Нина Дмитриева - «Летучий голландец» российской интеллигенции (очерки истории «Философского парохода»)

• Название: «Летучий голландец» российской интеллигенции (очерки истории «Философского парохода»)
• Автор: Нина Дмитриева
• Издательство: «Скепсис» журнал №3/4
• Жанр: История
• Год: 2005

«Факт высылки никогда не замалчивали. Однако ракурс его рассмотрения менялся <…>. Историки либо приветствовали и прославляли “мудрое решение” советского руководства, либо призывали к “покаянию” и скорбели о “жертвах” разыгравшейся в 1922–1923 гг. “интеллектуальной трагедии”. Такое размежевание вызвано, на мой взгляд, безуспешной попыткой решить вопрос о виновности интеллигенции или власти, а также упорным непониманием логики исторического процесса. Чтобы преодолеть возникшие здесь проблемы, мне представляется необходимым, во-первых, уточнить “горизонт” события, т. е. те “фоновые” социокультурные процессы, которые попали в “поле притяжения” изучаемого события, обусловили его специфику. Без их учета историк лишается возможности понять смысл и суть известного ему факта. Во-вторых, нужно, по возможности, избавиться от идеологических штампов и шлейфа мифологем, поскольку в них, как в дымке, оказываются с трудом различимы контуры исторической реальности». Н. Дмитриева.

---

Значительный вклад в формирование образа «антисоветской интеллигенции» был внесен забастовкой профессоров и преподавателей московских вузов в феврале 1922 г. Бастующие добивались «„автономии“ высшей школы» и «улучшения материального положения профессуры и студенчества», что власти оценили как политическую акцию, «направленную против влияния в высшей школе коммунистической партии и классового принципа»[34]. Дело в том, что в начале марта 1921 г. Наркомпросом был принят проект «Положения об управлении высшими учебными заведениями республики». Согласно этому «Положению», вместо выборного правления в вузе создавалось новое, часть членов которого назначалась «сверху», другая же избиралась, но из лиц, предложенных Наркомпросом. Первым ректором Московского университета «по назначению» стал Д. П. Боголепов. Через несколько месяцев его сменил на этом посту В. П. Волгин. Их ближайшие и активнейшие помощники — профессор физики А. К. Тимирязев и профессор историко-филологического факультета А. В. Кубицкий — быстро превратились в одиозные фигуры и снискали дурную славу своими доносами и провокациями[35], в чем был замечен и лишившийся ректорского места Боголепов. По воспоминаниям В. В. Стратонова, декана физико-математического факультета Московского университета и впоследствии пассажира «философского парохода», «как только управление университетом перешло к возглавлявшемуся Боголеповым правлению, мы решили создать свой нелегальный [курсив мой. — Н.Д.] орган для объединения деятельности профессуры. В него вошли последние выборные члены правления и еще остававшиеся в должностях члены президиумов всех факультетов. Председательствовал бывший последним выборным ректором проф. М. М. Новиков»[36] (и он вскоре оказался в группе высылаемых). Тогда же сложился и профессиональный союз научных деятелей, который возглавил профессор Московского высшего технического училища В. И. Ясинский (тоже пассажир пресловутого парохода).

Чтобы нейтрализовать общественную инициативу, Наркомпрос создал свой «профессиональный союз работников просвещения и социалистической культуры». Профсоюз Ясинского был закрыт, но профессура воздерживалась от вступления в новый союз. Наркомпрос решил пойти на компромисс: «из названия союза были вычеркнуты слова „социалистической культуры“», пообещали создать «при союзе особую секцию высшей школы, „почти автономную“. Отказались, не вступили… В апреле 1922 г. Наркомпрос издал распоряжение о насильственном зачислении всех научных деятелей в состав союза»[37].

На фоне профсоюзного противостояния в 1921 году была создана Центральная комиссия по улучшению быта ученых (ЦЕКУБУ, или КУБУ), которую возглавил А. Б. Халатов. В ее состав входили 6 профессоров и, видимо, столько же представителей власти, в том числе Л. Б. Каменев. Последний, по свидетельству Стратонова, «несколько раз оказывал ценную помощь в интересах профессуры, при защите ее прав»[38]. Фактически же все дела КУБУ вел профессор В. И. Ясинский, что «аукнулось» ему при обсуждении его кандидатуры на высылку: в характеристике указывалось, что «благодаря главенству в КУБУ, держит в своих руках экономическую власть над беспартийной частью профессуры и использует это свое влияние для сведения счетов с теми, кто сочувствует Соввласти»[39]. Дело в том, что КУБУ ведала распределением академического пайка, снабжением неимущих ученых одеждой, предоставлением жилья и т. п. Возможно, кто-то, обойденный и обиженный, захотел таким образом свести с Ясинским счеты. Однако, кроме этого, ему предъявлялись и другие обвинения: «бывший член Всероссийского комитета помощи голодающим, руководитель забастовки профессоров»[40]…

Первым на новое положение об управлении вузами отреагировало МВТУ — профессора и преподаватели при поддержке студентов[41] прервали учебные занятия. Зачинщикам «бунта», в том числе В. И. Ясинскому и декану механического отделения проф. И. И. Куколевскому, официально был объявлен строжайший выговор и сделано предупреждение насчет арестов в случае повторения забастовки. И 2 сентября 1921 г. устав высшей школы был утвержден декретом Совнаркома[42].

Решение о забастовке в Московском университете созрело к середине января 1922 г. и впервые прозвучало на заседании физико-математического, т. е. стратоновского, факультета. На общем собрании университета идею, вынесенную на обсуждение Стратоновым, поддержало большинство преподавателей и студентов, среди которых особенно были заметны голоса проф. М. М. Новикова и проф. В. Е. Фомина, товарища декана медицинского факультета. К бастующим присоединились все институты и учреждения университета, а также Коммерческий институт имени Карла Маркса, в котором действовал проф. Н. А. Изгарышев. Забастовка состоялась и в Институте инженеров путей сообщения, где руководителем выступления в декабре 1921 г. был проф. Н. Д. Тяпкин[43], а в феврале 1922 г. — проф. Т. П. Кравец. Все они впоследствии попали в списки кандидатов на высылку — правда, не все из них поехали за границу: в отношении некоторых (Куколевского, Изгарышева, Фомина) высылка была задержана или отменена, другие, например, Т. П. Кравец[44], были направлены в Сибирь[45] или, как врачи и студенты-медики, в голодные губернии на борьбу с эпидемиями. Туда же, в окраинные губернии, как оказалось, должны были поехать и Стратонов с Ясинским. Лишь в Берлине они узнали, что им «Политбюро решило изменить меру наказания, заменив высылку за границу ссылкой не то в Якутскую губернию, не то в Туруханский край…»[46] Узнали — и не поспешили этим воспользоваться. Остается только сожалеть, что возможность такого выбора не представилась А. С. Изгоеву: он, сетуя на жесткость большевиков, лишивших его отчизны, писал в эмигрантской прессе:

«Концентрационный лагерь, снега Сибири и Архангельска, глухие кочевья Оренбургской губернии или Киркрая — все, что угодно, только не прекрасные мостовые Берлина, залитые электричеством, с давящей стремительностью тяжелых автомобилей, звонками трамваев и велосипедистов»[47]…

Послать бы вас на короткий срок по узкоколейной ветке на родину, вот бы у вас нервы пошаливать и перестали!..

Дон-Аминадо

Внутриполитическая ситуация складывалась таким образом, что под огнем критики, которая обрушилась на большевиков, с одной стороны, в связи с проведением в жизнь принципов новой экономической политики, а с другой, — с возрастающей бюрократизацией партийного и советского аппарата, необходимо было, в первую очередь, пресечь попытки поставить «под вопрос» идеологические основания существования советской власти. В. И. Ленин это прекрасно понимал и, выступая 27 марта перед XI съездом коммунистической партии, пытался объяснить остальным:

«Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно, работала ли она. Но не в этом дело, а дело в том, что изобретение было сделано. Пускай первая паровая машина по своей форме и была непригодна, но зато теперь мы имеем паровоз. Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано, и государство пролетарского типа создано…»[48]

И поэтому надо было сделать все, чтобы это государство устояло, даже если бы пришлось расстреливать, как предателей, вчерашних соратников по революционной борьбе — эсеров и меньшевиков — тех, вместе с которыми поднимали восстания против царизма, сидели в тюрьмах, гибли на каторге…

28 февраля было опубликовано постановление ГПУ о предании суду Верховного Революционного Трибунала группы членов ЦК и активных деятелей партии социалистов-революционеров за контрреволюционную и террористическую деятельность. На счету партии было убийство в 1918 г. Володарского и Урицкого и покушение на Ленина. Летом 1921 г. состоявшийся в Самаре X Совет партии постановил, что «вопрос о революционном низвержении диктатуры коммунистической партии со всей силой жизненной необходимости ставится в порядок дня»[49]… Процесс по делу «Центрального Комитета и отдельных членов иных организаций партии социалистов-революционеров по обвинению их в вооруженной борьбе против Советской власти, организации убийств, вооруженных ограблений и изменнических сношений с иностранными государствами» проходил с 8 июня по 7 августа 1922 г. и получил широкий общественный резонанс, подготовленный грамотной агитационной кампанией: в печати появилось более десятка книг, посвященных истории и программе партии эсеров[50]. Был нанесен сильнейший удар по ее престижу, побудивший многих рядовых членов порвать с партией, а в марте 1923 г. в Москве открывшийся Всероссийский съезд социалистов-революционеров констатировал ее полный распад, лишил полномочий членов ЦК как изменивших делу революции и призвал бывших эсеров вступать в РКП(б)[51]. И ведь ни один расстрельный приговор по этому делу тогда, в первой половине 1920-х гг., не был приведен в исполнение, а некоторые из обвиняемых были оправданы или прощены…