Хосе Мария Санчес-Сильва - Марселино Хлеб-и-Вино

• Название: Марселино Хлеб-и-Вино
• Автор: Хосе Мария Санчес-Сильва
• Издательство: Центр «Нарния»
• Жанр: Детская проза
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-901975-40-4

«Моя история — она коротенькая совсем. Родителей у меня не было, и монахи меня подобрали, когда я маленький был, и выкормили молоком старой козы и кашками, которые варил мне брат Кашка, и мне пять с половиной лет… и мамы у меня нет. А какие они, мамы?»

Так уж вышло, что и друзей у Марселино нет. Просто потому, что рядом нет других детей. Зато монахи, которые приютили маленького подкидыша, разрешают ему почти всё, — вот разве что на чердак по старой скрипучей лестнице залезать нельзя. Или всё-таки можно, если никто не видит, а заглянуть туда, ну очень хочется?.. Так Марселино и сделал, и неожиданно встретил там Друга на всю жизнь — и на земле, и в вечности.

Хосе Мария Санчес-Сильва, единственный из испанских писателей удостоился Золотой медали Ханса Кристиана Андерсена — высшей награды в детской литературе.

---

Марселино не заставил себя долго ждать. В тот день снова были тушёные овощи, и стянуть удалось только большой кусок хлеба. Монах начал преследование, но в этот раз чуть не попался, так как мальчик прямо направился в чулан, и брат Кашка увидел, как он склонился над одним из ящиков, в которых монахи хранили вино для особых случаев. Поскольку мальчик, наполнив стакан, вернулся на лестничную площадку, монах был вынужден спуститься, чтобы тот его не увидел, и снова случай пропал даром.

Но в книгах обычно на третий раз всё получается; так же произошло и в нашей истории не далее как на следующий день. На обед у монахов было, кроме хлеба и горячего бульона, штук тридцать печёных яблок, и брат Кашка, заметив всегдашнюю недостачу куска хлеба и двух яблок, тут же пустился вслед воришке, дошёл за ним до чердачной двери и остался там наблюдать, сам находясь в укрытии. О том, что видел брат Кашка сквозь щели, и как голова у него закружилась от увиденного, сказать можно немногое. Вот разве только вспомнил добрый брат, несколько часов спустя, как однажды мальчик неожиданно спросил его:

— А ты тоже с Богом разговариваешь?

Сильно удивился тогда брат, но всё же смог ответить, что это с ним случалось в молитве, — а только таким способом люди и могут говорить с Богом, если они, конечно, не святые.

В большом волнении брат спустился по лестнице и заперся немедленно в часовне, но ничего пока не рассказал об увиденном и бодрствовал всю ночь, каясь в грехах своих: так боялся повар, что это дьявол искушает его каким-то наваждением.

Тем не менее он продолжил свои исследования с удвоенным рвением, и таким образом узнал, что происходило каждый день между мальчиком и образом распятого Христа. Это распятие братья держали на чердаке, потому что слишком уж оно было большое, и никак невозможно было поместить его в часовню, пока ту не перестроят, как желали отец-настоятель и вся братия. На третий же день, желая убедиться, что ему не мерещится, брат Кашка набрался смелости и обратился к брату Ворота, а перед этим ещё и на исповеди рассказал одному из собратьев-священников о том, что видел и слышал сквозь чердачную дверь. Брат же Ворота, старый и добрый, как и сам брат Кашка, предложил сопровождать его, чтобы положить конец странным видениям.

Таким образом, на следующий день, как раз во время большой грозы из тех, что прежде заставляли Марселино искать защиты у монахов, эти двое стояли вместе за чердачной дверью; брат Кашка принялся усердно молиться, а привратник наблюдал за происходящим внутри. Он тоже глазам своим не поверил и, когда спустился, наконец заговорил с братом Кашкой о каком-то колдовстве, которому отец-настоятель должен бы положить конец, а потом вспомнил о том мальчике, что видел, как святой Франциск говорил с Богом, незаметно для самого святого, и в конце концов сделался монахом, причем одним из лучших[31]. Брат Кашка принялся упрашивать его повременить денёк; лучше бы им вместе подняться ещё раз, а потом — тоже вместе — оповестить обо всём отца-настоятеля. Собрат пообещал так и сделать. Настала ночь, и успокоилась большая гроза, но теперь уже два монаха не спали до самого утра, молясь и прося Бога просветить их, чтоб они смогли разобраться в столь таинственном деле.

Глава шестая

Марселино жил в те дни в каком-то счастливом сне. Скажем так, он не помнил ни о чём и полностью уходил в свои мысли. Ни зверюшки, ни старые друзья монахи, ни даже коза, которая была его кормилицей, а в эти дни угасала в сарае от глубокой старости, ни грозы, которые то и дело разражались теперь над монастырём, — ничто не отвлекало его от дружбы с Человеком на чердаке, от разговоров с Ним и от новой склонности — приходить в часовню и засыпать там — по-настоящему, — глядя на крест с образа святого Франциска; как-то его даже пришлось отнести в постель прямо оттуда. Мальчик приходил на кухню, уже не думая о том, как обмануть брата Кашку, а перед самым его носом брал свою порцию. И на чердак он поднимался, совершенно не заботясь о шуме и не боясь, что кто-то может пойти за ним.

В тот день его приношение было самым что ни на есть привычным, тем самым, от чего произошло имя, которое дал ему Иисус: просто хлеб и вино. Иисус, как обычно, спустился с креста и, как всегда, съел хлеб и выпил вино; в конце же Он подозвал к Себе мальчика, который был совершенно погружен в созерцание Христа, но из почтения и любви не решался уже к Нему прикоснуться, взял его за худые плечи и сказал:

— Хорошо, Марселино. Ты добрый мальчик, и Я хочу дать тебе в награду то, что ты больше всего хочешь.

Марселино смотрел на него и не знал, что ответить. Но Господь, Который видел его сердце точно так же, как Он видит и наши, ласково настаивал, удерживая его Своими длинными пальцами:

— Скажи мне, хочешь стать монахом, как те, что вырастили тебя? Хочешь, чтобы к тебе вернулся Мур, или чтобы никогда не умерла твоя коза? Хочешь игрушки, какие бывают у городских и деревенских ребят? Или больше хочешь лошадь святого Франциска? Хочешь, чтобы к тебе пришёл Мануэль?

Но Марселино на всё говорил «нет», всё шире раскрывая глаза, и он уже не видел Господа, потому что всматривался в Него так сильно и был так близко к Нему.

— Что же ты хочешь? — спрашивал его Господь.

И тогда Марселино сказал медленно и серьёзно, глядя Господу прямо в глаза:

— Я только хочу видеть маму, — мою, а потом Твою.

Тут Господь притянул его к Себе и посадил на колени. Потом Он прикрыл его глаза рукой и ласково сказал:

— Если так, спи, Марселино.

И тут за дверью чердака, на лестнице, одиннадцать голосов закричали: «Чудо!». Дверь неожиданно распахнулась и вся братия, кроме брата Негодного, ворвалась в маленькое помещение — столько народу сразу поместилось там с трудом. «Чудо, чудо!» — кричали монахи и отец-настоятель. Но всё уже было неподвижно, и при свете, падавшем из открытого окошка, виднелись те же, что и всегда, полки с книгами и запылённые стопки бумаг, да груды поломанной мебели, да Господь на Своём кресте, изнурённый предсмертной мукой и неподвижный, как всегда. Только Марселино покоился на старом кресле и, казалось, спал. Братья упали на колени, да так и оставались, пока не поняли окончательно, что Марселино не проснётся. Тогда отец-настоятель подошёл ближе и, прикоснувшись к нему рукой, дал братьям знак спускаться вниз, сказав только:

— Господь забрал его с Собою, да будет имя Господне благословенно!

Братья собрались в часовне и всю ночь плакали от радости над телом Марселино, лежавшим на ступенях алтаря. Напротив же главного алтаря братья поставили большое распятие с чердака, — наклонно, иначе оно не помещалось из-за низкого потолка. Марселино почивал в Господе и, несомненно, уже видел свою незнакомую маму лицом к лицу.

Ещё до рассвета младшие из братьев отправились в окрестные деревни, чтобы рассказать соседям о случившемся, и пополудни начали появляться первые телеги с теми, кто хотел удостовериться в чуде сам. Марселино, улыбающийся и румяный, спал в своем гробике из светлого дерева. Весь вечер прибывали новые паломники, на телегах и пешком. По всем деревням разнеслась весть о чуде, и все знали, как счастливо умер монастырский мальчик. В ту же ночь умерла и коза Марселино, а вот брат Негодный вдруг почувствовал себя настолько лучше, что попросил отвести себя в часовню, чтобы поклониться распятию и попрощаться со своим маленьким другом.

— Я живу, — приговаривал, плача, добрый брат, — а он здесь!

На другой день похороны переросли в настоящую процессию. Мальчика полагалось похоронить на кладбище ближайшей деревни, жителем которой он считался по бумагам, хоть братья и предпочли бы оставить его у себя, на маленьком кладбище в огороде. Но раз это было невозможно по действовавшему в те времена закону, да и по конституциям самого ордена[32], ближе к вечеру шествие тронулось в путь. Вместе с братией в процессии шли члены управ окрестных сёл и большая часть их жителей, в том числе и семья Мануэля вместе с самим Мануэлем, который почти не помнил мальчика, с которым и знаком-то был всего полдня. Управа самого зажиточного села прислала настоящий оркестр, игравший очень медленный и печальный траурный марш. Играли музыканты как-то рывками, потому что в ногу идти у них не получалось. Если бы Марселино был жив и увидел подобные похороны, то заметил бы, что музыкант с самым большим барабаном исключительно худ, и барабан его вот-вот перевесит, а кларнетист напротив — огромный толстяк, и тоненькая дудочка в его руках кажется чем-то вроде сигары в мундштуке.

Братья пели, оркестр играл траурный марш. Народ молился вслух, и только дети смеялись и прыгали по дороге, но не нарочно, а просто так получалось. День был замечательный, из тех, которые нравились Марселино-Хлеб-и-Вино до того, как у него появился Друг на чердаке. Телеги и всадники следовали за процессией. И тогда, неожиданно, несколько своенравных коз, пасшихся неподалёку и явно привлечённых музыкой и пением, последовали за погребальной процессией и дошли с ней до самых кладбищенских ворот. Если бы смогла, к ним присоединилась бы и коза-кормилица Марселино и жевала бы травинки, пока тело мальчика опускали в землю. Только тело, потому что душа уже поднялась к маме, к небесам, о которых так часто рассказывали монахи, к Господу, Которому Марселино столько раз носил еду и питьё на чердак.