Е. Бирман - Рассказы

• Название: Рассказы
• Автор: Е. Бирман
• Жанр: Современная проза

---

Чтобы быть братьями, повторил мой приятель давно мне известное его убеждение, у них должна быть возможность основательно отдыхать друг от друга. Становление его концепции в отношении универсализма и сепаратизма в приложении к еврейской истории происходило на моих глазах во время бесчисленных бесед на веранде нашей съемной квартиры в первые месяцы пребывания в стране, когда мы учили язык и искали работу. Нас подспудно приучили, морщась, говорил он, называть «борцами за свободу» тех, кого мы любим, и «сепаратистами» тех, кто не с нами. Сепаратизм — это не «хорошо» и не «плохо», это — выбор, и с этим выбором нужно считаться, как считаются с другими коллективными волеизъявлениями. Не то чтобы нынешний наш сепаратистский путь был безоблачным, но цепочка неудач на другом полюсе так очевидна! И сколько раз казалось, что гармония существования среди других народов возможна и близка. Так было в Испании несколько столетий назад, то же — в Европе с началом еврейской эмансипации, и сейчас на Западе уже несколько десятилетий после Катастрофы продолжается золотой век универсализма. Но я не склонен привыкать к нему, говорил, а затем и повторял он еще тогда.

— Нынешний европейский нажим на универсализм меня особенно смущает, — добавил он теперь, — это ведь ты сегодня сказал: «Сила стремления к святости порождает равную ей силу отката к звериным инстинктам»? — Он улыбнулся, ему эти слова, несомненно, понравились.

Под конец мы резко понизили градус разговора, поболтав о политике и посоревновавшись в иронии по поводу тона последних статей в русскоязычном Интернете, чьи авторы и читатели ежедневно рвут на себе волосы, предрекая всем нам близкое и окончательное разложение.

— Придурки! — констатировал он с чувством, доказывая свое эмоциональное родство с населением виртуального пространства. Я указал ему на это, и мы вместе рассмеялись.

Он вздохнул, очевидно вспомнив, что ему еще довольно долго ехать. Огорчение предстоящего расставания мы маскировали вдруг проснувшейся в нас деловитостью: он убедился лишний раз, что кружка его пуста. Я, подцепив бациллу прощальной энергии, сделал вид, будто оцениваю количество красного вина, стекшего по стенкам в пустой бокал, и нахожу его мизерным и недостаточным, чтобы допить его. Он сделал вежливый, но энергичный жест в сторону официантки, демонстрируя желание рассчитаться. Нас не заставили долго ждать. Я проводил его до стоянки, на которой он припарковал свою машину, подождал на выезде, пока он выруливал ко мне в переулок. Нажав на кнопку, он опустил стекло. Мы пожали друг другу руки на прощание, и он, не закрывая окна, выехал на тель-авивскую набережную.

Как обычно в сумерках, я видел картину, которая и должна была сразу броситься в глаза тому, кто провожает взглядом удаляющийся автомобиль: поток резкого рубинового цвета габаритных огней, текущих вдоль набережной, за которой шуршит и поблескивает не исчезнувшее в темноте море.

НАСИЛИЕ

Он вышел из душа совершенно голым и таковым увидел себя в зеркале. У него очень широкий лоб и утиный нос. И всего себя он находит похожим на коллаж из уток. Одна, большая и неловкая, — он сам, другая — повторяющая в увеличенном виде форму его носа лысина, третья — сам нос, образ четвертой он почерпнул из одной эффектно написанной книги: подстреленная утка с провисшей шеей пришпилена вверх ногами к тазобедренной части его отражения.

Проживание мыслей о насилии в комнатах дома, обладающего таким фасадом, думает он, — очевидная нелепость. Мысли о насилии имеют внешний источник: это наверняка фильм, который он вчера посмотрел. Грустная женщина из Бельгии или Голландии, а может быть, из Дании, бросается снова в один из южных штатов Америки, когда в очередной раз рассматривается там дело молодого убийцы, приговоренного к смертной казни. Он был старшеклассник, не создававший учителям особых проблем, когда однажды захотелось ему прокатиться на автомобиле, которого у него нет и у его родителей — тоже. Он увидел, как въехала в гараж машина, из которой вышла пожилая пара. Ринулся к ним, схватил бейсбольную биту, давно без дела лежавшую в гараже, и быстро, точно забил до смерти мужчину. Женщина показалась ему несерьезным объектом, поэтому на нее он потратил гораздо меньше усилий и наконец совершил то, ради чего затеял всю историю, — покатался на машине. Женщина выжила, городок был маленький, и подростка полиция нашла без труда. Грустной фламандке, голландке или датчанке смертная казнь и в этом случае кажется излишней жестокостью, которой в мире должно становиться меньше, а не больше. Всякий раз, когда очередная апелляция добирается до зала суда или губернаторской резиденции, она покупает билет на трансатлантический рейс, чтобы своим присутствием, своим мучительным неприятием повлиять на решение. Казнь в очередной раз откладывается. Родители и родственники осужденного пляшут и хлопают в ладоши от радости, им совершенно не приходит в голову мысль упасть на колени перед выжившей женщиной и просить у нее прощения.

Он думает о том, как беспечен был порою в жизни, особенно в молодости. Например, тогда, когда уговорил жену искупаться голышом в море, для чего они отошли подальше на пустынную часть берега. А случись поблизости такой старшеклассник?

Нет, нет! Никакой полиции, никакого суда! Он выследил бы его, он подкрался бы сзади и опрокинул его на землю, ударив ногой по икре чуть ниже колена, затем, поджав собственные колени в прыжке, опустил бы их с маху и всем весом на позвоночник подонка. В кармане его — веревка с отверткой. Он запомнил в детстве, как устанавливают электрические столбы, каких уже нет сейчас и которые по старинке зовут телеграфными: сначала вкапывают в землю короткий и мощный бетонный столбик (который не будет гнить в земле). Затем прислоняют к нему отесанный деревянный столб с рогами и роликами для крепления проводов и обвязывают их вместе толстой проволокой. Между витками проволоки, посредине, вставляют железный лом и вращают его, пока сворачивающаяся проволока не заставит дерево хрустнуть, как хрустнет сейчас шея, вокруг которой стянет он веревку, вращая двумя руками длинную и толстую отвертку.

Он вздохнул, еще раз оглядел себя в зеркале, шевельнул плечами, набрал больше воздуху в легкие, выпустил его с шумом и надел трусы. Одной уткой в зеркале стало меньше.

НАСТРОЕНИЕ

Я проснулся в ужасном настроении — напряженном, нервном, с нежеланием выполнять ни собственные планы на день, ни те дела и подвижки, которых ждут от меня другие. Я вспомнил едва ли не все глупости, которые мне случилось сказать в жизни из желания соригинальничать. Они напали на меня, как осы. И хотя я говорил себе, что сказать глупость — еще не значит сделать пакость, успокоения не наступало. Может быть, дело вообще в чем-то ином? Вот ведь вчера у меня было отличное настроение, хотя вчера за мной числился точно тот же перечень сказанных в разное время глупостей, но я не думал о нем. Я ничего не добавил вчера. Может быть, все дело в каком-то гормоне, который выделился в избытке сегодня и не выделялся вчера? И от этого — внутренняя дрожь, смешанная со страхом и агрессией? От этого — странный спазм воли? А может быть, мне нужно разрядиться, выплеснув на что-либо, на кого-либо избыток желчи?

В разные периоды моей жизни копье отрицания и возмущения было направлено в самые разные и порой противоположные стороны. Например, я не любил порядок и субординацию и обожал все, что обещало свободу. С другой стороны, мне нравился мой подъем по лестнице (неважно какой, положим, административной), и мое возмущение и отрицание направлены были в этом случае на ленивое прекраснодушие тех, кто по этой лестнице не карабкается и якобы презирает тех, кто корячится и ползет. Бывало, не любил тех, кто сбивается в стаи. А бывало, чувствовал себя частью чего-то, что казалось мне красивым, и общностью с этим благородным и честным я очень гордился.

А вот сегодня возмущают меня либералы. Употребляя слово «либерал», я употребляю его в отрицательно-ругательном смысле. Говорят, так употребляют его в Америке. И заметьте, я ругаю не «либерализм» (в этом был бы оттенок необидной академической дискуссии и борьбы идей). Я хочу обругать именно «либералов» так, чтобы они не могли отвертеться, чтобы знали — я целюсь в них лично, а не в какие-то идеи, на которые они тоже могли бы посмотреть со стороны, наклонить голову, взяться за подбородок и глубокомысленно изречь: «Знаете ли, уважаемый господин, я не вполне с вами согласен». Нет, пусть посидят на сковородке, пусть попрыгают на ней.

Прежде всего, либералы бывают двух видов: те, которым навязано жизнью быть либералами, как, например, евреи, негры и гомосексуалисты, и либералы, которые либералами стали по выбору, хотя им, казалось бы, на роду написано быть консерваторами, потому что их положение обеспечивает им привилегии, и они уж должны были бы быть заинтересованы все охладить, заморозить, чтобы все оставалось, как есть. Так вот, евреи, негры и гомосексуалисты в качестве либералов мне неинтересны. Я сегодня хочу разобраться именно со вторым видом. Этих либералов я знаю не лично и даже не по телевизору, а по газетам, книгам и радио. Может быть, они тоже евреи, негры или гомосексуалисты, но тогда я и их из рассмотрения вычеркиваю.