О Минор - Это было давно

• Название: Это было давно
• Автор: О Минор
• Жанр: История

---

Все мучительные вопросы, - о причине всего происходящего, о том, что такое мир, существует ли он в самом деле такой, как мы его видим, или весь мир только наша мысль, что такое правда, справедливость, что такое жизнь и смерть, сила и материя - все эти мучительные вопросы, которые являются у всякого человека, мучили нас в тюрьме особенно настойчиво. Мы много читали, много думали и, обогащая свой ум в этой работе, конечно, ответа на них не получили... Быстро прожили мы два месяца. В конце 1887 года, если не ошибаюсь, незадолго до Рождества, как-то ночью, в 11 часов, тихонько открылась дверь. Я сидел один. Ко мне зашел страшный смотритель Тальянцев, который наводил ужас даже на самых закоренелых бродяг. Он бил их. А сила его, этого гиганта, была велика: одним ударом он сваливал человека.

И вот эта фигура появилась у меня.

- Здравствуйте! Позвольте присесть на кровать.

- Пожалуйста.

И Тальянцев вынул из кармана географическую карту.

- Покажите, где это Средне-Колымск? Я показал.

- Знаете, ваш приговор пришел. Да вы не волнуйтесь. Везде есть люди... Вас высылают на 10 лет. Вы молоды - перенесете...

И этот страшный человек стал утешать меня.

- Ведь все еще может перемениться! Ничего вечного на свете нет...

У него на глазах появились слезы.

Я был поражен и взволнован не приговором, я ждал его, а видом этого человека, его отношением ко мне.

На следующий день вечером меня вывели со "всеми вещами", усадили в кошевни и вместе с партией уголовных арестантов отправили на вокзал и увезли в Москву, в Бутырскую пересыльную тюрьму.

Началась новая, артельная жизнь.

Тяжело было ночь не спать, дышать тяжелым воздухом в страшной жаре от железной печки... Трудно было сразу оказаться в таком обществе, в котором я никогда не бывал. Самая мысль о том, что меня вот взяли и смешали с преступниками, как то казалась мне дикой.

Думалось: что же общего между мною, хотевшим научить людей чему-то хорошему, полезному, с этим вот Гринькой, который "идет в Сибирь по пятому разу" и все за "нечаянное убийство...". Почему я в Сибирь, и он в Сибирь?..

Или вот рядом со мною сидит бродяга, цыган, раз двадцать попавшийся за увод лошадей у крестьян. Его уже били, и в тюрьмы сажали, и в арестантских ротах бывал, а теперь в каторгу идет на 12 лет за то, что "ударил его палкой по голове, а он упал и Богу душу отдал..., а вовсе не хотел его убивать! Ну, а тут, гляжу человек все одно - царство ему небесное - пропал, так я уж часы то у него и кошелек взял на память...". И вот этот откровенный конокрад и убийца сидит рядом со мною...

- А ты, сосед, куда едешь? - обратился он ко мне.

- Я по политическому делу, в Сибирь, в ссылку.

- Знаю, знаю! Понимаю! Я с политическими хорошо знаком! В партиях хаживал не раз. Люди хорошие! Постоянно тебе и чаю, и сахару, и табаку!.. Только ведь нашему брату - все мало. Ему что ни дай, а он норовит вот тебе непременно еще и сам взять... Так вот политиков то - ух! - больно хорошо обирали! Аж жалко! Все до нитки отберут и в майдан, а он - молчит! А у тебя сахар то есть?

Я дал ему сахару, чаю, хлеба.

- А ты не бойся! Ты вот дал мне, так я то больше у тебя ничего не возьму, потому у нас порядок такой: кто с тобой рядом - тот как святой, его уж мы не трогаем ни под каким видом! Спи, товарищ, спокойно!

Но я и без успокоений насчет своего имущества был совершенно спокоен: 5-6 книг и одно полотенце - мало беспокойства!

Но все-таки не спалось... Все было ново, дико, непонятно. Я вспомнил прожитое, Тулу, Ярославль, первую тюрьму. Все казалось мелочью по сравнению с будущим. Что же, ссылка в Сибирь не страшна - там то уж можно будет хоть поучиться. Год проживу, а там убегу в свою привычную среду и опять буду работать и смогу народу больше дать знаний. Ведь знание только и поможет ему разумно организоваться для завоевания своего счастья. Тогда не будет и преступлений: не будет причин совершать их...

Ночь прошла быстро. Утром мы прибыли в Москву, где нас пешком повели с Ярославского вокзала на Долгоруковскую улицу, в Бутырскую тюрьму. По улицам народ останавливался, смотрел на нас с любопытством и сожалением. Кое-кто подавал, старосте нашей партии хлеб, деньги.

Но вот мы у ворот и через минуту в сборной, где началась приемка.

- Политические есть?

- Есть, один.

- Давай его сюда.

Меня подвели к столу, где сидело несколько надзирателей и помощник.

После обычных вопросов об имени, фамилии, возрасте и сверки моих ответов со статейным списком, меня обыскали и повели по двору и коридорам к часовой башне. Открылась калитка на небольшой дворик, меня пропустили туда. Толстый надзиратель любезно поздоровался и сказал:

- Ну, идите кверху, к своим. Они сейчас обедают.

Я поднялся на третий этаж башни и застал следующую картину.

Круглая камера. По радиусам стоит кроватей 15, кое-где небольшие столики, табуретки, всюду книги.

За большим столом у передней стены сидят человек 20 и обедают. Увидев нового человека, все вскочили, побросав ложки, окружили меня, дружески приветствовали. Начались расспросы.

Я узнал многих знакомых по Москве и Ярославлю. Шум, говор совершенно сбили меня с толку, и я на все вопросы отвечал как то вяло, а то и вовсе молчал. Два слишком года абсолютного молчания отучили меня говорить. И я заметил, что мое молчание как то смутило товарищей. Они стали усаживаться опять за стол. Уселся и я. И все молчал, молчал суток трое...

Товарищи стали думать, что я не совсем в порядке. Но вскоре прошло, и я зажил по-тюремному, т. е. стал дежурить по камере, по кухне, возиться с книгами и приглядываться к людям: многие из них приковывали к себе внимание, да, думается, внимание всех нас на них и было обращено.

Вот Николай Львович Зотов, молодой студент Земледельческой Петровской Академии. Он всегда весел, беззаботен, подвижен. Он замечает все и за всеми наблюдает и чуть увидит, что кто-нибудь скучает - он уже около него и старается его развлечь; запоет кто - а он уже подтягивает и всюду вносит особую живость, энергию, организованность. Он - олицетворение сильной воли. Его к смелости и устойчивости приучил его отец. Ничего не бояться и упорно идти к цели - вот его девиз.

Альберт Львович Гаусман уже немолодой. Окончив университет в Петербурге, он продолжал упорно заниматься и стал знатоком юридических наук. Еще будучи в университете студентом, он принимал участие в работе "Народной Воли", а после ее разгона работал как литератор. Однако, при первых признаках оживления революционной деятельности, в 1884 году, он уже опять в рядах работников и организует вместе с Оржехом, Богоразом, Александровым и целым рядом других товарищей, среди который был и Л. М. Коган-Бернштейн, новую попытку возродить партию "Народной Воли". Его двигает на этот путь не столько чувство, сколько ум, приведший его к убеждению, что так именно надо. Если Зотов утверждал свою железную волю работой ума, то Гаусман создал себе волю исключительно умом. Он неразговорчив. Всегда сидит с книгой, - я иначе и вспомнить его не могу, - и читает.

Очертить характер всех встреченных друзей было бы слишком долго, но не могу не остановиться еще на одном - Михаиле Гоц.

Он обращал на себя общее внимание. Его задумчивые глаза горели особым блеском. Он всем интересовался, бесконечно много читал, и всегда кругом него группы меняющихся людей. Его особенность - умение заинтересовать других то вопросом философским, то научным, то общественным. Умение быстро понять прочитанную книгу, усвоить и переварить ее далеко не всем дано. Он же обладал им в огромной мере и, наряду с этим, отличался большим практическим умом. Сожители невольно считались с его мнением, ибо оно отличалось всегда разумностью, сдержанностью и целесообразностью.

Жизнь наша протекала спокойно. Утром мы работали, занимались науками до обеда. После обеда рой оживал. Бесконечные споры, часто беспорядочные, о самых трудных и сложных вопросах, обычно оканчивались тем, что мы расходились, оставшись каждый при своем мнении. Но самые эти споры о многом заставляли нас думать. Иногда кто-нибудь читал нам свою работу. Так, помню, как Л. М. Коган-Бернштейн читал нам отрывки своего труда об "Истории общества", где он доказывал, что общественная жизнь идет всегда к улучшению, прогрессу, но не скачками, а как бы по винту, постепенно поднимаясь все выше и выше. Его мысль вызвала долгие споры и оживленные беседы.

По вечерам, под руководством Россова и Руса, составляли хор; одни пели, другие играли в шахматы или шашки. Одним словом, жизнь протекала спокойно. Но в январе 1888 года среди нас появилась тревога. Из писем товарищей, отправленных в Архангельскую губернию, мы узнали, что с ними обращались очень грубо, часто избивали, но, что всего хуже, в одном письме сообщалось о слухе, будто одну из сосланных женщин где-то по дороге изнасиловали. В одной из отправленных в Архангельск партий были знакомые женщины и среди них жена одного из товарищей, В. Руса. Публика загудела...