Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

• Название: В тени алтарей
• Автор: Винцас Миколайтис-Путинас
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман В.Миколайтиса-Путинаса (1893–1967) «В тени алтарей» впервые был опубликован в Литве в 1933 году. В нем изображаются глубокие конфликты, возникающие между естественной природой человека и теми ограничениями, которых требует духовный сан, между свободой поэтического творчества и обязанностью ксендза.

Главный герой романа — Людас Васарис — является носителем идеи протеста против законов церкви, сковывающих свободное и всестороннее развитие и проявление личности и таланта. Роман захватывает читателя своей психологической глубиной, сердечностью, драматической напряженностью.

«В тени алтарей» считают лучшим психологическим романом в литовской литературе. Он переведен на многие языки, в том числе и на русский. На русском языке роман впервые вышел в 1958 году.

---

Вечером, вернувшись домой, Васарис подробно расспрашивал ксендза Стрипайтиса об имении и его хозяевах. Стрипайтис с присущим ему цинизмом сообщил коллеге, что Райнакисы «черт их разберет, что за типы», что в усадьбе иногда происходят «безумные оргии», и в аллеях парка так флиртуют парочки, что «заборы трещат», и что баронесса, надо полагать, «прожженная бестия», но однако же католичка, потому что ходит к исповеди, заказывает обедни и ежегодно жертвует что-нибудь на костел.

Васарис не поверил этой характеристике, так как узнал уже хамоватый нрав и несдержанный язык своего собрата.

VI

В ближайшие же дни ксендз Васарис решил сделать в костеле уборку. Однажды за обедом он сказал:

— У нас в костеле накопилось пропасть пыли. Надо убрать алтари — тогда у них будет совсем другой вид. Платы и илитоны тоже пора выстирать, чистых, кажется, совсем не осталось.

Настоятель помолчал немного для пущей важности и наконец, ответил:

— Нам, мужикам, и так ладно было. Христос родился в хлевушке, а первые христиане поклонялись ему и не в таких пыльных подземельях. Но если вам так уж непременно хочется, чтобы все было по-благородному, убирайте на здоровье. Времени у вас, видать, побольше, чем у нас с ксендзом Йонасом.

— Да, — согласился Стрипайтис, — прибрать бы в костеле следовало. И платов не осталось. Юле, позови двух богомолок помочь ксендзу Людасу. За это, мол, на пятьдесят дней отпущение грехов получат. Чем зазря слоняться возле костела, пускай лучше доброе дело сделают.

У Васариса закипело сердце, когда настоятель попытался оправдать свою беспечность и недобросовестность возвышенными примерами. Но он промолчал. Хорошо, хоть так-то получил разрешение прибрать в костеле.

На другой день Юле представила ему целую толпу женщин, которые согласились потрудиться для благолепия божиего храма. Причетник и сама Юле забросили все дела по хозяйству настоятеля и, заразившись манией уборки, тоже помогали подметать, стирать пыль и мыть. Уборка продолжалась целый день. Сам Васарис первым долгом занялся алтарным бельем — илитонами и платами. Литургика предписывала, чтобы их мыл в двух водах диакон или сам священник. Налив два раза воды, он целый час жамкал грязные тряпицы и только потом отправил их достирывать на кухню. Потом он вычистил сткляницы и подносы, навел порядок в шкафу и столах ризницы и стер пыль везде, где только мог достать.

На другой день настоятель первый пришел служить обедню и едва узнал свой костел. Сквозь вымытые оконные стекла сияли голубые небеса, рельефно выделялась вычищенная от пыли резьба алтаря, сверкали позолоченные и никелированные подсвечники. В ризнице царили чистота и порядок. Но настоятель чувствовал себя не в своей тарелке среди этой чистоты и порядка, надо было приспособляться к ним, самому быть опрятным.

Однако настоятель был человек упрямый, жестоковыйный. Он решил не принимать во внимание наведенную вторым викарием чистоту. Надевая облачение, он смачно харкнул, сплюнул на вымытый пол и растер плевок сапогом. Накрывая чашу белым как снег илитоном, он увидел, что руки у него нечистые, а под ногтями грязь. Когда же подошел к алтарю, чтобы начать богослужение, то обратил внимание на свои грязные, запыленные сапоги, — с утра он обошел гумно и скотный двор. Злость и досада взяли настоятеля. Что-то кольнуло его совесть, но чувство недовольства он обратил не на самого себя, а на виновника всех этих новшеств, Васариса.

За обедом настоятель опять сидел злой и нахохленный как ястреб, а ксендз Стрипайтис разрезал и перелистывал последний номер «Наставника» и «Цветиков прогресса». У Юле давно уже чесался язык заговорить об уборке костела, и она не утерпела — начала:

— Вот теперь и у нас в костеле такое же благолепие, как в Шлавантай. А то шлавантский батюшка, бывало, говаривал: «Ох, уж эти Калнинай. Такой прекрасный храм, а как запущен, сколько в нем грязи, пыли! Мне бы, говорит, такой храм, он бы у меня как стеклышко блестел». Мне Мариёна сказывала. Она сама слыхала, как шлавантский батюшка науяпольскому архиерею говорил. Вот спасибо ксенженьке, что он…

— Ну и беги, похваляйся перед шлавантским батюшкой, а не передо мной! — сердито оборвал ее настоятель. — Твой шлавантский батюшка только и знает, что пылинки смахивать. Все вы одинаковы! Работать не желаете, ничего не понимаете. Живя на чужой счет, легко и чистоту соблюдать.

Юле глубоко вздохнула и выскочила на кухню, хлопнув дверью.

Ксендз Васарис никогда бы не подумал, что уборка костела так чувствительно подействует не только на настоятеля, но и на весь приход. Это обнаружилось в ближайшее же воскресенье.

По приходу уже разнеслась весть о приезде нового ксендза. Многие шли в костел, надеясь поглядеть на него, а может, и послушать, как читает он проповеди. Но в это воскресенье Васарис проповеди не говорил, а служил позднюю обедню. Именно поэтому он невзначай показался перед прихожанами в самых благоприятных обстоятельствах и с самой лучшей стороны.

Произошедшие в костеле перемены всем бросились в глаза. Люди пришли сюда из своих темных и низких избенок и теперь умиленными взорами окидывали большие, сверкающие чистотой окна, стены, с которых обмели пыль и паутину. Но сильнее всего притягивал их взгляды главный алтарь. Он был из темного полированного дуба с затейливой резьбой, обильно позолоченными капителями колонок, резным карнизом, с богато украшенным ковчегом.

До сих пор все это покрывал серый слой пыли. Теперь, когда эту пыль стерли, все сияло и блистало давно невиданной новизной. Аканты капителей, грани колонок, крылья архангелов, сомкнутые у свода ковчега, меч святого Павла, ключи и книга святого Петра горели золотом и серебром, рельефно выступая на темном фоне дуба. Образ пресвятой девы посреди алтаря казался живым — так свежи были его краски. В это воскресенье прихожане куда сильнее чувствовали, что они находятся в доме божием, где так чисто, красиво и светло, — ну, почти как в раю.

В это воскресенье в Калнинском костеле и хор пел громче, и орган гремел торжественнее, и люди молились горячее. Молодой ксендз, так хорошо служивший в этот день обедню, неожиданно завоевал их симпатии. После богослужения, уже на костельном дворе и на площади, они обменивались впечатлениями и замечаниями по поводу своего похорошевшего костела и нового викария. Вскоре все узнали, как ксенженька сам трудился в костеле, как лазил на лесенку убирать алтарь и сам стирал не только алтарные платы, но и стихари и подризники. Узнали и о том, что он дал по пятиалтынному бабенкам, которые помогали ему в уборке. В этот день он получил даже по два рубля за молебен.

Когда Васарис, закончив все дела, возвращался домой после вечерни, на костельном дворе его нагнали два крестьянина. Одного он знал; это был Жодялис. Здороваясь с ксендзом, он изогнулся всем телом, но руки не поцеловал. Другой хотел поцеловать, но ксендз сам не дал.

— Привыкаете к Калнинай, ксенженька? — заговорил Жодялис. — Ничего, народ у нас неплохой, как-нибудь уживемся.

— И костел помолодел, как вы приехали, — сказал другой крестьянин. — Главный алтарь будто вчера только сделали. Мы тут говорили, должно быть, ксенженька велел покрыть позолотой.

— Видите, как хорошо под пылью сохраняется позолота, — пошутил ксендз. — Если бы чаще вытирали, то и золото бы сошло. Ну, не бойтесь, не каждый день буду делать уборку.

Жодялис крякнул, будто собираясь сказать что-то важное, и озабоченно начал:

— А мы вот с Борвикисом хотели поговорить с вами, ксенженька, насчет всяких дел и, если возможно, попросить совета.

— Я еще оглядеться не успел, а вы сразу с делами, — отнекивался ксендз.

— Не откажите уж, ксенженька, — стал просить и Борвикис. — Мы так рассуждаем, оно и к лучшему, что вы здесь новый человек и в эти дела не впутывались. Не обессудьте, может, я что и неправильно говорю, у нас уж дело такое.

— Что же, заходите ко мне, поговорим.

Но Жодялис идти к Васарису не захотел.

— Зачем же мы будем вас беспокоить… Потом пойдут еще всякие сплетни. Вон, скажут, Жодялис с Борвикисом и к молодому ксендзу успели подъехать… Лучше мы здесь, под липами, побеседуем, с вашего позволения.

— Что же это за дело, да еще такое тайное? — спросил ксендз, поворачивая к липам.

Жодялис снова крякнул и начал говорить с запинкой, но чем дальше, тем с большим жаром.

— Значит, все из-за потребиловки этой, из-за лавочки… В прошлый раз вы сами слыхали, что будто я агитирую… Ксендз Стрипайтис и безбожником-то меня называет, и на рождество Христа славить не заезжает, и грозится, что не даст отпущения грехов на исповеди. А я чистую правду говорю — не безбожник я и агитировать не агитирую. Пускай вон Борвикис скажет: нешто я безбожник, нешто я агитирую?

Борвикис, плотный, лет пятидесяти мужчина с висячими усами, снял шапку и провел ладонью по лысине.