Хосе Мария Санчес-Сильва - Большое путешествие Марселино

• Название: Большое путешествие Марселино
• Автор: Хосе Мария Санчес-Сильва
• Издательство: Центр «Нарния»
• Жанр: Детская проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-901975-40-4

«Моя история — она коротенькая совсем. Родителей у меня не было, и монахи меня подобрали, когда я маленький был, и выкормили молоком старой козы и кашками, которые варил мне брат Кашка, и мне пять с половиной лет… и мамы у меня нет. А какие они, мамы?»

Так уж вышло, что и друзей у Марселино нет. Просто потому, что рядом нет других детей. Зато монахи, которые приютили маленького подкидыша, разрешают ему почти всё, — вот разве что на чердак по старой скрипучей лестнице залезать нельзя. Или всё-таки можно, если никто не видит, а заглянуть туда, ну очень хочется?.. Так Марселино и сделал, и неожиданно встретил там Друга на всю жизнь — и на земле, и в вечности.

Хосе Мария Санчес-Сильва, единственный из испанских писателей удостоился Золотой медали Ханса Кристиана Андерсена — высшей награды в детской литературе.

---

Так шли они дальше, держась за руки, и снова молчали. В лесу уже царило утро, а Марселино почему-то вспомнил, как однажды сестра-вода и братья-ножницы дружно сыграли с ним злую шутку…

Марселино сидел на деревянном кухонном столе, обёрнутый большим белым полотенцем, скрывавшим его целиком, а брат Кашка подстригал его огромными ножницами, которые куда лучше подошли бы для стрижки овец. Губы и уши мальчика были все усеяны волосками.

— Ну колется же! — отчаянно протестовал он.

— Уже почти все…

— А что потом?

Марселино с некоторым подозрением косился на две большущие кастрюли, в которых грелась вода, и на необъятную кадку на полу, тоже с водой, только холодной.

— Потом купаться. Ты же у нас аккуратный мальчик.

— Если я и так аккуратный, зачем же ты меня купать собрался?

— Чтобы ты не был похож на поросёнка. Ну, вот и всё!

Брат-повар развязал полотенце, смахнул им, как мог, налипшие повсюду волосы и опустил мальчика на пол.

Тут вошли несколько братьев, среди них брат Хиль, брат Бим-Бом и брат Ворота.

— Ого! Уже всё? — удивился брат Хиль.

— Я не хочу, чтоб они смотрели, — визжал Марселино, пока брат Кашка раздевал его.

— Никто на тебя и не смотрит, сынок, — заверил его повар, пока двое братьев переливали горячую воду из кастрюль в кадку.

— А почему ты на меня эту рубашку надел? — спросил Марселино.

— Потому что ты уже большой, и иначе неприлично.

С этими словами повар накинул на раздетого мальчика широкую рубаху[25].

Другие монахи оставались пока на кухне, а Марселино задумался о том, что же такое «неприлично». Он стоял в воде, а брат Кашка намылил мочалку и тёр его под рубахой. Наконец мальчик решил высказать вслух свои мысли.

— Брат Кашка, а пупок — это неприлично? Монах засмеялся, и другие вместе с ним.

— Нет, Марселино, пупок — это прилично.

— Ой, мне мыло в глаз попало!

— Ладно-ладно, буду поосторожнее.

— Брат Кашка, а у тебя есть пупок?

Тут захохотали все, кроме покрасневшего брата Кашки, который возмущённо обернулся к собратьям:

— Братья, неужели вам больше делать нечего? Всё ещё смеясь, монахи вышли из кухни, а повар сказал:

— У каждого есть пупок, Марселино, но теперь ты однако же помолчи. Ты ведь знаешь, сегодня и так всё кувырком, потому что Сочельник[26].

Накануне ночью шёл снег, и земля была вся белая, к великой радости Марселино и к огорчению братьев: теперь никто не доберётся до них, пока не сойдёт снег, какие уж тут подарки…

Глядя на скорбную картину заснеженной равнины, брат Хиль заявил:

— А мне всё-таки нравится снег!

Брат Бим-Бом, стоявший рядом, грустно отозвался:

— Вот только в этом году никаких нам подарков не светит: дороги-то все непроезжие… Вот увидите, брат, что вам на ужин достанется, небось тогда не обрадуетесь!

Брат Хиль пожал плечами:

— И что? Будто я в детстве не голодал… Марселино наблюдал, как молодые монахи, вооружившись палками, стряхивали снег с крыш: те уже почти прохудились, и лишнего груза могли просто не выдержать.

— Мал он больно, чтобы так поздно спать ложиться, — ворчал тем временем на веранде брат Кашка.

— Послушайте, брат, — возразил настоятель, — если бы вифлеемские пастухи[27] точно знали, как знаем мы, что в эту ночь родился Иисус Христос, они ведь тоже взяли бы с собой детей, даже очень маленьких!

И, подозвав к себе мальчика, спросил его:

— Хочешь посмотреть, как братья устраивают вертеп? Помнишь, какой он в прошлый раз получился?

— Ещё бы! — обрадовался тот.

Братья поднимались и вновь спускались по шаткой чердачной лестнице с какими-то свёртками в руках. Сияя, Марселино наблюдал за ними.

Как-то раз, когда на лестнице не было ни одного монаха, Марселино поднялся на первую ступеньку, но тут же услышал напоминание:

— По этой лестнице ходить нельзя! Наконец брат Значит принёс самую большую коробку, и Марселино потрусил за ним, словно собачонка.

В часовне ризничий брат Бим-Бом и другие братья коробку открыли. На глазах Марселино из неё одна за другой появлялись старые глиняные фигурки для вертепа, тщательно завёрнутые в лоскуты и почти все хоть капельку, но побитые. Тут были овцы и верблюды с меньшим количеством ног, чем предназначила им природа; пастухи и волхвы такого разного размера, что казалось, будто часть из них уже пришла в Вифлеем, а другие только-только показались на горизонте.

Самую большую фигурку, изображавшую Младенца Иисуса, братья старались мальчику не показывать.

— Эту трогать нельзя, — предупредил его брат Бим-Бом.

А вот фигурки овец и коз ему разрешили трогать сколько угодно и, чтобы отвлечь, отправили с ними в уголок, отделять те, что уже никуда не годились, от тех, которые ещё можно как-то подклеить.

И тут-то брат Бернард обнаружил, что фигурки Девы Марии нигде нет.

— Как же так, неужели мы без Девы Марии будем?

Все задумались.

— Ой да, — сообразил брат Значит. — Она ж у нас разбилась в прошлом году.

— И что делать будем? — грустно спросил брат Бим-Бом.

— Вертеп без Девы Марии — это, к примеру, как земля без солнца, — сокрушался брат Бернард.

— Надо отцу-настоятелю сказать, — предложил, помявшись, брат Кашка.

Марселино столько раз слышал сегодня о Деве Марии, что в конце концов ему стало интересно, поэтому он собрал в охапку все побитые фигурки и вернулся к братьям.

— А что значит «дева»? — спросил он.

Братья снова замолчали, и кое-кто стал переглядываться. Наконец брат Ворота принял вызов и объяснил так:

— Значит — чистая, непорочная девушка, как цветок…

— То есть Дева Мария была чистая, — повторил Марселино.

— Верно, — согласился монах, — и добрый наш святой Франциск приветствовал её такими словами: «Радуйся, обитель Господня и облачение Его!»

— И она разбилась, получается?

— Не надо так говорить, — попросил брат Ворота.

Мальчик отдал свои фигурки брату Бим-Бому и выбежал из часовни. У него появилась идея.

За монастырём, под самой стеной, где больше всего солнца, стояла простенькая теплица брата Хиля, где он с любовью пестовал разнообразные растения — из тех, что цветут круглый год, — чтобы было чем украсить алтарь.

Там он оглядел все стоявшие вокруг горшки, большие и маленькие, и склонился над одним из них.

Когда мальчик вернулся в часовню, братья всё ещё ломали головы, что бы придумать с вертепом, но Марселино уже от дверей громко закричал:

— Я принес Деву Марию!

И показал всем, что держал в руках: нежный и хрупкий голубой цветок.

К вечеру вертеп был готов. Самой заметной была фигурка Младенца Иисуса, с широко открытыми глазами и разведёнными в стороны, словно для объятий, руками; левую ножку закрывала солома. По одну сторону от него стоял святой Иосиф — как полагается, с посохом, а по другую — голубой цветок, изображавший Марию. Получилось очень красиво, потому что вазочку с подсахаренной водой, куда поставили цветок, чтобы он продержался подольше, удалось спрятать среди мха.

Братья разделились на две группы: одни помогали облачаться брату Негодному, который должен был служить Мессу, а другие суетились возле вертепа вместе с Марселино.

Отец-настоятель, увидев вертеп, сказал:

— Прекрасно. А цветок откуда? Братья в замешательстве переглянулись.

— Это Марселино придумал, — нашёлся брат Хиль.

Настоятель улыбнулся мальчику и обернулся к брату Негодному:

— Как вы сегодня, отче?

— Не без того, — улыбнулся старый монах, — собачки-то кусаются, им положено. Но мне не так уж много раз осталось служить; кто знает, вдруг это последний…

Откуда-то появился потёртый бубен и разноцветный блестящий барабан для Марселино; брат Кашка играл на двух старых черпаках, а остальные отбивали такт колядок или ногами, или руками по спинкам скамеек:

Мой Господь, пребудь со мною,
Никогда не уходи,
А когда решишь уйти
То возьми меня с Собою,
Среди ночи, среди дня
Даже мысль страшна такая —
Что останусь без Тебя я,
Что уйдёшь Ты без меня.[28]

Наконец, по знаку настоятеля, все умолкли, и служба началась, почти одновременно с кошачьим концертом, который брат Бернард по такому случаю извлекал из старой фисгармонии.

Два монаха помогали брату Негодному; им пришлось поддерживать его, когда он возносил Чашу, — да он её и поднять-то мог с трудом, по правде говоря… Марселино стоял на коленях возле настоятеля и ничего не упускал из виду.

Снаружи шёл снег, луна поднялась уже высоко и оттуда освещала укутанную в белое покрывало землю. Тщетно искала она какие-нибудь другие цвета. А в стенах монастыря было тепло.

Когда закончилась служба и смолкла музыка, брат Бернард подошёл к вертепу и взял на руки фигурку Младенца Иисуса. Сперва он поднёс её к брату Негодному, — брат Хиль успел принести ему стул, — а после каждый мог подойти и приложиться к ножке Младенца (кроме Марселино, который ничего наполовину не делал, так что чмокнул фигурку прямо в щёку).