Нина Дмитриева - «Летучий голландец» российской интеллигенции (очерки истории «Философского парохода»)

• Название: «Летучий голландец» российской интеллигенции (очерки истории «Философского парохода»)
• Автор: Нина Дмитриева
• Издательство: «Скепсис» журнал №3/4
• Жанр: История
• Год: 2005

«Факт высылки никогда не замалчивали. Однако ракурс его рассмотрения менялся <…>. Историки либо приветствовали и прославляли “мудрое решение” советского руководства, либо призывали к “покаянию” и скорбели о “жертвах” разыгравшейся в 1922–1923 гг. “интеллектуальной трагедии”. Такое размежевание вызвано, на мой взгляд, безуспешной попыткой решить вопрос о виновности интеллигенции или власти, а также упорным непониманием логики исторического процесса. Чтобы преодолеть возникшие здесь проблемы, мне представляется необходимым, во-первых, уточнить “горизонт” события, т. е. те “фоновые” социокультурные процессы, которые попали в “поле притяжения” изучаемого события, обусловили его специфику. Без их учета историк лишается возможности понять смысл и суть известного ему факта. Во-вторых, нужно, по возможности, избавиться от идеологических штампов и шлейфа мифологем, поскольку в них, как в дымке, оказываются с трудом различимы контуры исторической реальности». Н. Дмитриева.

---

и глубокомысленная нелепость, достойная психоанализа

(«Теофания не односторонний акт Божества. Она — единый акт двух субъектов: Бога, изливающего себя в свое творение, и творения, приемлющего в себя Бога. <…> Божество изливает себя, поскольку тварь его приемлет, тварь приемлет его, поскольку оно себя изливает в нее»[81]).

Анализ работ, написанных Карсавиным с 1918 по 1922 г. в Советской России, позволил некоторым западным историкам сделать вывод о близости его мистической концепции к идеям раннего фашизма…[82]

С. Л. Франк, по его собственному признанию, «ближе всего стоит к взглядам, выраженным в указанной выше книжке Карсавина „Введение в историю“»[83]. Действительно, в рецензии на его работу «Очерк методологии общественных наук» некто Кривцов доказывает, что «основная ценность его книги <…> заключается в том, что такое обществоведение прямехоньким путем приводит к господину богу с седою бородою»[84]. В. В. Адоратский, спустя десять лет академик АН СССР, начинает разбор той же работы фразой, в которой заключен весь смысл последующей критики:

«Читатель, введенный в заблуждение заглавием книги, напрасно будет искать в ней науку. Науки он в ней не найдет, а найдет мифологию»[85].

Несмотря на вполне наукообразное изложение материала и безусловную эрудированность автора, концепции, идейно Франку не близкие, даются им поверхностно, примитивно и, как следствие, неверно. Так, он отождествляет гегелевский взгляд на историю с гердеровским и представляет его в виде «схемыпрямолинейного [курсив мой. — Н.Д.] прогрессивного развития»[86]. Та же участь постигла марксизм. Этому течению автор посвятил лишь небольшой абзац, где оно фигурирует под названием «экономического материализма» в качестве примера «универсального закономерно-каузального постижения общественных явлений», которому тут же выносится приговор: «практически невозможен и теоретически ложен»[87]. Известно, что одним из первых читателей «Методологии…» был Ленин. И он сразу же позаботился о внесении Франка в список кандидатов на высылку.[88]

Проф. С. Л. Франк с детьми. Рис. И. А. Матусевича, сделанный на борту парохода, идущего в Германию (1922). ГАРФ.

Еще одной яркой фигурой среди высылаемых был Ю. И. Айхенвальд. Ему посвящена статья Л. Д. Троцкого «Диктатура, где твой хлыст?»[89], написанная 31 мая и опубликованная 2 июня 1922 г. в газете «Правда».

Статья представляет собой бурную, крайне эмоциональную реакцию на сборник Айхенвальда «Поэты и поэтессы». Нет смысла цитировать Троцкого — за последние годы это проделывали много раз многие исследователи. Те же исследователи объявили Айхенвальда публицистом и литературным критиком, который «восхищал современников блестящим литературным стилем, тонкостью и точностью анализа, глубиной проникновения в замысел писателя…»[90] Возможно, так оно и было — до революции. Послеоктябрьский же Айхенвальд ничего, кроме недоумения и сожаления о потраченном читателем времени, вызвать не способен. Его книга «Наша революция, ее вожди и ведомые» (М., 1918) пестрит банальностями и глупостями, которые историк М. Е. Главацкий почему-то называет «пророческими» и «уничтожающими». Чего только стоит айхенвальдовский призыв к большевикам: «Власть должна быть смиренна» (С. 12)! Другой опус «Похвала праздности» (М.: «Костры», 1922) представляет собой сборник статей. Был ли смысл сводить их воедино и переиздавать — большой вопрос. Первая статья, давшая название сборнику, посвящена «общественно-жгучей теме» 8-часового рабочего дня. Перемежая поэзию, религию и народную мудрость, Айхенвальд очень путано «доказывает», что «социалистическое требование восьмичасового рабочего дня — требование скромное» (С. 16). Вторая статья с не менее заметным названием «Бессмертная пошлость» была прочитана автором в качестве доклада в Вольной академии духовной культуры. В центре изложения — человек, в котором сочетается свободная и вечная душа с бренной плотью, подчиненной законам природы. И вот эта «наша одновременная принадлежность двум царствам, царству свободы и царству необходимости, может ощущаться нами как пошлость, извечная космическая пошлость» (С.18). Лекарство есть: «поскольку сама религия, сама вера не подпадает опошлимости, постольку вера — преодоление пошлости. <…> Блажен, кто верует <…>» (С. 56). К сожалению, самому Айхенвальду не удалось преодолеть пошлости темы и тривиальности ее изложения. И еще одна фантастически банальная мысль — из статьи о самоубийстве: «Если жить не хочется, то с этим ничего не поделаешь. Но если жить хочется, то не мудрее ли всего слушаться этого голоса, осуществлять первоначальное тяготение к жизни?» (С. 69). После знакомства с основными идеями этого сборника рецензия на него Валерьяна Палянского кажется даже лестной: критик пытается найти там научные принципы и анализировать, исходя из этих принципов[91].

А печально знаменитый сборник «Поэты и поэтессы»? Тут-то бы автору проблистать всеми своими талантами литературного критика, но почему-то все время тянет на проповедь и философию — и Айхенвальд терпит фиаско даже там, где изложение касается только вопросов литературного творчества. И получается, по слову рецензента С. Боброва, «глупо, скучно и черносотенно»[92]. Если Троцкий обругал Айхенвальда за проповедь «чистого искусства», за ненависть к Октябрю, за безвкусие и пошлость, за плохо скрываемый монархизм, то мне остается лишь добавить к перечисленным недостаткам еще пару. Во-первых, он все время занят прозаическим пересказом стихов своих героев — Блока, Гумилева, Ахматовой и Шагинян, что никак нельзя назвать ни литературной критикой, ни анализом; а во-вторых, делает попытку подвести «теорию» под их метафорический ряд: «По аналогии с историей мироздания, первичное состояние души тоже газообразно»[93]…

Проф. А. А. Кизеветтер и Ю. А. Айхенвальд. Рис. И. А. Матусевича (1922). ГАРФ.

Особая судьба у сборника «Освальд Шпенглер и „Закат Европы“»: за две недели он разошелся тиражом 10000 экземпляров и вошел в историю отчасти благодаря ленинской фразе «литературное прикрытие белогвардейской организации»[94]. Известно, что две статьи — Н. А. Бердяева и Ф. А. Степуна — были составлены из докладов, прочитанных в Вольной академии духовной культуры и в Религиозно-философской академии. С. Л. Франк и Я. М. Букшпан приняли участие в сборнике, видимо, по приглашению Бердяева, его инициатора. Тему («о духовной культуре и ее современном кризисе») и задачу («ввести читателя в мир идей Шпенглера») сформулировал в предисловии все тот же Бердяев. По выходе сборника в свет началось горячее обсуждение предложенных Шпенглером и изложенных российскими мыслителями идей. Рецензии появились как с той, так и с другой стороны идеологической «баррикады», причем в них шла полемика не только с авторами рецензируемого сборника, но и с самим Шпенглером. Положительную рецензию дал Б. П. Вышеславцев[95]. П. А. Сорокин не был столь лоялен:

«Общее мое представление о ней [о книге Шпенглера] <…> далеко не благоприятно к книге как к научному произведению: что в ней есть верного, то старо, что новое — то неверно; ценность ее — ценность социального симптома и лежит во вненаучной области. <…> Хоронить европейскую культуру пока что слишком рано. <…> Звать ко временам Данте и средневековья <…> едва ли большое утешение. При всех своих грехах современная „распутная“ Европа обладает большими ценностями, чем Европа средневековая. Отбрасывать первые, с тем чтобы строить новое возрождение из элементов последней, боюсь, предприятие не из очень разумных. Побаловаться такими „экзотическими“ прожектами можно, но дальше прожектов они не пойдут, а если бы пошли, боюсь, это было бы большим несчастьем. Мечтать, что новое возрождение придет из России, приятно. <…> Россия не была „навозом“ в прошлом. В общую сокровищницу ценностей она внесла свои вечные. Но к чему же отсюда делать ее „монопольной обладательницей“ их в будущем и „реквизировать“ у Запада всю его творческую роль. Такой большевизм наизнанку, пусть простят меня уважаемые авторы, наивен и нескромен <…>»[96].

Из критиков-материалистов самую содержательную и остроумную рецензию опубликовал на страницах журнала «ПиР» проф. П. Ф. Преображенский:

«Из четырех участников сборника только двое могут заявить притязание на обладание ключами своей веры — Н. А. Бердяев и С. Л. Франк. Двое остальных столь эклектичны и бедны философской мыслью, что их статьи как-то раскалывают весь сборник на две разнородных части. У статьи Ф. А. Степуна есть еще то оправдание, что она пытается дать систематическое изложение идей германского мыслителя, но, прежде всего, эти идеи изложены односторонне — очень плохо очерчена социальная физиономия Шпенглера и его политические взгляды. <…> Вряд ли обосновано и стремление г. Степуна как-нибудь подогнать Шпенглера под стиль современных мистиков и богоискателей типа самого критика. Я. М. Букшпан, несомненно, очень начитанный человек, и, что теперь очень редко, начитанный в современной литературе, но весь его литературный эталаж не может скрыть и отсутствие определенной философской мысли, а главное — того, что все обильно цитируемые им Честертоны, Ратенау, Кайзерлинги нисколько не помогают определить самого Шпенглера как философскую индивидуальность. <…> У Н. А. Бердяева есть свое собственное миросозерцание, но вся беда в том, что оно уже чересчур собственное, чересчур устоявшееся и конгениально Шпенглеру лишь в отрицательном смысле, в признании близкой гибели западноевропейской цивилизации. В остальном они полярно противоположны — Шпенглер ожидает Сесиль Родсов, а Бердяев — Данте и Францисков. Так и кажется, что если Шпенглер, по мысли Бердяева, умирающий Фауст, то сам Бердяев — умирающая Маргарита, все еще укоряющая своего любовника в отсутствии у него христианского умонастроения. Наиболее значительной статьей сборника является статья С. Л. Франка — в ней совершенно верно указывается на всю зыбкость той характеристики, которая дается Шпенглером фаустовской душе, на всю спорность произведенного Шпенглером рассечения христианства <…>»[97].