Иосиф Лоркиш - Невидимые бои

• Название: Невидимые бои
• Автор: Иосиф Лоркиш
• Издательство: Лениздат
• Жанр: О войне
• Год: 1967

Зимой 1941/42 года фашистский абвер предпринял ряд попыток заслать в осажденный Ленинград своих агентов. О том, как боролись ленинградские чекисты с гитлеровскими шпионами, и рассказывается в этой книге.

Автор ее — генерал-майор запаса И. Я. Лоркиш — в годы Великой Отечественной войны работал в военной контрразведке Ленинградского фронта. В основу книги положены подлинные события. Изменены только имена разведчиков, иногда сдвинута хронология событий.

---

— Случайно? — переспросил Озолинь. — Ну что ж, элемент случайности в нашем деле не исключен. Важны правильные выводы из каждого, казалось бы случайного, факта. Чекист должен уметь слышать, видеть, наблюдать, обобщать, проявлять терпение и настойчивость. И все эти качества у вас, по-моему, есть, — он усмехнулся, — несмотря на «случайность». Вот так.

Виктор порозовел. Морозов и Воронов засмеялись.

Глава 6

На Кировском мосту стоял человек. Засунув руки в карманы и зябко съежившись, он упорно смотрел на густую, тяжелую воду, которая чуть поблескивала в полыньях. У ног его стоял небольшой чемоданчик.

…В кабинете у Полякова зазвонил телефон. Оторвавшись от бумаг, Александр Семенович потер виски и снял трубку:

— Так… Так… Довезли до Финляндского вокзала?.. Шел к нам?.. Так… На мосту? Ну хватит! Он, кажется, собирается уйти от ответственности. Немедленно берите и везите его сюда. К Морозову.

Через несколько минут к человеку, одиноко стоявшему на мосту, подошли двое военных и предложили ему сесть в машину. Он не спорил, только, волнуясь, спросил:

— Куда вы меня?

— Туда, куда вы шли, — ответил Воронов. Человек устало откинулся на спинку сиденья…

В кабинет к Морозову его привели Воронов и Волосов. Морозов внимательно посмотрел на задержанного:

— Садитесь и успокойтесь, Прозоров… Сергей Иванович… Ну вот. А теперь рассказывайте.

Прозоров кивнул.

— Рассказывайте. Только говорить надо всё!

Прозоров, волнуясь и торопясь, начал длинную и тяжелую для него исповедь.

Нелегкой была его жизнь. Отец, мелкий чиновник земской управы, а потом заведующий канцелярией земотдела исполкома, был незаметен и богобоязнен. Нужда в доме была страшная. Но ропота мальчик никогда не слышал, только: «За грехи терпим».

— Помни, Сережа: на службе — трудись, перед людьми не гордись, перед богом смирись, — не раз говорил отец.

Смиренные отцовские заветы крепко врезались в сознание Сергея.

А время тогда было крутое, немилостивое. Мягоньких, тихоньких, незаметных, стоящих в стороне от кипучих событий, не уважали в то время. Даже в школе приходилось таким нелегко. Презрительное «тихоня» прочно прилипло к Сергею. Девчонки и те всегда одерживали над ним верх. Он терпеливо сносил насмешки, молча переживал обиды.

В восьмом классе у Прозорова неожиданно нашелся покровитель и заступник.

Федьку Шамрая исключили из школы за хулиганство. И все же с ним продолжали возиться: хотели сделать из него человека. Направили его в другую школу. Там он и встретился с Сергеем Прозоровым.

Самому Федьке на образование было наплевать. В его семье «образованных» не уважали. «Я заколачиваю в два раза больше целковых, чем любой учителишка», — хвастался Шамрай-отец. Федька преклонялся перед отцом — пьяницей и дебоширом. И в школе, и дома он подражал своему отпетому родителю: курил, сквернословил, дрался, потихоньку начал пить. Рыжеватый, с наглыми, чуть навыкате глазами, костлявый, но сильный, был он задирист, драчлив и никого не боялся. Чем-то, видимо, привлек первого хулигана школы «тихоня» Прозоров. Может быть, в первую очередь тем, что смиренно сносил он Федькины подзатыльники и насмешки. Зато никто другой не смел теперь пальцем тронуть Сергея. С восхищением следил он за дерзостными поступками друга, такими, о которых сам даже не мог подумать без ужаса.

Так продолжалось два года. Из десятого класса Федька исчез. Его отец, заготовитель скота на мясокомбинате, проворовался, был арестован, осужден, и Федька уехал к родным в другой город. И опять скучно и однообразно потекла жизнь Сергея Прозорова.

Поступил он в учительский институт, и здесь счастье неожиданно улыбнулось «тихоне». Прозоров встретил Катю.

За что она, первая красавица института, спортсменка, боевая, задорная и веселая, полюбила его — это всю жизнь для него было загадкой. А Катю, видимо, привлекли в Сергее его уступчивость, застенчивость, спокойное трудолюбие.

В Ольгине у Кати был домик, оставшийся от покойных родителей, а в местной школе нужны были учителя, и молодожены зажили здесь мирно и спокойно. Прозоров во всем подчинялся жене и был счастлив, удивляясь изредка, почему именно ему досталось это счастье. Сергей Иванович Прозоров любил свое Ольгино. Любил высокие сосны, серую гладь Финского залива, улицы, утопающие в цветах садики и палисадники. Здесь он прожил шесть лет. Здесь родились его дети. Все лучшее, светлое в жизни Прозорова связано с этим обычным дачным поселком. Но однажды на их тихую жизнь набежало облачко. Внезапно в их доме появился Федор Шамрай. Всего несколько дней прожил он у школьного друга, но и этого хватило, чтобы Катя решительно возненавидела Федора.

Все раздражало ее в Шамрае: цинизм, бесконечное хвастовство своими любовными приключениями, мотовство и нежелание честно трудиться. Но на это ей, в сущности, было наплевать, — это все касалось только самого Федора. А вот когда он, освоившись, начал говорить мерзости про нелегкую жизнь страны, когда он подло и грязно стал поносить все, что для Кати было дорого, она возмутилась и выгнала Федора из дому.

Прозоров чувствовал себя виноватым перед Катей. Болтовня Федьки возмутила и его, но все же где-то в глубине души, стараясь не сознаваться даже себе в этом, он продолжал восхищаться размахом и лихостью Шамрая.

Через несколько дней в отсутствие Кати (она уехала на лето в деревню под Вологду) Федор заскочил к Прозоровым за своими вещами. Был он навеселе и много хвастался, что работает, мол, фотографом и декоратором, оформляет витрины: «Денег много, работа легкая». Уже на пороге добавил: «Такую смазливую девочку подцепил в Питере, — он чмокнул кончики своих пальцев, — без ума от меня».

…Вскоре началась война. Катя с детьми не успела вернуться в Ольгино. Прозорова в армию не взяли, — близорук. Вместе с тысячами ленинградцев он рыл окопы и противотанковые рвы вокруг города.

В это время он видел Шамрая в последний раз.

Федька был в военной форме, говорил, что отправляется на фронт. Но к другу нашел возможность заехать. Крепко выпили.

— Слушай, Федь, ведь город окружен. Неужели возьмут? Значит, конец, да?

— Всему конец! — Шамрай грязно выругался. — Возьмут Питер, за ним — Москву. Все разваливается, как карточный домик. Что, сам теперь увидел? Подожди, скоро по-новому будет!

Стуча кулаком по столу и брызгая слюной в лицо оторопевшему Прозорову, он кричал:

— Я им навоюю! Я им покажу, на что Шамрай способен! Но тебя, друг, я не забуду! Шамрай помнит все — плохое и хорошее.

Нужно было тогда же сдать, куда следует, эту гадину, — ведь это же враг. Но он этого не сделал, а, охмелевший, сидел и слушал злобную исповедь Шамрая. Потом он этого не мог себе простить, но было уже поздно.

Прозоров оставался в Ольгине. Здесь было топливо для дома и было меньше шансов, чем в городе, попасть под снаряд. У него сохранилось немного картофеля и брюквы, он расходовал их экономно, чтобы как-нибудь протянуть тяжелое время. И, несмотря на все тяжести и лишения войны, Сергей стал верить в победу, — ведь город держался! Последняя злосчастная встреча с Шамраем всплывала в памяти как наполовину стершийся, дурной сон. Но Шамрай скоро напомнил о себе.

…В ту ночь Прозоров спал плохо. Холод пронизывал насквозь, трясло как в лихорадке. Он поднялся с кровати и стал растапливать печку. Когда же кончится эта дикая холодина? Никогда раньше в Ленинграде не было таких морозов, а теперь одно к одному…

Потом он оделся, вышел на улицу — поискать остатки дровишек. Поселок был пуст; кругом ни души. Ветер раскачивал отяжелевшие от снега ветки деревьев, разносил вокруг снежную пыль. Кое-как он набрал небольшую охапку дров, и вдруг ему показалось, что за его спиной кто-то стоит. Он быстро вошел в дом.

Через несколько минут в дверь постучали. Выглянув в окно, Прозоров увидел трех военных: двух командиров и одного бойца. «Свои», — подумал он и открыл дверь. Пришедшие попросили разрешения погреться, пока не отремонтируют в мастерской их машину.

Расположились. Командиры представились: Григорий Климов, Владимир Николаев. Боец свою фамилию не назвал. Вели себя сдержанно, вежливо, помогли подбросить в печку дров, принесли из колодца воды. Когда печка нагрелась и стало тепло, сняли шинели, умылись, стали готовить завтрак. Чайник вскипел. Прозоров налил в стаканы кипятку, положил на стол тоненький ломоть черствого хлеба.

— Небогато живешь! — сказал Климов и достал из вещмешка хлеб, мясные консервы, сало, сгущенное молоко, вытащил даже флягу спирта.

— Ну садись, заправляйся, — радушно пригласил он Прозорова.

Ели не спеша, пили умеренно; шел обычный разговор о войне, о трудном положении в Ленинграде. Прозорову был приятен сочувственный, вежливый тон командиров, особенно то, что они не забыли поинтересоваться его семьей. Он стал рассказывать о себе, о школе, жене, детях.