Михаил Лыньков - Незабываемые дни

• Название: Незабываемые дни
• Автор: Михаил Лыньков
• Издательство: Военгиз Минобороны СССР
• Жанр: О войне
• Год: 1953

Выдающимся произведением белорусской литературы стал роман-эпопея Лынькова «Незабываемые дни», в котором народ показан как движущая сила исторического процесса.

Любовно, с душевной заинтересованностью рисует автор своих героев — белорусских партизан и подпольщиков, участников Великой Отечественной войны. Жизнь в условиях немецко-фашисткой оккупации, жестокость, зверства гестаповцев и бесстрашие, находчивость, изобретательность советских партизан-разведчиков — все это нашло яркое, многоплановое отражение в романе. Очень поэтично и вместе с тем правдиво рисует писатель лирические переживания своих героев.

Орфография сохранена.

---

— Чудесно! Чу-у-десно! Чуде-есно! — и Вейс даже щелкнул пальцами от удовольствия. А в голове его мелькнуло: хоть раз да подковырну этого слишком уж самонадеянного Коха, которому в последнее время перепадают все похвалы начальства. Зазнался немного, даже с ним, комендантом, не всегда считается.

Через каких-нибудь полчаса Клопиков доставил в комендатуру Слимака. Тот был бледен, перепуган, зуб на зуб не попадал от страха.

— Коммунист? — резко спросил его комендант.

— Нет, нет, простите! Какой с меня коммунист? Когда-то, правда, в милиции служил, но ушел оттуда, бросил службу…

— Выгнали?

— Да-да, уволили меня… Не мог стерпеть несправедливости советских порядков, когда хорошему человеку ходу не дают… Я же, как-никак, благородного происхождения, мой отец служил в царском акцизном управлении, в большом почете был. А мне пришлось с огурцами и капустой возиться, разными орсами заведовать… никакого разворота человеку, можно сказать.

— Дети есть?

— Есть, господин комендант, есть. Еще маленькие детки, неразумные.

— Вы знаете, что мы должны сделать с вами? Вы подлежите немедленному расстрелу как враг германской империи. Жена есть?

— Есть, господин комендант, есть. Но я ни душой, ни телом не виноват перед вами. Мне что… Я человек тихий. Мне лишь бы век свой прожить. Я ни в чем не виноват, господин комендант.

— Довольно мне сказки рассказывать! Ближе к делу. Даем вам одно задание: в течение недели точно разведать, где находятся ваши партизаны, сколько их, какое у них оружие. Все тщательно разведать и доложить. Если понадобится — самому стать партизаном.

— Боже мой, они меня убьют! — ужаснулся Слимак.

— За что?

— Я и сам не знаю еще за что. Но уж не помилуют.

— Вот что, уважаемый! Об одном вам надлежит помнить: если не выполните задания, то детей вам своих больше не видать и жены не будет. Уж в чем другом, а в этом вы можете быть вполне уверены. И самому… круто придется. Готовы?

— Готов, готов, господин комендант! — Слимак даже заерзал на месте, не зная, на каком он свете находится — на том уж или еще на этом.

Он торопливо семенил за Клопиковым и уже хотел проститься с ним, но тот приказал:

— В тюрьму пойдем.

— Господи, за что же в тюрьму?

— Эх вы! Гляжу я на вас и дивлюсь. Вы… да что там вы… дуралей ты, чистейший дурак, очень даже просто-с! Ни рыба, ни мясо. Коли пошел уж на светлую нашу дорогу, так незачем озираться. А в тюрьму тебя отведу, чтобы немного украсить на дорогу, лицо твое привести в порядок. Чтобы каждый, кто взглянет на тебя, сразу подумал: вот до чего довели человека, мученик, немцы его замордовали. Тут тебе и доверия больше. Понял?

— Ах боже мой, боже! — только и смог выдавить из себя Слимак, ощущая, как захолонули пятки.

Вскоре Семка Бугай, верный помощник Клопикова, выслушивал приказ начальника полиции:

— Возьми этого человека в работу. Только слегка, Бугай, слегка, но без фальши. Гляди только, мозгов не повреди, голова человеку нужна, чтобы думать.

Немного спустя за дощатой перегородкой поднялся такой вой, что Клопиков счел нужным вмешаться:

— Ты не очень уж, Бугай, усердствуй.

Бугай вышел запыхавшись, пробормотал:

— То вам старайся, то не усердствуй, никак в толк не возьму…

— А тебе и незачем разбираться. Выполняй приказы и точка!

Прихрамывая, нащупывая одной рукой дверь, а другой держась за разбитую щеку и распухший нос, боком высунулся Слимак.

— Ну вот, теперь все в порядке; вид подходящий! Ну, желаю удачи!

18

Мягким глубоким снегом занесло всю дорогу. А снег все шел и шел, словно там, вверху, прорвались огромные пуховики. Человек медленно продвигался по обочине, итти по дороге было боязно, — мало ли разных людей нынче слоняется по ночам, небольшое удовольствие повстречаться с ними. Лучше итти по целине, скрываясь за пушистыми заснеженными кустами, по густому ельнику. И Слимак шел настороженно; порой останавливался, прислушивался к ночным шорохам, к шуму бора.

Теперь кружились не отдельные снежинки, а целые пригоршни снега слепили глаза, забирались под полы старенького пальто, за воротник. Слимак втягивал голову в плечи — то ли для того, чтобы лучше сохранить тепло, то ли от страха перед этой пустынной дорогой, перед лесом, перед снежным бураном, который начал входить в самую силу. Крепчал и ветер, вот он принес издалека приглушенный волчий вой. Встрепенулся Слимак, остановился. Отдаленный вой долетел с порывом ветра и умолк. Только слышно было, как грозно гудит бор да шуршит сухая снежная пыль на лапчатых елях, злой поземкой стелется по земле, по засохшим папоротникам и вереску.

Прислушался вновь и почувствовал, как поднимается шапка-ушанка на голове. С новой силой завыли волки одновременно в нескольких местах. По спине поползли мурашки, и сразу ослабели ноги.

— Назад! Как можно скорее! Бежать, насколько хватит сил!

Стоял, боясь пошевельнуться, вздохнуть полной грудью, ощущал, как деревенеют ноги и мелко-мелко дрожат колени. Слух напрягал так, что, казалось, улавливал, как сталкивается снежинка со снежинкой, как задевают друг друга еловые лапки. И внезапно обмяк от нечаянной радости, и до того ослабел, что прислонился к корявой сосне. Недалеко, за поворотом дороги, послышались людские голоса.

«Боже, как хорошо среди людей!»

Но какие люди? И где эти люди, которые отнеслись бы к нему дружелюбно, назвали бы его своим человеком?

Очнувшись от первой радости, он забился в колючую гущу молодого ельника, притаился, насторожился, впившись глазами в белый от снега просвет дороги. Голоса приближались. Вот он увидел, как два человека с автоматами вышли из-за поворота, оглянулись, постояли. Один из них пошел обратно, и Слимак услышал его приглушенный ветром крик:

— Мо-о-жно!

Что там можно, так и не понял Слимак, но вскоре увидел целую группу людей, вышедших из-за поворота. Их было немного, человек двенадцать-пятнадцать — Слимаку некогда было считать. Он напряженно вслушивался в голоса, в отдельные слова, старался вглядеться в лица, которые попадали порой в полоску лунного света, изредка пробивавшегося сквозь кроны деревьев. Но свет был таким тусклым, слепила снежная пурга, да тут же сразу скрывалась и луна, ныряя в быстро мчавшиеся тучи, и все превращалось — и вверху, и внизу — в одну мглистую снежную пелену.

Слимак заметил только, что люди тянули за собой несколько санок, чем-то нагруженных и, видно, очень тяжело, так как их тащили по два-три человека. Люди, должно быть, очень утомлены. Слимак услышал, как кто-то из них произнес, тяжело дыша:

— Эх, зарыться бы в снег с головой и часок-другой вздремнуть, кажется, полжизни отдал бы за это!

И чей-то голос перебил его:

— Попробуй, завались — половиной жизни не расплатишься.

А кто-то приостановился и скомандовал:

— Подтянись, братки, подтянись. Осталось еще немного, а там отдохнем по-человечески.

«Наверное, партизаны!» — мелькнуло в голове. Слимак даже решился выбраться из ельника и направиться к людям — не с волками же ему ночь коротать. Подумал и даже вспотел от этой мысли. Что он скажет людям? Как он посмотрит им в глаза? Не дай бог, если среди них еще попадутся знакомые. А это может случиться. И сколько ни готовился Слимак за последний день, сколько его ни пичкали там, и в комендатуре, и в тюрьме, у него еще не было отчетливого плана, как ему выполнить поручение, с чего начать. Одно лишь он твердо знал: надо пройтись по лесным деревням. Они где-то здесь, в лесах, партизаны. Может попасться какой-нибудь знакомый из своих людей, тогда легче будет установить связь или просто так разузнать.

Пока он все это продумывал и колебался, голоса на дороге стихли, люди скрылись за снежной пеленой, и следы их занесло. Выбившись из сил, Слимак побрел дальше, пряча лицо от неумолимого ветра и колючего снега.

Если бы он последовал за этими людьми, он увидел бы, как они вскоре остановились, о чем-то недолго посовещались, и тот самый, что недавно скомандовал подтянуться, вполголоса произнес: «Смотрите же, братцы, в город кучей не входите… По одному… Так будет лучше! А насчет того, если спросят, где был, ответ для всех ясен: ну болел… ну боялся… в отпуску был, прожил у свояков…»

— Это ты правильно, Степаныч, как-нибудь да подкатимся, под самый что ни на есть семафор.

— Не как-нибудь, а как было условлено: незаметно, бесшумно.

— Да уж мы, Степаныч, постараемся тихим ходом. Прибудем, как тот багаж, малой скоростью, без музыки.

— Ладно! Теперь расходитесь. Груз до поры до времени спрячете у надежных людей. Желаю удачи!

И люди ушли в снежную мглу ночи, разбрелись по дорогам, по неприметным лесным тропинкам по два, по три человека. А тот, который распоряжался, пошел один напрямик по лесу, одному ему известными тропами.