Сергей Самаров - Капитан Валар. Призовая охота

• Название: Капитан Валар. Призовая охота
• Автор: Сергей Самаров
• Жанр: Боевик
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-699-53304-6

Славно повоевал на Северном Кавказе капитан спецназа ГРУ Александр Смертин. За время боевых действий он прослыл настоящим героем, решительным и бесстрашным бойцом. И прозвище у него появилось соответствующее – Саня Смерть. А враги прозвали его Валар, что по-вайнахски значит то же самое... После тяжелого ранения Александр уехал в деревню к матери. В это время чеченские боевики объявили охоту на всех офицеров ГРУ, воевавших на Кавказе. За голову Валара они назначили премию в пятьдесят тысяч долларов. И вот в Россию едет группа боевиков, среди которых – высококлассный снайпер. Но разве можно убить бойца, имя которому – Смерть?..

---

Я понимаю, что энцефалограмма им говорит больше, чем мне. На то они и врачи, на то и обучались, чтобы уметь читать эти непонятные кривые. Я вот карту местности умею прочитать, а они – энцефалограмму. Каждому свое. Они одного только не в состоянии понять. Что это мой мозг, и я, не читая кривые зубцы, нарисованные самописцами, ощущаю его лучше, чем они. А я ощущаю его здоровым. У меня уже и головные боли прошли, и чувствую я себя лучше двух профессоров, вместе взятых. Я за три с половиной секунды из этой парочки сделаю два беспомощных мешка, причем с завязанными глазами сделаю. Только несколькими ударами. И на инвалидность их отправлю.

Но пока в их власти отправить меня в этом направлении. Именно туда, на инвалидность. И коновалы очень стараются. Ну да, я, поскрипев мозгами, тоже начинаю понимать, что все врачи считают окружающих людей патологически больными, как менты всех считают преступниками и думают, что если человек «не мотал срок», то это только по их недоработке. Если на ментов внимание обращать, то «патронов» не хватит.

С врачами та же история. Остается только молча сопротивляться, поскольку власть не в моих руках. Даже над собственным жизненным путем. То есть, если эти два высоколобых профессора решат отправить меня на инвалидность, у меня не будет возможности продолжать заниматься тем, чем я привык и что единственно умею делать хорошо. Однако, пока они изучают мою голову разве что только без микроскопа, я уже сам начал приводить себя в нормальную физическую форму.

Из госпиталя меня выписали десять дней назад, но каждые три дня я обязан был появляться в неврологическом отделении и проходить очередное обследование. Короче говоря, все еще находиться у врачей «под колпаком». И наплевать им было на то, что я не москвич, что мне от маминого дома в подмосковной деревне до Москвы добираться полтора часа на электричке. Больному человеку такие нагрузки, понятно, не под силу. И уже то, что я появлялся, было подтверждением моего нормального состояния. И утренние часовые кроссы, и турник во дворе, и боксерский мешок рядом с турником, и тракторная покрышка, по которой я каждый день молотил кувалдой, отрабатывая силу удара, все это говорило о том, что я готов в любой момент «вступить в бой».

Электричка и метро меня сильно утомляли. Я не говорил своим профессорам о том, что чувствую себя в толпе незнакомых людей, да еще в ограниченном пространстве, дискомфортно. А то клаустрофобию припишут, или как там еще это называется, и в «психушку» положат. Но сам себя я постоянно ловил на том, что нервничаю, когда вокруг множество незнакомых людей, остро и по-разному пахнущих, прижимаются ко мне, толкают, отодвигают в сторону...

Не нравился мне общественный транспорт. И по этой причине в выходные дни, когда мне не было необходимости являться в госпиталь, сгонял домой к себе в военный городок и забрал свою машину, чтобы избежать поездок в электричках и всяких там автобусах-трамваях. Не подумал сразу, что толкотня в вагонах не намного хуже автомобильной толкотни на дорогах столицы, где «пробок» столько, что специалисты, которым положено с «пробками» бороться, уже и считать их перестали, махнув на ситуацию рукой. Мол, пусть автомобилисты сами разбираются и, если есть возможность не ездить на машине, не ездят. Впрочем, нервы у меня оказались все же крепкими, и в «пробках» на дорогах я не возмущался так сильно, как в автобусе и трамвае...

* * *

В тот день я впервые услышал, как два профессора и третий врач – не иначе, доцент, потому что из-за очков смотрел напряженно и старался выглядеть умнее, чем был, – обсуждая внутреннее содержание моей головы, ничуть не стесняясь, откровенно признали, что этого «товарища, так сказать, капитана», необходимо уже направлять на комиссию, потому что «органические изменения необратимы». То есть меня намеревались все же отправить на инвалидность и уже заочно решили лишить регалий капитана спецназа. И все только потому, что стабилизатор пролетающей мимо мины сделал в черепной коробке две глубокие борозды. Это заставило врачей заменить куски кости полосками из нержавеющей стали. Меня такое положение с черепной коробкой, признаюсь, не сильно пугало, потому что если «нержавейка» качественная – а мне сказали, что это высоколегированная сталь, – то ржаветь она не будет. А что касается инвалидности, то еще соседи по палате с видом знатоков уверяли меня, что она мне обеспечена.

Я не верил, потому что чувствовал себя почти здоровым и металлические полосы мне не мешали. При этом настраивался, что буду не просто здоровым, а полностью дееспособным. Полковник в отставке, что лежал в палате у окна, попытался объяснить мне, что «Фольксваген», выпущенный в Германии, напоминает ему спецназовца до ранения, а «Фольксваген», выпущенный в Калуге, – спецназовца после ранения. Из сказанного я сделал вывод, что полковник в отставке, как и я, имеет именно такую машину, выпущенную в Калуге, и очень ею недоволен, в отличие от меня, полностью удовлетворенного своим маленьким «Тигуаном». Но в свой адрес иносказание не принял. И я здоровел день ото дня, чему никто верить не хотел. Я здоровел – и, тем не менее, меня все же решили отправить на комиссию. Решение, впрочем, оказалось еще не окончательным и было отложено на несколько дней, после очередных обследований.

Не в самом лучшем настроении после встречи с высокими медицинскими светилами я обычным своим маршрутом поехал в деревню к маме. Как назло, пробок в этот день на дорогах было больше обычного. До конца света, как я понимал, оказалось еще далеко, но столичные пробки стремительно приближали всех нас к дорожному апокалипсису. И нервничал я больше обычного. Меня раздражало все. Особенно женщины на дорогах, потому что дважды мне приходилось уступать дорогу там, где я уступать ее был не должен. Оба раза за рулем то ли лихих, то ли наглых машин были женщины, не понимавшие, что такое «помеха справа». Потом какая-то девица долго тащилась через очередную пробку в соседнем со мной ряду и все пыталась как следует меня рассмотреть. Даже к рулю наклонялась несколько раз. Похоже, ей пришелся по душе мой камуфляж. Чтобы отвязаться, мне самому пришлось на нее посмотреть и скорчить такую страшную физиономию, что она ненароком газанула и чуть было не въехала в ползущую впереди машину.

А потом, уже на МКАДе, появились эти, на ярко-синем «Порше Панамере». Машина стоимостью восемь-девять миллионов себя не жалела и пыталась протиснуться между плотными рядами, постоянно сигналя, не жалея аккумулятор. Конечно, в какой-то момент я мог слегка сдвинуться вправо и опасно прижаться ближе к тяжелому самосвалу. Габариты своей машины я чувствовал хорошо и, наверное, сумел бы сохранить ее любимое тело от повреждений. Но водитель «Панамеры» вел себя слишком нагло. Настолько нагло, что уступать ему было – просто не уважать себя. И я спокойно продолжал ехать как ехал, не уступая дороги. Я в своем ряду и в своем праве. И мне было плевать на стоимость машины, которая торопилась. Но водителю и пассажирам этой машины было не наплевать на себя. Они себя очень уважали и требовали от других уважения к своим деньгам. Но при этом не понимали, с каким настроением может ехать человек, которого в расцвете лет и сил врачи собирались отправить против его воли на инвалидность. И настроение это не позволяло мне уступать. «Панамера» дважды пыталась протиснуться, едва не задевая мою машину, но я ехал строго прямо, не обращая внимания на непрекращающиеся сигналы. Потом дорога стала чуть свободнее, «Порше» обогнал меня и резко остановился впереди, перекрывая путь. То есть сделал то, на что я в глубине души надеялся. Былая реакция у меня после ранения никуда не пропала, и я успел остановиться. Не пропала и быстрота действий, а она мне была необходима, потому что из «Панамеры» выскочили четверо молодых кавказцев. Но пока они добрались до моей машины, я уже тоже выскочил из салона. Остановились и другие машины, образуя новую пробку.

– Ты что, оглох, не слышишь сигнала?! – заорал водитель, размахивая одновременно двумя руками так, что не поймешь, с какой руки он намеревается бить. Это неудобно, приходится напрягаться.

– Когда хочешь с кем-то поговорить, сначала поздоровайся, сынок, – посоветовал я спокойно. – А потом уже можешь суетиться...

– Вот и здоровайся сам, – посоветовал второй. – Начинай, глухой...

– Это я могу, – согласился я. – Здравствуйте, ребята. Меня зовут Смерть. Саня Смерть. Валар. Саня Валар. Не слышали?

Впечатление на них это не произвело, из чего я сделал вывод, что абреки давно уехали с Кавказа – в раннем, скорее всего, детстве, – но национальную свою наглость не потеряли. Двое двинулись в лоб; третий, зайдя сбоку, ни слова не сказав, сразу попытался меня ударить. Впрочем, сделал это достаточно неумело, хотя бил резко, но я легким скользящим шагом сдвинулся в сторону, заставив его «повалиться» после удара на капот моей машины. Почти не глядя, сделал отмашку – ребром ладони под основание черепа. И получилось у меня не менее резко, чем у парня. Первые две секунды он еще придерживался за капот руками, потом сполз под него.