Стивен Миллхаузер - Метатель ножей

• Название: Метатель ножей
• Автор: Стивен Миллхаузер
• Издательство: Эксмо
• Жанр: Триллер
• Год: 2002
• ISBN: 5-699-01285-0

Американский писатель Стивен Миллхаузер родился в 1943 году. Его первый роман «Джеффри Карграйт. Эдвин Маллхаус: жизнь и смерть американского писателя, 1943—1954», опубликованный в 1972 году, был удостоен французской премии за лучшее иностранное произведение и мгновенно принес автору известность. С 1972 года Миллхаузер выпустил еще три романа, последний из которых, «Мартин Дресслер: Сказка об американском мечтателе», в 1997 году получил Пулитцеровскую премию. Стивен Миллхаузер – певец множеств и любитель перечислений. Писатель который из миллиона мелочей, обыденных и не очень, с помощью привычного нам образа – супермаркета, луна-парка или лабиринта – создает маленький мир, микровселенную. Она живет, кажется, своей неживой жизнью, но только до тех пор, пока в ней находятся люди, смысл существования которых состоит в том, чтобы пребывать в ней. Писатель, отдающий всю силу таланта на то, чтобы читатель снова погрузился или хотя бы кончиками взрослой души прикоснулся к утраченной атмосфере отрочества и юности. Все герои его рассказов постоянно пребывают или входят в состояние удивления, любопытства, открытия и откровения. В этих иссториях вроде бы ВСЕ обыденно и если не существует, то вполне могло бы быть, и вдруг – щелк! – нам открывается что-то интимное и психологически яркое. Американский преподаватель коледжа пишет глубокую, и, одновременно, комфортную прозу, которую так хорошо читать теплым августовским вечером. Мы сидим на верандах, в старых скрипучих качалках, на деревянном столе поодаль корзина со спелыми грушами, а в душе легкая грусть от кратковременной разлуки с любимым человеком. И некуда спешить. Только ленивый не заметил отсылок в «Метателе ножей» к эстетике, мыслям и стилям многих, ныне мертвых и великих писателей. Многие из не ленивых, счастливые от узнавания цитат и метафор (игра «Угадайка!»), винят Миллхаузера во вторичности. Совсем не чувствуют волшебства, магической атмосферы.... Интересна игра Миллхаузера с наследием Франца Кафки. Во втором рассказе сборника, «Свиделись», ведется ниточка к рассказу Кафки «Превращение». Только у Миллхаузера все получается с обратным знаком: сюрреалистически влажная любовь к лягушке («Свиделись») против отвергания и ненависти к «насекомому» («Превращение»). Второй поклон Кафке – рассказ «Выход», запаралеленый со знаменитым безысходным «Процессом». Возникновение ассоциаций – процесс сугубо личный, во время чтения по разным причинам мне вспоминались «Незримые города» Итало Кальвино, «Вино из одуванчиков» Рея Бредберри, «Игра в бисер» Германа Гессе, БорхесБорхесБорхес и даже знаменитый квест «Syberia» (великолепнейший рассказ сборника «Новый театр механических кукол»). А в целом, книга весьма и навсегда достойна занимать свое место на полке в центральных залах Вселенной библиотеки. Хотя откуда у нее такие залы, она же безконечна... (http://frame.friends-forum.com/Gazeta/13/10/245.html)

---

Он был красив: резкие черты лица жителя Новой Англии (его семья, как он утверждал, поселилась в Коннектикуте сразу после падения Римской империи), – но невзирая на манящие улыбки однокурсниц, воздерживался от бурных романов с городскими девушками в кожаных куртках: не желал иметь с ними ничего общего. После колледжа мы год вместе снимали комнату в университетском городке, полном кафе и книжных магазинов, платили за нее пополам и дрейфовали от одной пустяковой работы к другой. Я оттягивал неминуемо ожидавшую меня жизнь в костюме с галстуком, а он издевался над моим обыкновенным страхом стать обыкновенным, защищал американский бизнес как единственный оплот оригинальности, читал Платона и «Основы современной шахматной игры» и играл на флейте. Однажды он уехал – вот просто так, – начать то, что он называл новой жизнью. Еще год я получал открытки из маленьких городков по всей Америке с изображением Главных улиц и старинных железнодорожных станций где-то в глухомани.

На открытках он писал что-нибудь вроде «До сих пор ищу» или «Ты не видел мою бритву? Помоему, я оставил ее в ванной». Потом полгода ничего – и вдруг открытка из Юджина, штат Орегон, в которой он подробнейшим образом описывал неопознанный деревянный предметик, обнаруженный в верхнем ящике бюро в спальне, которую он снимал, – а потом девять лет молчания. За это время я устроился на работу и почти женился на старой подруге. Купил дом на симпатичной улице, что тянулась меж рядами кленов и веранд, немало размышлял о старом друге Альберте и спрашивал себя, к этому ли я стремился в те давние дни, когда еще к чему-то стремился, – к такой ли жизни, какой живу сейчас.

Городок оказался хуже, чем я предполагал. Я медленно проехал рассыпающееся кирпичное здание бумажной фабрики с заколоченными окнами, ряды поблекших шелушащихся домов на две семьи, где на просевших верандах сидели и пили пиво парни в черных футболках, тату-салон и вялый ручей. Дорога 39 вилась по полям дикой моркови и желтой амброзии, то и дело попадался унылый домик или грядка пожухлой от солнца кукурузы. Я миновал прогнивший сарай с обвалившейся крышей. Проехав 3,2 мили по одометру, я увидел у края дороги видавший виды дом.

Перед ним в высокой траве лежал велосипед, открытый гараж был до отказа набит ветхой мебелью. Я неуверенно свернул на немощеную дорожку, остановился, не выключая мотора, вышел и направился к двери. Звонок отсутствовал. Я постучал по сетке, которая громко заколотилась о косяк, и к двери подошла высокая, босая и очень бледная женщина с заспанными глазами, в длинной мятой черной юбке и робе поверх футболки. Я спросил про Альберта, она подозрительно на меня глянула, дважды быстро качнула головой и хлопнула дверью. Направляясь к машине я заметил, как ее бледное лицо смотрит на меня из-за раздвинутых розовых занавесок. Я подумал: может, Альберт женился на ней, а она не в себе? Потом, выруливая с дорожки, я еще подумал, что следует сейчас же развернуться – немедленно – и рвануть подальше от этих путаных приключений в дикой местности. В конце концов, мы не виделись девять долгих лет, все должно быть иначе. На 4,1 милях дорога свернула в гору, и я увидел мрачный дом, притаившийся за пыльными деревьями. Я свернул на непонятную грунтовку, колеистую и заросшую сорняками, и надавил на тормоз, чувствуя себя одиноким и брошенным: вот занесло меня – в богом забытое тошнотворное нигде, мотаюсь тут, словно дурак или преступник. И тут дверь открылась и вышел Альберт: одна рука в кармане, другой машет.

Он был такой же – ну, почти такой же, только смуглее и крепче, чем я помнил, будто он все эти годы жил на солнце; лицо чуть заострилось – красивый мужчина в джинсах и темной рубашке.

– Я все думал, приедешь или нет, – сказал он, подходя к машине, и вдруг будто вгляделся в меня. – Ты выглядишь точно так, как должен, – заметил он.

Я чуть призадумался.

– Все зависит от того, как я должен выглядеть. – Я сурово глянул на него, но он лишь рассмеялся.

– Правда, здорово? – спросил он, направляясь к дому с моей сумкой, и одной рукой обвел все вокруг. – Десять акров и почти задаром. Я все это купил, гулял тут в первый день и опа! как ты думаешь, что я нашел? Виноград. Кучу винограда. Старая упавшая шпалера, а вокруг – сплошь виноград. Италия в Нью-Йорке. Погоди, я тебе еще пруд покажу.

Мы вступили под высокие деревья – дом окружала небольшая рощица кленов и сосен.

Громадные кусты наполовину скрывали окна. Я отметил, как хорошо защищен дом от любопытных взглядов: частное жилье, тенистый остров в море полей.

– И все же, – сказал я, озираясь в поисках его жены, – мне как-то в голову не приходило, что ты можешь жениться.

– Тогда – нет, – отвечал он. – Осторожней, перила.

Мы поднимались по ступенькам длинной, темной передней веранды, и я уцепился за вихляющие железные перила, которым не хватало деревянной обшивки. Вокруг лампочки под крышей жужжали шершни. На веранде стоял просевший шезлонг, старый трехскоростной велосипед, ржавая снежная лопата в металлическом мусорном ящике и деревянные качели с пустым цветочным горшком.

Альберт открыл деревянную дверь с сеткой и несколько манерно пригласил меня войти.

– Скромно, – объявил он, – зато мое.

Он смотрел на меня взволнованно – это волнение объяснить я толком не мог, но оно напомнило мне его волнение давних дней, и, входя в дом, я спросил себя: может, и я в те дни стремился к такому. В доме было прохладно и почти темно – темень глубокой тени, прошитая солнечными лучами. За полуопущенными шторами в окне виднелись ветки. Мы вошли в гостиную, где стояли завалившееся назад кресло-качалка и кушетка с одной подушкой. На древних обоях по всей комнате повторялись какие-то выцветшие сцены. Альберт, все больше нервничая, провел меня по скрипучей лестнице с рассохшимися ступенями в мою комнату: кровать под розовым покрывалом с рюшами, тумбочка, на которой валялась отвертка с прозрачной желтой ручкой, – и мы быстро спустились обратно.

– Ты, наверно, голоден, – сказал он со странной дрожью в голосе, и через дверной проем повел меня в почти совсем темную столовую. На большом круглом столе бело мерцали в полутьме три прибора. Один стул с круглой спинкой оказался занят. Лишь подойдя ближе, в послеполуденном сумраке я увидел, что на нем, упершись горлом в край стола, сидит огромная, фута два ростом лягушка.

– Моя жена, – сказал Альберт, глядя яростно, словно вот-вот на меня кинется. Я почувствовал, что мне устраивают какую-то дьявольскую проверку.

– Очень приятно, – резко ответил я и сел напротив. Стол озером простирался меж нами.

Может, я неправильно понял, думал я, может, это просто игрушка какая-то – но даже в тусклом дневном свете я видел, как движутся огромные влажные глаза, как быстро она дышит. Пахло болотом. Должно быть, Альберт надо мной насмехается, размышлял я, думает, я сейчас покажу то, что, по его представлениям, должно быть моей гнусной буржуазной душонкой. Но в какие бы игры он ни играл, я себя выдавать не собирался.

– Прошу, – сказал Альберт, придвигая ко мне хлебную доску с караваем хлеба и головкой сыра. На столе лежал большой нож, и я принялся резать хлеб. – И отрежь Алисе немного сыру, пожалуйста. – Я немедленно отрезал Алисе немного сыру. Альберт исчез в кухне, и в полутьме я взглянул на Алису через стол, а потом неловко отвел взгляд. Альберт вернулся и поставил передо мной пакет апельсинового сока и маленькую бурую бутылку пива.

– Все, что душе угодно, – сказал он, слегка поклонившись.

Он взял отрезанный для Алисы сыр и порубил на мелкие кусочки у нее на тарелке. Алиса взглянула на него – то есть, мне показалось, что она на него взглянула, – этими своими влажными глазами с тяжелыми веками и проворно слизнула сыр. Потом легла горлом на край стола и замерла.

Альберт сел и отрезал себе хлеба.

– После обеда тебе все покажу. Сходим к пруду и все такое. – Он посмотрел на меня, склонив набок голову, и я внезапно вспомнил этот его жест. – Ну а ты? Давно все-таки не виделись.

– Да вот, все холостяком брожу, – сказал я, и мне сразу не понравился собственный дурацкий тон. Мне вдруг отчаянно захотелось поговорить с Альбертом серьезно, как в старые дни, наблюдая в высокие сводчатые окна, как медленно сереет ночь. Но что-то меня удерживало: слишком много времени прошло, – и хотя после всех этих лет он пригласил меня к себе и показал свою жену, все было как-то косо, будто ничего он мне не показал, будто прятался по-прежнему. Я вспомнил, что и тогда, во времена нашей дружбы, он одновременно казался открытым и замкнутым, будто прятался даже в собственных признаниях. – Не то чтобы у меня был четкий план, – продолжал я. – Встречаюсь с женщинами, но они все какие-то не те. Знаешь, я всегда был уверен, что это я женюсь, а не ты.

– Я сам не планировал. Но приходит момент – и тогда понимаешь. – Он с нежностью взглянул на Алису, внезапно наклонился и кончиками пальцев легко коснулся ее головы.