Эльмира Нетесова - Утро без рассвета. Сахалин

• Название: Утро без рассвета. Сахалин
• Автор: Эльмира Нетесова
• Издательство: Прометей
• Жанр: Боевик
• Год: 1989

Человека, найденного убитым в маленьком доме тихого южного городка, не знает НИКТО. Его выдает только татуировка — своеобразный "фирменный знак" стукача колымских лагерей… У стукачей — врагов хоть отбавляй. И свести с ними счеты желают многие солагерники. Вот только у кого из многочисленных недругов убитого хватило сил «достать» своего врага за километры и километры от «планеты Колыма» — и хитрости проделать это столь безупречно чисто? Следователь, взявший дело, понимает — легким расследование не будет… Книга 3…

---

Это здорово! Ведь первыми идут мужчины. Создают жизнь! Быть первым — это удел мужчин. А я среди них. И, кажется, не из последних.

Я хорошо зарабатываю. Гораздо больше, чем в совхозе, или в порту. Больше, чем если бы эти два заработка сложить вместе. И, между прочим, без приписок. Это исключено здесь. Ложь и геология — понятия несовместимые.

А насчет моего здоровья отвечу, что нынче я здоров. И чувствую себя гораздо лучше, чем до Колымы и Камчатки. Словно заново на свет родился. О приступах забыл. Их нет. Я совершенно здоров. И в этом мне помогли люди, с какими работаю уже много лет подряд. Да и сам за себя взялся. Выкинул из памяти прошлое. Долги, «кентов» и врачей. Ты б меня теперь не узнал. Я теперь пятьдесят восьмой размер одежды ношу. Так-то.

Ну, а если всерьез, то пойми меня правильно. Хоть и рекомендовал ты мне вернуться в совхоз, но я не мог. Я рад и благодарен в душе тем людям, но вернуться туда — это значило вернуться пусть не в прошлое, но в воспоминания. И не изменить судьбу к лучшему, не попытаться что-то наладить, начать, а усугубить свою болезнь, заплесневеть в рутине.

Я решил для себя иначе, хотя, не скрою, не очень веря в свои силы. Совхоз оставил для себя, как запасной вариант. И решил, в мои-то годы, наконец-то стать мужчиной.

И знаешь почему, я не хотел, чтоб меня жалели и смотрели как на старую бабу, выжившую из ума. Ведь тогда, в зале суда, все именно так думали обо мне, не как о человеке, как о скотине. С цепочкой на шее — вроде поводка.

Я захотел доказать обратное. Не им! Нет! Себе! Ведь иначе мне нельзя было бы жить! Ведь сегодня Клещ и Муха, а завтра кто мною захочет распоряжаться? Кто заставит писать «липу» и заменить в развилке белку? И я сказал сам себе — хватит!

Ты знаешь, мой выбор на геологии остановился не случайно. Я знал, что романтика годится лишь для песен. А все остальное решает труд. Мышцы и мозоли. Сноровка и терпение. Этого мнем тогда было не занимать. Не хватало лишь характера. Вот за ним я и по— шел в геологию. И не просчитался. Хотя нелегко и непросто мне здесь пришлось. Я не воспитывал его в себе. Я приобретал его заново. Я добывал его топором на пятидесятиградусном морозе и заставлял себя работать по десять, двенадцать часов, когда не выдерживали другие. Я удерживал себя на ногах, когда другие валились от усталости. Я работал по пояс в снегу. Я в лютую пургу выталкивал себя сам за шиворот на работу, когда другие не решались и нос из будки высунуть. И работал. Работал пока не сыпались искры из глаз. Я переупорствовал десятибалльный ветер. Но нет, не его, себя я переломал. Я работал под проливным дождем. С утра до ночи. С топором. Так, что он к рукам прикипал. Рубашка парила. Темнело в глазах. А я не уходил. Я работал. Один. Не потому, что хотел показаться лучше других! Нет! Они свое отдали жизни и работали по мере сил! Они уже имели свой характер. А я его ковал на наковальне совести. Ведь я столько лет задолжал людям! Об этом знал только я! Они догадывались и не останавливали. Они понимали.

Сколько раз я голодал вместе со всеми. Когда пурга с верхом заносила нашу будку и ни один вертолет не мог к нам пробраться, чтоб подкинуть продуктов. И вот тогда я брал лыжи и рюкзак. И шел. Шел по тридцать, по пятьдесят километров и больше, чтоб принести продукты в отряд.

Ты спросишь, зачем рисковал? Почему отпускали меня одного? Я так хотел, Аркадий. Они делили со мной продукты. Со мною — ничтожеством по сравнению с ними. И я должен был хоть в чем-то уметь быть им полезным.

Пойми я, что истратил весь запас своей прочности и стал ненужным, обузой людям, я ушел бы от них. Не стал мешать. Ты спросишь, куда бы я пошел? Не знаю. Но конечно под бок к своей погибели, к смерти своей. Это я сумел бы сделать добровольно, без принуждений. Только человек имеет право на отдых. Зверь имеет право на жизнь, пока он силен. Или на смерть, если выдохся. А я жил в стае. И мне хорошо известны ее законы. Я применял их к себе, покуда считал себя вне закона людей. Я не индивид. Я зверь. Но переламывающий самого себя. Я не хотел им быть! И приручал себя к людям. Сам! Добровольно! Целиком.

Я сам себя морил голодом. Сам себя выталкивал из сухого спального мешка, уступая его тому, чей спальник промок от дождя. И залезая в него, заставлял себя не дрожать. Я не лез к костру вперед других. Я грелся поодаль, душою радуясь, что греются другие, имеющие на это большие права.

Нет! Я не был пришибленным. Не унижался и не терял достоинства. Высшим достоинством и теперь считаю — выжить в любых обстоятельствах и условиях, но не за счет ближнего своего.

Случалось, и я не выдерживал. Простывал от холода. Но и болезнь переносил на ногах, сцепив зубы. И мое тело сводила судорога усталости и боли. Но я сам себе научился приказывать. И, поднимая себя за уши, заставлял идти и работать.

Так продолжалось годы. Нет, не суд, и не ты приговорили меня к такому, я сам отбывал поселение. Вначале считая это принуждением, а потом и спасением своим.

И меня грызли комары. Тучами налетали, как «кенты». Тоже до крови мордовали. А я не сетовал, хотя в их месиве, порою, дерево трудно было разглядеть.

А случалась и беда… Вернее — испытание. В берлогу я упал. В темноте. Не разглядел. С работы поздно возвращался. Хотел сократить путь. И угодил. Сломал ногу. До будки, где отряд — восемь километров. Ближе — никого. Кричи не кричи — никто не услышит. Лежу на дне берлоги, все губы в кровь искусал. Боль мозг парализовала. А потом до сознания дошло, ведь в любую минуту может хозяин берлоги нагрянуть. Медведь! И жутко стало. А тут еще прошлое свое вспомнил. Думаю, неужели стоило все перенести, чтоб так по-дурацки сдохнуть. Ощупал дно берлоги. Топор свой нашел. Взял его. Заставил себя встать. В глазах огонь вспыхивает. Зацепил топором корень дерева. Вылез. А дальше ни шагу не могу сделать. А в тайге уже ночь. Срубил я две ветки покрепче. Приложил к ноге, как шины, брючным ремнем связал. Легче стало. Потом — палку вместо костыля. И похромал. К утру в будку пришел. А там уже переполох. Меня хватились. Искали всю ночь. Никто не спал. И стыдно мне перед ними стало, что столько хлопот и неприятностей я им доставил. А они про все забыли. Никто не упрекал. Радовались, что живой я вернулся.

Ну, а ногу мне быстро вылечили. Зажило, как на собаке. Уже и забыть успел, как болело. Но знаешь, что мне помогло уйти от берлоги и добраться до будки? Ты только не смейся, Аркадий и поверь. Тебе я не вру. Просто представил я, что вот из-за деревьев выйдут кенты и скажут: «Что? Выслуживаешься? Грехи зализываешь? Сознательным заделался, падла? А ну! Живо! Либо сдохнешь, либо с нами!» Ведь весь в синяках и шишках пришел. Зато пришел. Сам. Не остался там. Мне все казалось, что слышал я голос Мухи за спиной: «Куда бежишь? От меня нигде не спрячешься?»

А я ушел. И не прячусь. Живу и работаю. А когда слышу новую песню о геологах, знаю, что и мне она посвящена. И обо мне сложена. Что в жизнь новых городов и я вдохнул крупицу жизни.

Не все ж бараки строить! Вот уже три города за моей спиной. Уже построены. И два поселка. А центральные их улицы были когда-то профилями. Их и я прокладывал.

Пусть не знают об этом люди. Пусть никому из них неизвестно мое имя, но я знаю, что прокладывая одну из дорог, я искупаю свою вину. Прежнюю. Прошлую. А нынешние мои дороги, отмеченные на геологических картах острова пунктиром, — мое сегодняшнее, истинное, осязаемое. Легла дорога — не зря мучился, построен город — не зря жил.

Мне смешно, что и теперь еще Муха измеряет свои прежние ошибки деньгами. Сможет ли он откупиться. Но индульгенции за грех оплачиваем мы перед совестью не деньгами. А жизнями. Выброшенными. Потраченными впустую. Что ему до моего прощения? Его сама судьба приговорила. И это фатально. От нее он не откупится никакими деньгами. Она не умеет прощать ошибок. И мстит за каждую. Нет, я не в обиде на него. Я благодарен судьбе за жестокий, но верный урок.

Ушел от прошлого — так не бери от него ничего. Уходи без оглядки и сожалений. Не бери от него на память талисман. И я решил забыть все. Мне ничего не нужно от моего прошлого. Я никого не виню. Лишь себя. И денег мне ничьих не надо. Сам могу одолжить. И случись встретить себе подобного— помог бы, как себе самому. Но для чистого, светлого. А не на злое.

Кстати, Аркадий, спасибо тебе за добро твое. За то, что разобрался правильно и не погубил меня. А еще… За деньги. Помнишь, ты вернул мне из найденных в телогрейке денег те, какие я честно заработал в местах заключения и в совхозе. Честно говоря, я не ожидал от тебя такого жеста. Ты и так для меня, как первая улыбка судьбы. Но те деньги, как ложка к обеду, помогли мне вернуться на Сахалин. Потом продержаться первое время, пока я нашел себе работу. Да и позже…

Ведь я теперь имею в Южно-Сахалинске квартиру. Благоустроенную. В хорошем районе. Обставил я ее по-человечески. А все потому, что не часто в ней бываю. На отдых приезжаю редко. Зато когда приезжаю, отдыхаю и телом, и душой.