Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03

• Название: Полдень XXI век 2009 № 03
• Автор: Николай Романецкий
• Издательство: Издательство: ВОКРУГ СВЕТА
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-98652-292-0

Содержание

КОЛОНКА ДЕЖУРНОГО ПО НОМЕРУ. Николай Романецкий.

ИСТОРИИ, ОБРАЗЫ, ФАНТАЗИИ

Вячеслав Рыбаков «СТАЖЕРЫ КАК ПРЕДЧУВСТВИЕ». Повесть

Аделаида Фортель «БУРИДАНОВА ЦАРИЦА». Рассказ

Наталья Балыкова «Проникновение». Рассказ

ЛИЧНОСТИ, ИДЕИ, МЫСЛИ

Владимир Цаплин «РАЗУМНОЕ, НО НЕ МЫСЛЯЩЕЕ»

ИНФОРМАТОРИЙ

«Интерпресскон — 2009»

Наши авторы

---

«Костяная пластинка — подставка для обрезки тростника для каллиграфии — должна быть гладкой настолько, чтобы в ней отражалось лицо мастера. Вот что скажу тебе о пробе очиненного каляма — после обрезки калям должно протереть землей, взятой с могилы святого или блудницы, и испробовать его — написав им точку, которая должна получиться безупречной, как первое слово Бога».

Стоит ли говорить, что сотрясающие выжженную землю бесчисленные табуны коней Амина Эль Омра были подобны строкам вязи в суре Коней, «о Конях мчащихся и конях настигающих».

На люди Амин Эль Омра выезжал, закрывая лицо, как женщина, в долгих, любимых им, то черных, то белых шелках, потому что не терпел иных цветов, кроме угля и молока. Видны в прорези были лишь его глаза — серпы бровей над ними и ресницы, бросавшие кипарисовую тень на скулу.

Говорили, что тот, кто увидит его лицо, погибнет от мгновенного смертельного сгущения крови. За жгут платка заправлена была пурпурная ширазская роза, отверстая, как рот или гранат.

Он ехал на кобыле, белой, как буква «алиф», которую вели в поводу обнаженные эфиопы с полосками высушенной верблюжьей шерсти на лбу, которая делала их беспамятными и покорными.

Северный ребенок-раб с белыми волосами и глазами синими, как у мертвеца, вел на одной золотой цепи скованных вместе оскопленного барса и газель с выколотыми глазами.

Барс был оскоплен потому, что однажды мужскую силу Амина сравнили с силой барса. А газель была ослеплена потому, что его глаза уподобили ласковому взгляду газели. Ничто на земле не должно быть повторено, сказал Амин, и с животными сделали то, что сделали.

Амин не замечал ничего вокруг. Даже на спине кобылицы он сидел в позе каллиграфа: одна нога поджата — на вытянутом колене свиток, к луке особого седла приторочено золотое яйцо — чернильница. Кобыла имела столь плавный ход, что ни одна капля чернил не проливалась на землю.

Люди остерегались поднимать глаз на выезд. И смотрели в землю. Самые дерзкие видели лишь узкие змеиные носы высоких сапог, облекавших его ноги, как вторая кожа. И многие дивились, как в столь хрупком теле могла таиться кровь Пророка и такая власть, способная разорвать изнутри землю, как новое вино — негодный мех. Его запястье могла играючи сломать девочка, как хворостину, но черненое серебро защищало кости нечестивого властелина.

Вскоре Амин достиг всего мыслимого. Он стал совершенством. И понял, что нет Бога, кроме него.

На плоской крыше, звеневшей от остывающего дневного жара, после заката лежал Амин, обнаженный, как клинок, и гортанно повторял известные ему имена Бога прямо в ухо небу:

«Аллах. Аль-Мусаввир. Дающий образ. Аль-Джаббар. Гигантский. Аль-Халик. Творец. Ар-Рахим. Милосердный. Аль-Азиз. Могучий».

Кровь бросилась ему в лицо, и имя Бога он заменил на свое и крикнул:

«Амин. Аль-Муссаввир. Амин Аль-Джаббар. Амин Аль-Халик. Амин Ар-Рахим. Амин Аль-Азиз».

Но небо было пусто.

Небо не откликнулось на святотатство. И редкие облака продолжали бег меж звездами.

Тогда Амин Эль Омра засмеялся и заснул без Бога.

С той ночи стал его посещать однообразный сон — будто он, Бог Амин Эль Омра, стоит на вершине холма, воздев руку, и кричит в самое солнце: «Я-аалла!». Под солнцем, круглым, как белый бубен, течет узкая мутная и быстрая река, в которой бьются на камнях серебряные рыбы.

А у подножия холма многоголовой лавиной грохочут его безмерные табуны, согнанные со всех уголков вселенной, и подчиняются одному мановению его тонкой руки — куда прикажет, туда и повернут сотни, как один конь, — в этом есть сладость власти.

В такие ночи сторожевые гиены из сада собирались под кровлей дома и выкликали имя Амина Эль Омра — потому что любили его.

Однажды, когда причудливый выезд Князя Князей пронизывал базарную площадь, как игла — войлок, северный ребенок-раб поднял голову на господина и насмешливо сказал:

— Если ты Бог, прикажи всем своим коням повернуть направо.

Рыкнул искалеченный барс, забилась на привязи слепая газель, и впервые калям Амина вывел неверный росчерк до конца лощеного листа, загубив страницу.

Встали прислужники, изумились и ждали, когда господин прикажет убить смельчака.

Но глаза Амина были устремлены на рот северного ребенка-раба. Меж детскими губами, дразня, показался сухой раздвоенный язык змеи. И Амин понял, что с ним беседует сатана.

— Разве кони, носящие мое тавро, могут ослушаться моей воли? — спросил Амин.

— Я не знаю, — отвечал сатана, заправив за ухо белокурую прядь, — прикажи привести к тому холму, где мать родила тебя, твоих лучших коней. Сейчас, по весне, слева от холма разлилась узкая река. Пусть весь день кони стоят на солнце. А потом пусть их отпустят в свободный бег. Просто прикажи им повернуть не налево, к воде, а направо — к тебе. Пусть сбудется твой сон, Князь Князей. Я ведь не прошу тебя воскрешать мертвых или останавливать солнце. Лошади объяснят тебе, что значит быть Богом и каково главное свойство Бога.

— Будет так, — усмехнулся Амин, и сатана отошел от северного ребенка — тот заплакал и молочными зубами откусил змеиный язык, так что тот упал в пыль и стал извиваться, как червь, — более невольник никогда не тревожил разговорами своего господина.

Тем же вечером Амин разослал вестников по всем отдаленным местам и стал готовить все, что обещал сатане.

В урочный день тысячи коней были согнаны к подножию каменистого холма и томились под полным зноем, оглашая окрестности ржанием. В одиночку поднялся Амин Эль Омра на холм. Камни резали его босые ноги. Он был безоружен. И там, где некогда в муках под сенью шатра кричала его мать, Амин остановился и медленно открыл лицо, отворив ветру черты, тонкие, как возлюбленные им буквы Писания. Черная каплевидная жемчужина на ювелирном крючке отягощала мочку его уха.

По левую руку его ворочала камни река, и серебристые рыбы бились на порожистых отмелях — и каждая рыба казалась Амину человечьим зародышем, который пробивается к свету из распахнутой матки весенних вод. Когда настал час — табунщики погнали коней из загонов. Единой лавой, белой, медвяной, гнедой, с проседью двинулись неотвратимые табуны. Амин закрыл воспаленные глаза и крикнул «Ялла!» так, будто ему вырвали горло, и свободной рукой в афганских браслетах до локтя указал коням дорогу на безводную равнину — направо.

Но кони рвались к воде, обгоняя друг друга и визжа от жажды, будто сталь о точильный камень. Все кони, как единый конь, свернули налево, к желанной воде, не глядя на мановение руки Князя Князей. Оливковое лицо Амина Эль Омра стало бескровным и пепельным от позора. А кони скакали налево, налево, налево.

Я — не Бог?

Не выдержав посрамления, Амин бросился очертя голову вон с холма, желая лишь одного, чтобы непокорные кони растоптали его копытами, размыкали все кости, разнесли кровавые клочья плоти по высоленной земле.

В самую гущу табуна упал Амин.

Но сотни мудрых коней расступились на всем скаку — плавно обтекая коленопреклоненного человека, — и ни один из них не коснулся даже краешком копыта его мизинца или виска.

Только облака пыли, пахнущие зноем, полынью и конским потом оседали на его лице и плечах, делая Амина Эль Омра подобным глиняной статуе. В судороге бессилия Амин разорвал ногтями кожу на ребрах и сосцы — и кровь Пророка впервые пролилась наземь, и капли свернулись в пыли, как ягоды барбариса.

Он не помнил — час или миг прокатывались мимо него облачные гладкие тела коней, взметывались гривы, врывались в глинозем полумесяцы острых копыт.

Вот промчались последние — матки с жеребятами.

Тихо-тихо склонились конские шеи к воде — кони пили воду, отфыркивались, играли и не помнили, чье имя было выжжено на их шкуре железным клеймом.

Амин, дрожа от усталости, опустился на землю, покрытую узором трещин, как панцирь черепахи. Горечь сковала излучину губ, и язык высох, точно выползок змеи-ехидны.

«Я — Бог, — прошептал Амин. — Лошади сказали мне главное. Бог не всемогущ и не милосерден. Бог — одинок среди людей, лошадей и букв. Нет никого более одинокого, чем Бог. А значит мы — одно. Одиночество есть совершенство Бога».

Ему дали пить. И Амин пил из горсти теплую воду, не узнавая людей и не желая ни с кем говорить.

Пешком, как нищий, возвращался Амин, хозяин коней, в свой дом с плоской крышей.

Всего несколько дней пробыл он там, а после исчез, будто и не было, оставив все имущество и власть своим родичам, имена которых он забыл и которые после расселились повсеместно — из Аравии к Азовскому и Каспийским морям и далее, далее, далее.

Наследники не нашли в его доме с плоской крышей драгоценностей и редкостей. Сад оставался пустынен и безгласен. Лишь на краю кровли, в той стороне, где восходило солнце, лежал клочок китайской бумаги с последним признаком чистокровной арабской лошади: