Вадим Фролов - Что посеешь

• Название: Что посеешь
• Автор: Вадим Фролов
• Жанр: Детская проза
• Год: 1973

Журнальный вариант повести Вадима Фролова «Что посеешь». Повесть опубликована в журнале «Костер» №№ 9–12 в 1973 году.

---

Соседки кивали и смотрели на один из балконов третьего этажа, где проживал профессор Орликов со своими многочисленными домочадцами.

— Ага! Мог бы он такую ораву кормить, если бы не…? — свистящим шепотом говорила С. А. Пискарева. — То-то! И, наконец, что еще очень важно. Мы трудились всю нашу жизнь, не разгибая спины и не покладая рук. Так что ж, когда теперь наши дети имеют все возможности, чтобы учиться, они должны вкалывать, как мы, ишачить, как мы?! Нет уж!

Автора могут спросить: чего он так распространяется про эту самую Серафиму Аристарховну? Беда в том, что речи С. А. Пискаревой на некоторых мамаш очень даже действовали. Не на всех, конечно, но, например, на добрую Петькину маму — Марию Ивановну Батурину — эти грозные и сладкие речи, к сожалению, подействовали.

И вот однажды после очередной беседы с С. А. Пискаревой Мария Ивановна пришла домой и сказала сыну своему Петру:

— Ты лоботряс! Чем ты целый день занимаешься? В школе — одни троечки. Дома — всю квартиру каким-то металлом загваздал. Сам — посмотри на кого похож, — руки не отмыть, нос в саже. Все дети как дети, кто на пианино играет, кто задачки решает, а он нос в сажу сует. Другие дети знаменитыми учеными будут, а он хочет… как отец всю жизнь… вкалывать и… ишачить!

Петр Батурин поперхнулся куском пирога и, вытаращив глаза, посмотрел на свою маму. Такие странные слова он слышал впервые…

— Ты, мам, что? Заболела, что ли? — удивленно спросил он.

— Заболела?! — Мария Ивановна даже руками всплеснула. — Да как ты с матерью разговариваешь?! Я тебе покажу «заболела»! Я тебе покажу, как не вовремя пироги лопать. Калории и углеводы у меня лопать будешь! Вовремя! И чтобы… этого… металлолома духу в квартире не было!

И что тут началось! Из Петькиной комнаты и из кладовки в переднюю полетели болты и гайки, велосипедные колеса и какие-то винты, железо разного профиля, клещи и плоскогубцы, молотки и паяльники, банки, склянки и жестянки. Грохот и лязг стоял такой, что сверху и снизу прибежали соседи и с изумлением наблюдали, как уже из передней на лестничную площадку летели упомянутые выше предметы, а Петр Батурин то, как вратарь, пытался поймать какую-нибудь банку, то, как боксер, увертывался от летящей в него жестянки.

Перекидав весь этот металлолом, Мария Ивановна в сердцах захлопнула дверь перед самым Петькиным носом. Соседи разошлись. На площадке остался Петр, который с обалделым видом почесывал себе затылок, да профессор Орликов, спустившийся с третьего этажа. Петр тяжело вздохнул, но тут же принял суровый и гордый вид.

А профессор Орликов нагнулся и начал что-то выискивать в куче весьма полезных вещей, выкинутых на площадку.

— Ага, вот, — сказал он и разогнулся, держа в руках паяльник, — не одолжишь на пару дней паяльничек, Петя? Мой перегорел.

— Пожалуйста, — довольно мрачно сказал Петр и тяжко задумался, куда же, в самом деле, девать теперь все эти сокровища.

Он и сам не заметил, как вслух сказал:

— В металлолом, что ли, сдать?

— Ни в коем случае, Петя, — серьезно сказал профессор, — ни в коем случае. Этакое богатство…

Потом тряхнул своей богатырской гривой и сказал:

— Безвыходных положений не бывает. Пошли, юноша.

— Куда? — удивленно спросил Петр.

— Ко мне, конечно. Поищем временную территорию для… гм… склада. Пошли.

— Нет, — быстро сказал Батурин, — к вам — нет.

Профессор внимательно посмотрел на Петра.

— Так ведь у нас никто не кусается.

— А я и не боюсь, — буркнул Батурин.

— Тогда пошли.

— Нет, — опять быстро сказал Батурин.

Профессор Орликов взлохматил свою могучую гриву и присел на ступеньку. В это время жена профессора поднималась по лестнице с продуктовой сумкой.

— Венчик, — удивленно сказала она. — Что ты тут делаешь?

— А, Лизок, — обрадовался Вениамин Вениаминович, — скажи, пожалуйста, у нас в кладовке найдется немного места?

Елизавета Николаевна покачала головой и улыбнулась.

— Откуда же, — сказала она, — когда там чуть не дюжина автомобильных колес, задний мост и, как его… карданный вал. А что случилось? — она с любопытством оглядела груду предметов, громоздящихся на площадке.

— Да вот, — горестно сказал профессор Орликов, — надо товарища выручать. Из него наверняка знаменитый изобретатель выйдет.

Петр Батурин встрепенулся:

— А вы откуда знаете?

— Судя по неприятностям, которые на тебя свалились. И судя по тому, как ты их переносишь, — ответил профессор. — Вспомни: Рудольфа Дизеля, который изобрел мотор, чуть не довели до сумасшедшего дома, тульский Левша, который блоху подковал, тоже всю жизнь мучился, а великого ученого Джордано Бруно даже на костре сожгли…

Петр удивленно уставился на профессора. Елизавета Николаевна смеялась, а профессор, став в позу, продолжал своим могучим басом:

— Таких примеров в истории, к сожалению, тьма, но они говорят о том, что великие люди не боялись трудностей. Итак, что мы будем делать, Лизок? Не дадим погибнуть великому самоучке-механику?!

— Нет, конечно, — сказала Лизок. — Заводи-ка ты свой драндулет, если заведется, забирайте это бара… эти штуки и поезжайте на реку к дяде Веретею. У него там хороший сарайчик есть.

— Ты гений, Лизок! — закричал профессор Орликов. — История тебя не забудет. Итак, я пошел заводить свой драндулет, как непочтительно выразилась моя супруга, а вы, юноша, таскайте пока свои материальные ценности вниз.

— А… — начал было Батурин, но профессор не дал ему договорить.

— Вопросы потом, — сказал он, — сейчас за дело.

И он загрохотал вниз по лестнице.

Елизавета Николаевна отправилась домой, а Петр ухватил пару велосипедных колес и, кряхтя, понес их вниз. И только он все перетаскал к подъезду, как, лязгая, громыхая и скрежеща, притащилась старенькая рыженькая профессорская «Победа». Вениамин Вениаминович вылез и, отдуваясь, сказал:

— Ну, Иван Кулибин, прошу…

…Профессор лихо крутил баранку, Петька сидел рядом с ним, сзади грохотали всякие банки, жестянки и железяки.

— Имей в виду, — говорил Вениамин Вениаминович, — за идею нужно бороться. Я вот за эту идею, — он постучал ногой по полу машины, — ох, как долго боролся! И меня, брат мой, тоже долго не понимали и ставили палки в колеса. Вся моя веселая семейка ставила мне палки в колеса. Но я был тверд и настойчив. И вот, — он опять постучал по полу ногой, — собрал. Сам. Можно сказать, из старья. Но вот этими руками! — тут профессор оторвал руки от баранки и поднял их вверх, а машина вильнула в сторону.

— Ну-у! — крикнул профессор Орликов, схватившись за руль. — Ну-у! Балуй! Керосинка ржавая!

Он помолчал немного, потом, покосившись на Петра, спросил:

— А ты чего мастеришь, если не секрет?

Тут Петр Батурин несколько замялся.

— Придумал я тут одну штуку, — нехотя сказал он.

— Ну? — с интересом спросил профессор.

— Да нет, это так… — Петр махнул рукой и вздохнул, — мечта.

— Так это же прекрасно! — закричал профессор Орликов. — Что может быть прекраснее мечты?! Надо превратить ее в действительность — только и всего.

— Да, только и всего, — уныло сказал Петр. — А как?

— Это уже другой вопрос, — серьезно сказал профессор. — Давай посоветуемся.

Надо сказать, что профессор Орликов нравился Петру Батурину. Работал профессор как вол. И, несмотря на это, у него хватало времени возиться со своей «Победой», ходить со своим семейством в разные походы и даже петь в хоре Дворца культуры.

Он был довольно молодой, толстый, веселый и громогласный, как духовой оркестр. По утрам он вылезал на балкон в застиранных тренировочных брюках и прочищал горло — пел свои любимые песни и разные арии из опер. Из арий он особенно любил «На земле весь род людской…» из оперы «Фауст». Он исполнял ее с большим чувством и таким могучим басом, от которого дребезжала посуда в сервантах соседей. Эту арию он исполнял, когда у него было хорошее настроение. И когда его одолевали разные семейные заботы. Этих забот у него было, как говорят, «вагон и маленькая тележка», так как семейка у него была — ого-го! Ничего себе семейка — целая орава, как говорила уважаемая С. А. Пискарева.

В этой семейке были: а) сам профессор Орликов, б) его жена — Елизавета Николаевна, в) три дочки, г) три сына. Причем, старший сын и средняя дочка родились в одно время, средний сын и младшая дочка — тоже были близнецами. Младший сын еще ходил пешком под стол, а старшая дочка уже училась на первом курсе института.

Были еще две престарелые тетки, какие-то родственницы не то профессора, не то профессорши — тетя Пуся и тетя Гуся. И тем не менее многочисленное Орликовское семейство было на редкость веселым и неунывающим.