Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей

• Название: В тени алтарей
• Автор: Винцас Миколайтис-Путинас
• Издательство: Государственное издательство художественной литературы Литовской ССР
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1958

Роман В.Миколайтиса-Путинаса (1893–1967) «В тени алтарей» впервые был опубликован в Литве в 1933 году. В нем изображаются глубокие конфликты, возникающие между естественной природой человека и теми ограничениями, которых требует духовный сан, между свободой поэтического творчества и обязанностью ксендза.

Главный герой романа — Людас Васарис — является носителем идеи протеста против законов церкви, сковывающих свободное и всестороннее развитие и проявление личности и таланта. Роман захватывает читателя своей психологической глубиной, сердечностью, драматической напряженностью.

«В тени алтарей» считают лучшим психологическим романом в литовской литературе. Он переведен на многие языки, в том числе и на русский. На русском языке роман впервые вышел в 1958 году.

---

— Кто этот ксендз, который спорил с прелатом? — спросил Васарис соседа.

— А, это ксендз Лайбис, капеллан гимназического костела, — объяснил тот. — Ну и смельчак. Не всякий бы решился на такой спор с прелатом.

Васарис так и отметил про себя, что ксендз Лайбис — человек, от которого можно услышать новые, смелые мысли.

Между тем речь зашла о нормах поведения священника. Все разоткровенничались, потому что десерт был подан, служанка и лакеи удалились, не было за столом и ни одного семинариста. Некоторые даже пожилые ксендзы не хотели согласиться с тем, что среди духовенства есть такие люди, которые, по словам Лайбиса, пропьянствовав целую ночь, идут затем служить обедню или, того пуще, увиваются за чужими женами. Другие уверяли, что такие ксендзы действительно существуют, а третьи помалкивали и только многозначительно улыбались.

— Откуда такое различие мнений? — снова обратился Васарис к соседу. — Ведь сами-то ксендзы, особенно пожилые, должны одинаково хорошо знать быт духовенства.

— О, далеко не так, — ответил тот. — Есть такие блаженные отцы, которые весь свой век думают, что все их собратья живут в такой же святости, как они сами. Вон, к примеру, шлавантскому батюшке и на ум не придет, что в кабинете у прелата можно получить рюмочку и что его соседи прикладывались к ней не один раз. А что же говорить о вещах более серьезных! Ксендзы, извольте видеть, вообще народ осмотрительный, а развратники и подавно. Развратники не примут в свою компанию человека ненадежного, а святые простачки чаще всего не замечают того, что творится у них под самым носом. Развратник у таких и исповедываться не станет. Он подыщет исповедника с такими же «широкими взглядами», как у него самого. Отсюда, извольте видеть, и берется различие мнений. И отцы-епископы, благодарение богу, часто пребывают in ignorantia invincibili[116]. Оно, конечно, многое становится известным из жалоб и доносов, но вообще-то они не видят и не слышат, что творится в божьей овчарне.

— И наш прелат из тех, кто пребывает в неведении?

— О нет, прелат прекрасно знает жизнь духовных пастырей. Прелат знает, что peccare humanum est…

Обед кончился, все встали. Прелат прочел молитву и попросил гостей в гостиную. Васарис отказался от кофе и подошел к хозяину проститься, объяснив, что хочет еще навестить своих знакомых, так как редко получает возможность съездить в город.

— Приезжай почаще, — приглашал его прелат, — я всегда рад тебя видеть. А в этот кооперативный бизнес ты не втравляйся. Ну их к шуту. Вот увидишь, ничего хорошего из этого не получится.

У Васариса чесался язык рассказать о побоище в корчме, но он сдержался. Откланялся и вышел. Он намеревался сходить к госпоже Бразгене, с которой не видался со дня своей первой службы.

В передней его нагнал капеллан Лайбис.

— Что это вы так рано домой? — удивился он.

— Не совсем так. Хочу еще забежать к одним знакомым.

— Если к госпоже Бразгене, так и скажите. Она просила, чтобы я не выпускал вас из виду и доставил ей. Идемте.

— Туда я и собираюсь.

Встретила, их одна госпожа Бразгене, — доктор ушел на какое-то собрание. Она была в хорошем настроении, лицо ее сияло радостью.

— Ксендз доктор, — обратилась она к капеллану, — знайте, что Васарис моя давнишняя симпатия и первая любовь, которая не прошла и до сих пор. Я его звала Павасарелисом, он меня — Люце. Однажды я хотела его поцеловать, но он убежал. Я знаю, что после он сам в этом раскаивался. Он вообще все время от меня бегал. Теперь вам известно положение вещей и прошу это запомнить.

Васарис видел, что говорится все это в шутку, но в то же время и всерьез. В шутку — ксендзу капеллану, всерьез — ему. Он покраснел и от того, что в словах ее была правда, и от радости, что увидел ее и услышал такие слова.

Ксендз Лайбис улыбнулся и сказал:

— Когда игра честная, то и друзья ведут себя честно, сударыня. Со своей стороны должен вам признаться, — обратился он к Васарису, — что я потратил немало усилий, дабы приобрести расположение госпожи Бразгене, и безуспешно. Теперь я знаю причину и впредь буду лояльным.

Васарис одолел свою робость и, приноравливаясь к тону беседы, тоже пошутил:

— Госпожа Бразгене говорит святую правду. Если бы я не убежал тогда, она бы полонила меня. Да, да… Мало ли о чем приходится сожалеть после времени, хотя вообще-то не стоит сожалеть о вещах непоправимых.

— Почему непоправимых? — удивился Лайбис. — Из слов госпожи Бразгене я вижу, что ничего вы не испортили. Только теперь вы не должны убегать, чтобы потом не пришлось сожалеть по-настоящему и на этот раз окончательно.

— А что вы сами говорили за обедом об обольстителях чужих жен?

— Павасарелис — обольститель чужих жен! Ха-ха! — Мысль эта показалась хозяйке такой парадоксальной, что от смеха у нее слезы на глазах выступили. Рассмеялись и оба ксендза.

Капеллан оказался человеком общительным и веселым. Он был еще не стар, хотя и не первой молодости. Образование он закончил в одном из университетов Западной Европы и получил степень доктора философии. Епархиальное начальство и ксендзы построже, особенно те, которые имели степень магистра Петербургской академии, неодобрительно смотрели на капеллана Лайбиса и считали его модернистом. Его взгляды на многие вещи в самом деле отличались своеобразием, но держался он, как подобает достойному ксендзу, и ему нечего было вменить в вину. К Бразгисам он захаживал часто и был там желанным гостем.

Ксендз Лайбис знал Васариса по стихам, слыхал про него кое-что от молодых ксендзов, но определенного мнения о нем еще не составил. Ксендз Лайбис вообще не брался судить о человеке заглазно. Он обладал удивительной способностью угадывать характер людей по наружности, по выражению лица, по походке и манерам, так что не придавал значения выражаемым ими вслух мыслям и мнениям.

— И дурак может сказать умную вещь, — говорил он. — Тут все дело в навыках, в подражании другим, а иногда и в самой глупости, потому что и глупость иногда кажется нам мудростью или, по крайней мере, оригинальностью. Но выражение лица, походка, манеры всегда связаны с подлинной сущностью человека. От этого никуда не денешься, тут не поможет никакое притворство, потому что притворство-то и выдаст тебя.

Посмеявшись над Павасарелисом в роли обольстителя чужих жен, Люция нетерпеливо спросила ксендза Лайбиса:

— Ну, рассказывайте, что вы там наговорили относительно обольстителей чужих жен, если испугали даже непорочного ксендза Людаса. Он готов опять убежать от меня.

— Да ровным счетом ничего, сударыня, — ответил ксендз доктор, комически-удивленно приподняв брови. — Обольститель чужих жен среди ксендзов весьма редкая птица. Поверьте, сударыня, чужие жены чаще обольщают нас, нежели мы их.

— И все ваши проклятия, конечно, предназначались этим нахалкам!

— Отнюдь нет. Дамы, которые обольщают ксендзов, делают весьма полезное дело.

— Потому что меньше надоедают своим мужьям?

— Это, во-первых. Во-вторых, вот почему: согласитесь, сударыня, что одни попики устоят против прекрасных искусительниц, другие поддадутся. Те, которые устоят, заслужат большую награду на небесах. Те же, которые сдадутся, в свою очередь делятся на две категории: одни сдадутся глупо, по-рабьи, увязнут, как мухи в меду, и погибнут; другие же сдадутся в борьбе и в этой борьбе обретут себя, закалятся. Их путь, сударыня, ведет к свободе! И их ничто не остановит. Они пойдут и дальше путем борьбы и мятежа, в поисках новых идеалов, новых истин.

Речь свою доктор Лайбис начал в подчеркнуто юмористическом тоне, но с каждой фразой его высоко поднятые брови опускались все ниже, продолговатое смуглое лицо становилось все более серьезным, и, когда он произнес последние слова, уже две вертикальные, а не горизонтальные морщины пересекли его лоб. Ясно было, что он больше не шутит. Посерьезнела и Люция, а Васарис с изумлением следил за игрой физиономии говорящего и его речью, которая приняла такой неожиданный оборот.

— Я недавно вышел из семинарии, — сказал он, — и эта тема мне в новинку. В семинарии нас учили бояться женщин, как огня.

— То есть, показали вам кратчайший путь к женщине. Чем больше остерегаешься чего-нибудь, тем труднее уберечься. Мы, как назло, чаще всего делаем то, чего больше всего остерегаемся, и в таких случаях исправить ошибку гораздо труднее. Единственный способ спастись от женщины — это жениться на ней. Жена уже теряет ореол роковой искусительницы, которым окружена женщина как таковая. Между мужем и женой не вспыхивают искры творческой фантазии. Хорошая жена — это жизненный комфорт и покойная обстановка, она помогает мужу реализовать заложенные в нем способности; плохая жена — это язва, недуг, она губит способности мужа, а может быть, и его самого. Но и та и другая живут в кругу чувств, мыслей, интересов и дел мужа. Из-за них у мужа может быть лишь приятное или неприятное самочувствие. Но творческое напряжение возникает лишь между двумя различными полюсами: между мужчиной и женщиной, к которой он стремится и которая остается недосягаемой. Поэтому, если бы церковь действительно хотела оградить священников от женщин или заботилась об их нравственности, она должна была бы отменить целибат. Ведь теперь многие понимают, что у женатого мужчины желания, помыслы и воображение чище, чем у неженатого, особенно у неженатого по принуждению. Все аргументы богословов и аскетов касательно красоты целомудрия бьют мимо цели. Конечно, целомудрие ради воздержания — вещь прекрасная, но это такой же дар природы, как гениальность, талант, словом, то, чего нельзя требовать от кучки набранных откуда попало юнцов.