Иван Свистунов - Жить и помнить

• Название: Жить и помнить
• Автор: Иван Свистунов
• Издательство: Воениздат
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1966

Жить… Право на жизнь защитили, отстояли и кровью оплатили советские люди в годы Великой Отечественной войны. В снегах Подмосковья, на полях Белоруссии, на берегах Вислы и Одера — на многих фронтах сражались они за жизнь и счастье родной земли.

Помнить… Помнить однополчан, погибших в боях, помнить горечь бесчисленных утрат, чад пожарищ, боль и слезы матерей…

Жить и помнить! Так и называется новый роман Ивана Свистунова. Как и первые его книги — «Сердца в строю», «Песнь о солдате», «Все его сыновья» и другие, — новый роман посвящен боевой дружбе воинов, их верности, их любви, выдержавшей все испытания времени.

Из дней мирной сегодняшней жизни память возвращает героев романа — русских и поляков — к минувшим дням войны. Кровная братская дружба, сложившаяся между советскими и польскими воинами в боях под Ленино, нерушима и сейчас, не страшны ей никакие происки врагов. Эта дружба на вечные времена!

---

Осиков оторопел. Он был оскорблен в своих лучших чувствах. Всю сознательную жизнь он привык говорить и думать о рабочем классе с уважением, даже с некоторой долей благоговения. И не скрывал этого. Ставшее в последнее время весьма распространенным выражение «его величество рабочий класс» умиляло его. Величество! Здорово сказано!

И вдруг в его присутствии какой-то нигилист смеет читать стишки, порочащие советский рабочий класс, намекающие на то, что рабочий человек охотно тянется к водке. Чего стоит употребленное по отношению к рабочему классу — гегемону революции — выражение «выпить не дурак». Возмутительно! Что за панибратство! Да за такие слова человека запросто можно привлечь…

Плешь Осикова начала медленно подрумяниваться, как блин на сковороде. По он сдержался. Проговорил спокойненько:

— Я попросил бы вас, товарищ Самаркин, не заниматься агитацией, направленной на дискредитацию нашего славного, героического рабочего класса, бросающей тень на честь и достоинство трудящихся.

Самаркин приподнялся на локоть и с всегдашней своей усмешечкой спросил:

— А знаете ли вы, уважаемый товарищ Осиков, кто написал такие вредные стихи?

— Не знаю и знать не хочу! — твердо отрубил Осиков, с негодованием отвергая даже мысль, что он мог знать крамольные стишки. Там, где дело касалось чистоты идейных положений, он был непримирим. Сказал с чувством собственного достоинства: — Нелегальщиной не занимаюсь. И вам не советую. Учтите.

— Эк куда хватили! Нелегальщина! Да эти стихи каждый школьник знает. Их сам Владим Владимыч Маяковский написал.

Осикову показалось, что ему неожиданно нанесли удар в солнечное сплетение. Маяковского, говоря по правде, он не понимал, не любил и никогда не читал. Но твердо знал: поэту «на самом верху» дали высокую оценку: был и остается лучшим, талантливейшим поэтом советской эпохи. Такую оценку Осиков воспринял как директиву, как партийную установку. И подчинился. При каждом удобном случае заученно повторял: «Маяковский — великий поэт советской эпохи!»

Как же мог официально признанный советский поэт так неуважительно отозваться о рабочем классе? Непонятно!

— Вы путаете, товарищ Самаркин. К тому же нельзя вырывать из контекста отдельные формулировки. Так только начетчики и догматики делают. Партия осудила такие методы. С ними можно бог знает куда докатиться…

Самаркин только вздохнул и, последовав примеру своего дружка, отвернулся к стене.

Беседа по душам не состоялась. Еще несколько минут Осиков распространялся о необходимости правильно пользоваться цитатами, но нигилисты из Воркуты откровенно похрапывали. Проклятый Очерет бессовестно пялил глаза в окно. Лишь женщина-терапевт слушала с вниманием, но вопросов не задавала и мыслей никаких не высказывала.

Осиков в раздражении поскреб отсыревшую лысину, и вышел из купе. Еще раз убедился, какой трудный человеческий материал ему достался. В страдальческой мине отвисла нижняя округлая мягкая челюсть: «Ох, не сносить мне головы с такой публикой!»

Когда за руководителем делегации закрылась дверь, Петр Очерет с силой вдавил в пепельницу недокуренную папиросу:

— От чоловик! И душа з чесноком!

А с верхней полки раздался совсем не сонный бас Волобуева:

— Похож он на человека, как собачий хвост на панихиду.

— Правильно, Федя! — поддержал приятеля Самаркин. — В таких случаях мой покойный незабвенный дедушка Пантелеймон Никифорович говаривал: «Чирей ему в ухо!»

Выйдя из купе, Алексей Митрофанович Осиков некоторое время стоял в коридоре, вытирая носовым платком увлажнившуюся лысину. Для кого он старается? Для них же старается. Для их пользы нервов не щадит, с собственным временем и здоровьем не считается. А они? Неблагодарные, беспечные люди.

Со вздохом вынул записную книжку (и не хотел бы, а нужно!), сделал пометку:

«Проверить у Маяковского: «выпить не дурак». Самаркин, должно быть, сам выдумал».

А лихо сказано: «выпить не дурак». Осиков ухмыльнулся. Вообразилась ему разделанная серебристая селедочка — керченская или дунайская, — колечки сизого, словно морозом тронутого, лука, золотистые подтеки подсолнечного масла, пузатенький графинчик, только что вынутый из холодильника. Дух захватывает!

Соблазнительная картина заставила непроизвольно сократиться соответствующие мускулы гортани уважаемого товарища Осикова. Тоскливо вздохнул, почти взвизгнул:

— Дела!

3. На заре нежного чувства

Если говорить откровенно, то имелось еще одно обстоятельство, объяснявшее, почему из купе воркутинцев Алексей Митрофанович Осиков ушел в пресквернейшем состоянии духа. Обстоятельство было самого интимного свойства. Никто из членов делегации, в том числе и Екатерина Михайловна Курбатова, о нем не догадывался. Да и сам Осиков не признался бы в нем.

А дело заключалось в том, что руководитель делегации находился, выражаясь высоким стилем, на заре рождения нежного чувства. То есть любви!

Чтобы стало ясно значение назревающего события, следует сказать несколько слов о личной жизни Осикова. С одной стороны, он был человеком женатым, семейным. С другой же стороны, его можно было считать как бы и холостым. Такое противоречие объяснялось просто: жена Осикова, Полина Ивановна, занесенная во все анкеты и листки по учету кадров, презрев запись в актах гражданского состояния, бросила законного супруга, причем бросила самым неожиданным, даже вульгарным образом. Схватила старенький, еще девичий чемоданчик, швырнула в него рубашку, юбчонку и умчалась в неизвестном направлении.

По свойственному женщинам легкомыслию или уж слишком стало ей невтерпеж лицезреть мужа, но только умчалась она, не позаботившись об оформлении развода, чем и поставила щепетильного и пунктуального кадровика в весьма двусмысленное положение.

Размышляя над нежданным крахом своей семейной жизни, Алексей Митрофанович только разводил руками. Было такое чувство, словно он обмишурился и зачислил на работу недостаточно проверенного человека. Какие неблагодарные бывают женщины! Ну чего не хватало Полине? Материально они жили обеспеченно: приличная зарплата, путевки в санатории, хорошая квартира с холодильником, стиральной машиной и даже с телевизором, что по тем временам считалось новинкой. Сыта, обута, одета. Муж не пьяница, не развратник, не тиран. За всю совместную пятилетнюю жизнь он не только ни разу не ударил ее, но даже грубого слова не сказал. Наоборот, терпеливо и настойчиво, с присущей ему мягкостью и деликатностью учил жену уму-разуму, воспитывал на предмет укрепления счастливой советской семьи. Культурненько, спокойненько, обстоятельно.

Жить бы и жить. Так нет, взбунтовалась, назвала его занудой, гадом и другими оскорбительными словами и уехала. Форменная истеричка!

Претерпев на семейном фронте аварию, бросившую некоторую тень на его морально-политический облик, оскорбленный и обиженный, Алексей Митрофанович на женщин стал поглядывать с опаской. Все они ему теперь казались минами замедленного действия, под благопристойной внешностью которых скрыта взрывчатка. В неожиданное время сработает секретный механизм — и все летит вверх тормашками.

Неизвестно, сколько времени пребывал бы Осиков в таком травмированном состоянии, если бы на его жизненном пути не появилась Екатерина Михайловна Курбатова. Она сразу заинтересовала Осикова: скромная, воспитанная, благоразумная женщина, умеющая себя держать, без обычной женской болтливости и безалаберщины.

С анкетными данными Курбатовой Алексей Митрофанович познакомился по долгу службы, поскольку она была членом делегации. Анкетка оказалась чистенькой: врач, одинокая, за границей не была и родственников там не имеет, на оккупированной территории не проживала, судимостей не имела, в белой армии не служила, в антипартийных группировках не участвовала. Вдова. Муж — Герой Советского Союза — погиб в Польше.

Последнее обстоятельство особенно импонировало Алексею Митрофановичу. Он понимал, что если Курбатова выйдет замуж, то, естественно, отблеск боевой славы ее первого мужа ляжет и на нового избранника.

Конечно, Курбатова не первой молодости. Седина в висках, когда улыбается — морщинки у глаз. Но Осикову молодая и не нужна. В его возрасте и при его служебном положении слишком молодая жена может только компрометировать. К тому же красивые молодые женщины слишком бросаются в глаза, привлекают внимание, в чем есть нечто сомнительное…

Но твердых планов и намерений у Алексея Митрофановича в отношении Курбатовой еще не было. Человек осторожный, он с бухты-барахты ничего не решал. Семь раз отмерь — любимая его поговорка. Все же он чувствовал, что его все больше и больше влечет к себе скромная, просто, но со вкусом одетая женщина. Курбатова всегда внимательно, без иронии слушала его, и Алексею Митрофановичу казалось, что и она питает к нему если не симпатию, то, во всяком случае, уважение. Такая женщина не чета Полине.