпка по школьной доске, ползла по небу, стирая по пути светлые звездочки. А навстречу тянулась другая туча, вытянутая и перекрученная, — дым из трубы котельной. И Тарутин подумал, что он сейчас находится недалеко от управления. Он отшвырнул сигарету и нахлобучил шапку.

Рядом с управленческим подъездом стоял автомобиль. На заднем сиденье, заломив в коленях ноги, спал Саша, дежуривший по управлению шофер. Тарутин взглянул в крайнее окно на третьем этаже. За белыми гардинами тускнел слабый свет настольной лампы. Кажется, и старик у себя! Не спится ему, не отдыхается…

Тарутин поднялся на ступеньку и нажал кнопку звонка охраны.

— Я ждал вас.

— Вот как? Честно говоря, я пришел сюда случайно.

— Случайно попала кура в кастрюлю… Правда, я уже думал, что вы не придете.

Лариков стоял спиной к Тарутину, что-то перебирая на столе. Бледно-фиолетовая наколка «Миша» у основания большого пальца то сжималась, то растягивалась наподобие игрушечной каучуковой рожицы.

— Что же вы стоите? Садитесь.

— Куда? — спросил Тарутин.

Лариков усмехнулся и указал рукой в кресло, стоящее поодаль, рядом с диваном. В управлении знали, что предлагаемое в кабинете место означает степень важности беседы и ее эмоциональное содержание. Для нагоняя Лариков усаживал в черные кресла, стоящие у самого стола. Серьезный разговор, но без особой расположительности предусматривался стульями вдоль стены. А кресло, предложенное Тарутину, означало, что беседа предстоит доверительная, серьезная и приглашенный человек симпатичен Ларикову…

Заместитель начальника управления по таксомоторным перевозкам перенес свое тяжелое тело от стола к дивану и плюхнулся на его упругое сиденье, скрестив короткие ноги, словно замирая в нелепом танце. Он исподлобья бросил на Тарутина непонятный взгляд. Но, в сущности, Тарутина это не должно было волновать — он для себя все-все решил. В конце концов, он больше потерял в этом городе, чем нашел. Единственно, что ему сейчас приносило неудобство, — это мокрый воротничок (прежде чем войти сюда, пришлось хорошенько освежиться в туалете холодной водой).

Лариков вздохнул и откинулся на спинку дивана.

— Конечно, ты прав, Андрей, что и говорить.

Тарутин вытянул шею. Он готовился к разносу, к грубому окрику. И не так была неожиданной фраза Ларикова, как тон — в нем не звучала фальшь или желание подсластить пилюлю.

— Прав, прав, — повторил Лариков, глядя в сторону.

Наконец Тарутин справился с волнением.

— Скажите, Михаил Степанович, почему вы назначили директором меня? Такие ходили вокруг орлы, рубахи парни. С опытом.