Редьярд Киплинг - Немного о себе

• Название: Немного о себе
• Автор: Редьярд Киплинг
• Издательство: Пропаганда
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2003
• ISBN: 5-94871-009-2

В сборник мемуарной прозы выдающегося английского поэта и писателя лауреата Нобелевской премии Редьярда Киплинга (1865–1936) включена его автобиографическая повесть "Немного о себе для моих друзей — знакомых и незнакомых", которая впервые публикуется на русском языке и книга, в которой он описал свои странствия "От моря до моря".

---

За всем, что есть на лоне вод,

Следишь у Западных Ворот.

Брет Гарт

Вот какие слова написал Брет Гарт о великом Сан-Франциско, и последние две недели я пытаюсь понять, что же заставило писателя так изобразить город. Ведь в этих краях не встретишь ни безразличия, ни тишины. Плохо пришлось бы континенту, если бы его охрану поручили такому ненадежному сторожу.

Вообразите, как после двадцатисуточного пребывания в открытом море, лишенный руководства, предоставленный самому себе во всем, что касается вынесения суждений, я окунулся с головой в водоворот Калифорнии. Прошу защитить меня от гнева возмущенной общины, попадись эти строки на глаза американцам. Сан-Франциско — сумасшедший город, населенный помешанными, чьи женщины, несомненно, блещут красотой.

Когда «Город Пекин» проходил через Золотые Ворота, я отметил с удовлетворением, что блокгауз, охранявший вход «в самую удобную гавань в мире, сэр», можно без всякого риска, быстро и аккуратно успокоить огнем двух гонконгских канонерок.

Затем на борт прыгнул репортер и, не успел я и рта открыть, принялся меня обрабатывать. Пока я выбирался на берег, он успел выкачать из меня все, что касалось Индии, прежде всего интересуясь состоянием журналистики. Ужасно ступить на незнакомую землю с ложью на устах. Однако я ни в чем не соврал таможеннику, который был не в духе и вывалил мои пожитки, вплоть до интимных предметов туалета, на пол, который состоял из отходов конюшни и сосновой щепы. Что касается репортера — тот ошеломил меня не столько своим нахальством, сколько поразительным невежеством. Жаль, что я не нагородил ему еще большую кучу лжи, когда входил в этот город, переполненный тысячами белокожих людей.

Подумать только — триста тысяч белых мужчин и женщин. Они собрались вместе и скопом разгуливают по настоящим тротуарам перед витринами из настоящего зеркального стекла, изъясняясь на каком-то наречии, похожем на английский язык.

Я понял, в чем состоит эта похожесть, когда безнадежно заблудился в пыльном лабиринте деревянных домишек, мусорных куч и ребятишек, которые играли пустыми жестянками из-под керосина.

— Хочешь попасть в отель «Палас»? — любезно спросил какой-то юнец, управлявший подводой. — Какого же черта здесь делаешь? Это самая низкая часть города. Пройди шесть кварталов на север до угла Гери и Маркет, затем поворачивай, иди, пока не «уткнешься» в угол Гаттера и Шестнадцатой, и будешь на месте.

Я не ручаюсь за точность воспроизведения этих указаний и цитирую их по памяти, с которой у меня явно не все в порядке.

— Аминь, — сказал я. — Однако кто я такой, чтобы «тыкаться» в какие-то углы, как ты их там называешь? А что, если они окажутся почтенными джентльменами и дадут сдачи? Повтори-ка снова, сынок.

Я думал, что парень исколотит меня, но этого не случилось. Он объяснил, что никто не пользуется словом «стрит», да и вообще каждому полагается знать расположение улиц, потому что иногда их названия пишут на фонарях, а чаще — нет. Подкрепившись этими сведениями, я отправился дальше и оказался на широкой улице с великолепными зданиями в четыре-пять этажей, мощенной необработанными булыжниками по моде начала летосчисления. Вагончик фуникулера, который держался неизвестно на чем, втихомолку подкрался сзади и чуть было не ударил меня в спину.

В сотне ярдов поодаль наблюдалось движение. Там собралась толпа из трех-четырех человек, и что-то блестящее мелькало посередине. Тучный джентльмен-ирландец со шнурками священника на шляпе и небольшим никелированным значком на необъятной груди отделился от клубка человеческих тел, поддерживая истекавшего кровью китайца, которого ранили ножом в глаз. Зеваки пошли своей дорогой, а пострадавший с помощью полицейского — своей. Конечно, это меня не касалось, но очень хотелось знать, что стало с джентльменом, который нанес удар. То обстоятельство, что волнующаяся толпа не запрудила улицу, чтобы поглазеть на происшествие, говорит о совершенстве мер, принимаемых муниципальными властями для охраны порядка в городе. Я оказался шестым и последним человеком, который присутствовал на этом представлении. Мое любопытство было раз в шесть сильнее, но я постыдился проявить его.

По дороге в отель не произошло больше никаких инцидентов. Отель — семиэтажный людской садок на тысячу номеров. Любой путеводитель расскажет, как поставлено гостиничное дело в этой стране. Но чтобы понять, необходимо увидеть. Зарубите себе на носу (эти строки написаны после тысячемильного мытарства), что на Западе деньги не гарантируют сервиса.

Когда клерк (служащий, который награждает вас комнатой и обязан снабжать информацией), когда сей блистательный индивидуум снисходит до того, чтобы обслужить вас, проделывает это, насвистывая или напевая какой-нибудь мотив; иногда он ковыряет в зубах либо разговаривает со своими знакомыми. Подобные демонстрации служат, наверно, для того, чтобы довести до вашего сознания тот несомненный факт, что он — свободный человек и ваш ровня, который, однако, судя по его внешности и размеру бриллиантов, все же стоит повыше. И я спрашиваю вас: есть ли необходимость в таком чванливом проявлении независимости? Дело есть дело, и человеку, которому платят за обслуживание других, следовало бы обратить все внимание на работу.

В просторном зале с мраморным полом при ослепительном электрическом освещении сидели человек пятьдесят. Ради их развлечения кругом расставили изрядное количество вместительных плевательниц с широким зевом. Большинство мужчин были в сюртуках и цилиндрах. Мы в Индии надеваем подобное только на свадьбу, да и то, если эти вещи отыщутся в гардеробе. Мужчины поминутно сплевывали, вероятно из принципа. Плевательницы стояли на лестницах, в спальнях и даже в самых интимных помещениях, а особенно щедро «украшали» бар, сводя к нулю окружающее великолепие. Они не занимали места зря и смердели всюду.

Не успел я почувствовать, что мне дурно, как со мной схватился еще один репортер. Он во что бы то ни стало хотел установить точную площадь Индии в квадратных милях. Я посоветовал ему обратиться к Уитакеру[335]. Он не слышал этого имени и желал получить сведения только из моих уст, но я не сказал ни слова. Тогда он, как и первый, перешел на журналистику. Я рискнул высказать мысль, что людей, которые занимаются этой профессией в нашей стране, очень заботит экономия бумаги. «Это как раз то, что нас интересует» — сказал он. — «А что, газеты в Индии содержат репортеров, как у нас?» — «Нет», — отвечал я, сдержавшись, чтобы не добавить «слава Богу». «Почему?» — спросил он. «Они погибли бы».

Это напоминало разговор с ребенком — маленьким невоспитанным человечком. Каждый вопрос он начинал примерно так: «Теперь расскажите об Индии вот что» — и далее перескакивал с одного на другое без всякой последовательности. Это не раздражало, а скорее интриговало меня. Человек стал настоящим откровением. Я предлагал уклончивые лживые ответы — в конце концов они не имели значения, все равно репортер не смыслил ни в чем. Молю только об одном: чтобы никто из читателей «Пионера» не познакомился с тем чудовищным интервью. Этот малый выставил меня идиотом, способным нести много больше чепухи, чем было дозволено свыше, а его циничность и невежество исказили даже те жалкие сведения, которые он сумел заполучить. Тогда я подумал: «Американской журналистикой стоит заняться, но позже. А пока позабавимся».

Никто не поднялся навстречу, чтобы рассказать о достопримечательностях, не вызвался оказать помощь. Я оказался в полном одиночестве посреди огромного города белых. Инстинктивно мне захотелось подкрепиться, и я «ткнулся» в бар, увешанный плохонькими салонными полотнами. Какие-то люди в шляпах, сбитых на затылки, словно волки, глотали что-то прямо со стойки. Оказалось, что я угодил в заведение под названием «Бесплатный ленч» (платишь только за спиртное и получаешь еды вдоволь). Даже если вы обанкротились, на сумму чуть меньше рупии в Сан-Франциско можно великолепно насыщаться целые сутки. Запомните это — вдруг сядете на мель в этих краях.

Позднее я приступил к всестороннему, но бессистемному изучению улиц. Я не интересовался названиями. Мне было достаточно того, что тротуары кишели белыми мужчинами и женщинами, сами улицы — грохочущим транспортом, и рев большого города действовал успокаивающе. Вагончики-фуникулеры сновали во все четыре стороны света. Я пересаживался с одного на другой, пока ехать стало некуда. Сан-Франциско разбит словно на песчаных россыпях пустыни Биканер[336], и любой старожил расскажет, что примерно четверть территории города отвоевана у моря. Остальные три четверти — унылые песчаные холмы, усеянные домишками.

С точки зрения англичанина, здесь ничего не предпринято для того, чтобы хоть как-то выровнять местность. Впрочем, с таким же успехом можно выравнивать бугры Синда. Вагончики-фуникулеры практически привели город к одному уровню. Им все равно — подниматься или опускаться. Они плавно скользят по маршрутам из одного конца шестимильной улицы в другой, могут поворачивать почти под прямым углом, пересекать другие линии и, насколько мне известно, прижиматься вплотную к стенам домов. Чем они приводятся в движение — скрыто от глаз, однако время от времени навстречу попадаются пятиэтажные здания, где гудят машины, которые наматывают бесконечные канаты, и всякий посвященный расскажет, что там спрятаны механизмы. Но я вообще перестал задавать вопросы. Если Провидению угодно гонять вагончик фуникулера вверх и вниз по какой-то трещине в земле и за два с половиной пенса мне дозволено ездить в этом вагончике, зачем докапываться до истоков этакого чуда? Уж лучше выглядывать из окна, наблюдая, как магазины уступают место тысячам деревянных домишек, достаточно вместительных, чтобы там мог жить человек с семейством. Позвольте уж поглазеть на людей в вагончиках и попытаться установить, чем же они отличаются от нас — своих предков.