Эмиль Габорио - Убийство в Орсивале

• Название: Убийство в Орсивале
• Автор: Эмиль Габорио
• Жанр: Классический детектив
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8189-1800-6

Французский писатель Эмиль Габорио — один из основателей и признанный мастер детективного жанра. Его романы переведены почти на все языки мира, ему подражали в своем творчестве такие великие авторы, как Роберт Льюис Стивенсон и Артур Конан-Дойль.

Роман «Убийство в Орсивале» принес Габорио необычайную популярность. В нем он знакомит читателя с благородным и ловким месье Лекоком — настоящим гением сыска, который стяжал себе славу тонким чутьем и незаурядной предприимчивостью. Чтобы распутать дело, он без раздумий готов рискнуть жизнью. Тем более когда речь идет о страшном и загадочном убийстве…

---

— Совершенно верно, господин судья. Теперь вы убеждены в виновности задержанных?

Отец Планта был поражен и опустил руки.

Что же касается Лекока, то он воскликнул:

— Черт возьми! У графини был зажат в пальцах кусок сукна! Но его всунули туда тогда, когда она была уже мертва!

Домини даже не слышал этого восклицания Лекока и не обратил абсолютно никакого внимания на его мысль. Он протянул руку только одному Планта и в сопровождении своего письмоводителя уехал. А спустя несколько минут после его отъезда Геспен и старик Берто в ручных кандалах были отправлены под конвоем в тюремный замок.

VIII

В бильярдной замка Вальфелю доктор Жандрон исполнял свою печальную обязанность. Наступили сумерки, и большая стоячая лампа с круглым колпаком освещала эту страшную картину. А когда вошли мировой судья и Лекок, доктор уже мыл в тазу, полном воды, свои руки.

— Это вы, Планта, — сказал он. — А где же Домини?

— Он уехал, — ответил отец Планта.

— Мне нужно поговорить с ним, и как можно скорее. Весьма возможно, что я ошибаюсь, я могу заблуждаться…

Он был бледен, бледнее, чем сама покойница, лежавшая под покрывалом. Было очевидно, что он обнаружил нечто совсем уж экстраординарное.

Лекок выступил вперед.

— Я знаю, — сказал он, — почему доктор так взволнован. Он установил, что госпожа Треморель была убита только одним ударом, а все остальные ей были нанесены тогда, когда она была уже мертва.

Остановившись на сыщике, глаза доктора выражали полное недоумение.

— Откуда вы это знаете? — спросил он.

— Я это вовсе не знаю, — скромно ответил Лекок, — но вместе с господином судьей я имел честь установить логическую систему, которая привела нас к этому выводу.

Жандрон ударил себя по лбу.

— Совершенно верно, — сказал он, — ваши предположения оправдались. Между первым ударом ножом, который стал причиной смерти, и другими, которые были нанесены позже, прошло не менее трех часов.

Жандрон подошел к бильярду и тихонько приподнял покрывало с покойницы, открыв голову и часть груди.

— Посветите нам, Планта, — сказал он.

Старик судья взял лампу и поставил ее с другой стороны бильярда. Руки его дрожали так, что глобус и стекло, соприкасаясь, звенели. Дрожащий свет оставлял на стенах мрачные тени.

Лицо графини было чисто вымыто, куски запекшейся крови и тины были удалены. Следы от ударов вырисовывались еще рельефнее, но все-таки, несмотря и на это, красота ее бросалась в глаза.

Лекок тоже подошел к бильярду, наклонился над трупом и стал изучать его.

— Госпожа Треморель получила восемнадцать ударов кинжалом, — сказал доктор Жандрон. — Из них только один смертельный, а именно вот этот, вертикального направления, вот здесь, около плеча. — И он указал на зиявшую рану, приподняв левой рукой труп.

Роскошные волосы графини рассыпались по сторонам. Глаза ее еще сохранили выражение испуга. Так и казалось, что вот-вот ее открытые губы закричат: «Помогите! Сюда!»

— Клинок ножа должен быть шириной до трех сантиметров, — сказал доктор, — а длиной никак не менее двадцати пяти. Все другие ранения: на руках, на груди, на плечах — сравнительно легкие. Необходимо предположить, что их нанесли не менее чем часа через два после смерти покойной.

— Превосходно! — воскликнул Лекок.

— Это я могу утверждать перед судом, — продолжал Жандрон, — под присягой, без малейшего колебания. Все эти раны на голове, за исключением только одной, нанесены уже после смерти. В этом не может быть сомнения, нечего об этом и разговаривать. Только вот один этот удар над глазом сделан при жизни. Как вы видите, здесь имеются синяк и значительная опухоль. Но все другие совершенно не похожи на него, даже вот этот, который был настолько силен, что расколол графине висок, и тот без кровоподтека.

— Мне думается, доктор, — настаивал Лекок, — что, признав факт нанесения графине ударов каким-то тупым орудием уже после ее смерти, можно сделать заключение, что она умерла именно от удара ножом.

Жандрон подумал.

— Это очень возможно, господин агент, — сказал он. — Со своей стороны, я в этом убежден. Но ведь моя и ваша отправные точки диаметрально противоположны. Медицина может утверждать только то, что составляет факт неоспоримый, осязаемый. Если она имеет хоть малейшее сомнение, даже ничтожное, то она должна молчать. Скажу даже более: всякое сомнение должно быть истолковано в пользу оправдания, а не обвинения.

Сыщик был другого мнения, но счел нужным промолчать.

Доктор вновь закрыл труп, и отец Планта поставил лампу обратно на маленький столик.

— Так-с… — сказал Лекок. — Направление раны госпожи Треморель доказывает мне, что она находилась у себя в комнате, пила чай, сидя, немного наклонившись вперед, когда ее убили. Убийца подошел к ней сзади, поднял руку и, выбрав место поудобнее, нанес удар громадной силы. Сила удара была настолько велика, что жертва упала вперед и при падении ударилась лбом об угол стола. Только этим и объясняется единственное место у нее на лбу, где имеется синяк.

Жандрон посмотрел на Лекока и отца Планта, которые обменялись каким-то особенным взглядом.

— Очевидно, преступление совершено именно так, — сказал он, — как объяснил это господин агент.

Последовало такое долгое молчание, что отец Планта счел нужным его нарушить.

— Вы все осмотрели, — спросил он, — что предполагали?

— На сегодня все, — ответил Лекок. — Завтра утром осмотрю то, что еще может быть для меня полезным. За исключением только одной детали, которая меня беспокоит, я, кажется, нахожусь уже полностью в курсе дела.

— В таком случае, — сказал доктор, — кажется, можно и по домам?

— Я попросил бы об этом, — ответил Лекок. — Я с утра ничего не ел.

— Разве вы сегодня вечером отправитесь в Париж? — спросил его отец Планта.

— Нет, я заночую здесь, на постоялом дворе «Верный гренадер», где я оставил свои вещи. Там я поужинаю и посплю.

— Гораздо лучше вам заночевать у меня, — сказал судья. — Нам еще о стольком надо поговорить, а лишняя комната найдется… Ваши вещи мы захватим по дороге…

Лекок поклонился и поблагодарил за приглашение.

— И вы тоже, доктор, — продолжал отец Планта. — Как хотите, а я вас уведу к себе. Пожалуйста, не возражайте. А если вам так уж необходимо вернуться домой, то мы вас проводим после ужина.

Оставалось только опечатать помещение. Но с этим управились довольно быстро. Опечатаны были все двери нижнего этажа. Дверь комнаты с топором и дверки шкафа, куда были сложены все вещественные доказательства, собранные следствием. И, несмотря на всю поспешность при выполнении этих формальностей, отец Планта и приглашенные им гости смогли выбраться из замка Вальфелю только к десяти часам вечера.

IX

Обратно пошли не по той дороге, по которой шли утром, а по узенькой тропинке, по диагонали спускавшейся к железному мосту. Это был кратчайший путь до трактирчика, где Лекок оставил свои вещи.

Всю дорогу старый судья беспокоился о Куртуа.

— Что у него за несчастье случилось? — обратился он к доктору Жандрону. — Не письмо ли это от его дочери Лоранс, за которой посылали?

Подошли к «Верному гренадеру».

— Ах, господин мировой судья! — воскликнул трактирщик. — Какое несчастье! Входите, входите! В зале много гостей, которые видели убийц. Но какой негодяй Жан Берто! Каков Геспен! Обязательно пойду в Корбейль посмотреть, как их будут выводить на эшафот.

Тем временем Лекок вошел в трактир за своими вещами. Кто он такой, теперь уже не составляло тайны ни для кого. Сегодня утром с ним здесь обошлись довольно нелюбезно, приняв его за приказчика в отставке, теперь на его вопрос, сколько с него следует, жена трактирщика обиделась и сказала: «Ничего».

Когда он вышел из трактира со своими вещами, отец Планта сказал:

— Пойдемте скорее! Хочется узнать что-нибудь о нашем несчастном мэре.

У калитки дома они увидели десятка с полтора женщин. Между ними стоял слуга Баптист, который разглагольствовал и размахивал руками. Но при приближении мирового судьи, которого все побаивались, кумушки, как дробь, разлетелись в разные стороны. Неожиданное появление судьи заметно смутило и Баптиста, разочарованного бегством своих слушательниц на самом интересном месте.

— Ах, сударь! — воскликнул он. — Какой случай! Я ведь бежал вас искать…

— Разве я нужен твоему хозяину?

— Когда мы возвратились сюда из Вальфелю, хозяин, как ураган, бросился в гостиную, где, вся в слезах, сидела хозяйка. Он был так взволнован, что едва мог говорить. «Что такое? Что случилось?» — спросил он. Тогда хозяйка, которая тоже лишилась языка, протянула ему письмо от барышни, бывшее у нее в руке.

Все трое во время рассказа Баптиста стояли как на угольях, и им казалось, что он тянет и никогда его не закончит.