Патриция Хайсмит - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Патриция Хайсмит
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Триллер
• Год: 1995
• ISBN: 5-7001-0182-3

Брокер, хобби которого разведение . Мальчик увлеченныйчерепахой, которую его матьпринесла домой. Женщина посещающая психоаналитика для решения семейных проблем. Молодая гувернантка, которая хочет выразить свою любовь и благодарность ксемье, котораянанялаее., казалось бы, обыкновенных людей, о которых рассказывают совершеннонеобыкновенные истории.

психологического саспенса ПатрицияХайсмит талантливо раскрывает секреты, которые скрываются за фасадом здравомыслия и цивилизованности, в самых темных закоулкахчеловеческого разума.

Творчество американской писательницы Патриции Хайсмит, автора около 20 романов и 6-ти сборников рассказов, лауреата многих престижных премий, присуждаемых в жанре остросюжетной литературы, хорошо знакомо не только читателям, но и любителям кино. Среди наиболее известных экранизированных романов — «Незнакомцы в поезде», режиссер А. Хичкок.

---

— Знаешь что, — сказал Ники матери, — все эти книжки нам уже читала раньше Кэтрин, но когда их читает Люсиль, кажется, что это совершенно новые книжки!

Люсиль вспыхнула от удовольствия. Уложив детей, она спустилась вниз вместе с миссис Кристиансен.

— У вас все в порядке, Люсиль?.. По-моему, вам хочется спросить меня о чем-то?

— Нет, мэм, вот разве что… нельзя ли мне подняться сюда ночью — взглянуть, все ли в порядке у детей?

— О, мне не хотелось бы, чтобы вы из-за этого вставали среди ночи. Это, конечно, проявление заботы с вашей стороны, но, честно говоря, в этом нет никакой необходимости.

Люсиль промолчала.

— Кроме того, я боюсь, что вечера могут показаться вам чересчур длинными. Если вам вдруг захочется сходить в кино в городе, Альфред — это наш шофер — с удовольствием подвезет вас на машине.

— Спасибо, мэм.

— В таком случае спокойной ночи, Люсиль.

— Спокойной ночи, мэм.

Она вышла через заднюю дверь и прошла через сад, где продолжал бить фонтан. Когда она взялась за ручку двери, ей вдруг страстно захотелось, чтобы это была дверь детской, чтобы было уже восемь часов утра и пора было начинать все дела нового дня.

Тем не менее она чувствовала усталость, приятную усталость. Как все же чудесно, подумала она, выключая свет, чувствовать себя действительно усталой вечером (хотя было всего девять часов), а не страдающей от избытка энергии, неспособной заснуть из-за мыслей о матери или вечно гложущего беспокойства… Она вспомнила, как однажды, не так давно, в течение пятнадцати минут она не могла вспомнить свое собственное имя. В панике она побежала к врачу…

Все это было в прошлом! Она даже может попросить Альфреда купить ей в городе пачку сигарет — роскошь, в которой она отказывала себе многие месяцы.

Напоследок она еще раз взглянула из окна на дом. Занавески в детской колыхались на ветру, то выскальзывая наружу, но снова втягиваясь внутрь. Ветер что-то невнятно бормотал в покачивающихся верхушках тополей, — казалось, кто-то ласково с ней разговаривает, казалось, верещат детские голоса…

Второй день был похож на первый, за исключением того, что не было никаких происшествий вроде оцарапанной руки — таким же был и третий день, и четвертый. Размеренные и совершенно одинаковые — словно оловянные солдатики Ники, выстроенные в ряд на столе детской. Единственное, что менялось, — это любовь Люсиль к семье и детям — слепая и страстная привязанность, которая, казалось, становилась вдвое сильнее с каждым днем. Она успела заметить и полюбить очень многое: то, как Элоиза пила молоко осторожными маленькими глоточками; то, как нежный пушок на спинах у детей, закручиваясь, устремлялся вверх, чтобы слиться с волосиками на шее; и то, какие во время купания у них были трогательно беззащитные, хрупкие тела.

В субботу вечером в почтовом ящике, висевшем на двери домика для прислуги, она обнаружила адресованный ей конверт. Внутри был чистый лист бумаги, а в нем — две новые двадцатидолларовые купюры. Люсиль подержала одну из них, взяв за острые края. Бумажка не имела для нее никакой ценности. Чтобы ее потратить, пришлось бы идти в магазин, где полно чужих людей. Для чего ей деньги, если она никогда не собирается покидать дом Кристиансенов? Они просто будут копиться у нее — каждую неделю будет прибавляться по сорок долларов. Через год у нее будет две тысячи восемьдесят долларов, а через два года — вдвое больше. В итоге у нее когда-нибудь будет денег столько же, сколько у самих Кристиансенов, а ведь это совершенно неправильно.

Не покажется ли им странным, если она вдруг попросит вообще ничего не платить ей за работу? Или, к примеру, всего десять долларов?

Ей нужно было поговорить с миссис Кристиансен, и она подошла к ней на следующее утро. Время было выбрано неподходящее: миссис Кристиансен составляла меню на ужин.

— Да? — отозвалась миссис Кристиансен своим приятным голосом.

Люсиль наблюдала, как желтый карандаш в ее руке быстро скользил по бумаге.

— Для меня это слишком много, мэм.

Карандаш замер. От удивления у миссис Кристиансен слегка приоткрылся рот.

— Люсиль, вы действительно странная девушка!

— Что вы имеете в виду, говоря «странная»? — полюбопытствовала Люсиль.

— Ну, начнем с того, что вы по собственной инициативе практически день и ночь проводите с детьми. Вы даже ни разу не захотели взять выходной. Вы все время говорите о том, что хотели бы сделать для нас что-то «важное», хотя я просто не могу представить, что бы это могло быть… И вот теперь жалованье показалось вам слишком большим! Нам еще никогда не приходилось встречать такую девушку, как вы, Люсиль! Уверяю вас, вы совершенно необычная! — Она рассмеялась, и смех ее, легкий и непринужденный, резко контрастировал с напряженной скованностью стоявшей перед ней девушки.

Люсиль была в восторге от разговора.

— Необычная? Что вы имеете в виду, мэм?

— Ну, я только что это объяснила, дорогая. И я категорически отказываюсь уменьшить ваше жалованье, поскольку это будет уже чистейшей эксплуатацией. На самом деле, если вы вдруг передумаете и попросите прибавки…

— О нет, мэм… просто мне хотелось бы, чтобы я могла еще что-то сделать для вас… для всех вас…

— Люсиль! Вы ведь и так уже работаете на нас, разве нет? Вы заботитесь о наших детях. Что может быть важнее этого?

— Но я имела в виду нечто большее… я имела в виду более…

— Глупости, Люсиль, — перебила ее миссис Кристиансен. — Если люди, у которых вы работали раньше, были не столь… дружелюбны, как мы, это вовсе не значит, что вы должны ради нас расшибаться в лепешку. — Она замолчала, ожидая, что теперь девушка уйдет, но та, явно озадаченная, продолжала стоять возле стола.

— Мы с мистером Кристиансеном очень, очень довольны вами, Люсиль.

— Благодарю вас, мэм.

Она вернулась к играющим в комнате детям. Она не сумела ничего объяснить миссис Кристиансен. Ей бы нужно вернуться и рассказать, что она чувствует, рассказать о своей матери, о том, как она долгие месяцы боялась самой себя, о том, что она никогда не осмеливалась хоть немного выпить или даже выкурить сигарету… и благодаря тому, что она просто живет вместе с их семьей в этом чудесном доме, она снова прекрасно себя чувствует… Если бы она все это рассказала, возможно, она почувствовала бы облегчение. Она направилась было к двери, но ее остановило опасение, что она может помешать или что миссис Кристиансен покажется скучной ее история, история простой девушки-прислуги. И весь остаток дня невысказанная благодарность давила неимоверной тяжестью в груди.

До часа ночи она просидела в своей комнате с зажженным светом. Теперь у нее были сигареты, и, хотя она позволяла себе выкуривать по вечерам всего три штуки, даже этого было достаточно, чтобы кровь, пульсируя, начинала звенеть у нее в ушах, мысли рассеивались, а сама она полностью погружалась в свои героические мечты. И когда все три сигареты были уже выкурены, а ей хотелось еще, она встала, ощущая в голове необыкновенную легкость, и убрала пачку в верхний ящик, чтобы уберечься от соблазна. Задвигая ящик, она заметила на коробке с носовыми платками две двадцатидолларовые купюры, полученные от Кристиансенов. Она взяла их и снова села.

Она оторвала картонную спичку от книжечки, зажгла ее и прислонила горящим концом вниз, к краю пепельницы. Медленно она зажигала одну за другой спички и складывала их в хорошо продуманном порядке — чтобы получился маленький мерцающий, находящийся под ее полным контролем костер. Когда спички кончились, она разорвала на мелкие кусочки картонную книжечку и не спеша подложила их в огонь. Наконец она взяла двадцатидолларовые купюры и не без некоторого усилия порвала на такие же мелкие кусочки. Их она тоже обрекла на сожжение.

Миссис Кристиансен не поняла ее, однако если бы она увидела это, то, возможно, и поняла бы. Но даже этого было мало. Точно так же ей было мало просто преданной службы. Этого можно ожидать от кого угодно за деньги. Но ведь она не такая, как все, она необычная, разве миссис Кристиансен сама не сказала ей об этом? Потом она вспомнила и другие слова миссис Кристиансен: «Мы с мистером Кристиансеном очень, очень довольны вами, Люсиль».

Тут она непроизвольно встала, не в силах сдержать счастливой улыбки. Она чувствовала себя просто могучей и неуязвимой благодаря силе своего ума и положению в доме. «Мы с мистером Кристиансеном очень, очень довольны вами, Люсиль». Теперь для полного счастья ей не хватало только одного: ей нужно было проявить себя в критической ситуации.

Вот если бы какая-нибудь вселенская катастрофа, вроде тех, о которых она читала в Библии… «И разверзлись хляби небесные». Так, кажется, об этом написано в Библии. Она представила себе бурлящие волны, со всех сторон атакующие особняк, поднимающиеся все выше и выше, почти до самых окон детской. Она спасла бы детей и приплыла с ними в безопасное место, где бы оно ни находилось.