Владислав Бахревский - Голубые луга

• Название: Голубые луга
• Автор: Владислав Бахревский
• Издательство: Детская литература
• Жанр: О войне
• Год: 1987

В произведениях В. Бахревского отстаивается чистота нравственных идеалов в отношении человека к своему труду, к Родине, к любви, в стремлении прожить достойную и полезную людям жизнь.

---

— Не нужно, врачи каждый день ходят. Мамка спит.

— Спи-ит?

— Как объявили — войне конец, она пришла и говорит: «Ребятки, войне конец. Я теперь отдохну маленько». И заснула.

— Летаргический сон! — Феде хотелось подойти поближе к тете Аграфене, но он не осмелился. Он даже посмотреть на нее не решился, словно взгляд его мог повредить спящей.

— Ты надолго приехал? — спросил Ваня, меньшой, так, словно вокруг все было обычно, а ведь его мама, его, Вани меньшого, спала летаргическим сном! Она могла проснуться, может быть, и тотчас, а может, в двухтысячном году, когда дети ее станут дряхлыми стариками, и она будет моложе их.

— Когда обратно-то? — переспросил Ваня, меньшой.

— Сегодня обратно.

— Ну, покудова!

— Покуда, — согласился Федя и замешкался на пороге: глянуть бы на тетю Аграфену.

Не глянул.

Из Яшкиного дома пошел в голубые луга.

Луга и теперь были голубыми. Синяя дымка витала над молодой, первой, оробевшей от свободы травой.

Еще шаг — и покажется острая крыша диковинного дома, но Федя замирает и не делает того шага. Ведь сказка сожжена!

Зачем он спешил сюда?

Федя ежится. Холодно.

Он бредет к зданию клуба. Когда еще кончатся два часа… Федя стоит в парке и смотрит на школу.

Хорошая школа, большая, но к Клавдии Алексеевне как пойдешь? Он ведь еще маленький, чтоб ходить в гости к взрослым людям. И он еще не сделал ничего такого, чтоб старые учителя радовались встрече с ним.

Федя подходит к клубу. Дверь отворена. Он входит в фойе — пусто. Дверь в зал приоткрыта. Слышен знакомый голос, голос Митрофана Митрофаныча. Федя приникает к щели. Да, это Митрофан Митрофаныч.

— Честностью вашей жить — с голоду подохнешь! — кричит он на весь зал. — Плюю на вашу честность! Вот он, ваш честный (рука вскинулась в сторону отца). Вот он — без порток, без работы. Жалею тебя, Николай Акиндиныч, хоть и гадил тебе.

На Митрофана Митрофаныча зашумели, кто-то сердито дернул изнутри дверь, прикрывая наглухо.

Последняя глава

1

На обыкновенной земле, из которой давно уже вылезла трава и крапива — трава для коровы, крапива для щей, — на диком лужку, между домом и прудом, выросли невиданные цветы.

Федя нашел их поутру, по дороге в школу. Не совсем, конечно, по дороге.

Погода все дни была хмурая, дожди шли ночами, а днем летела с неба серая мокрая пыль, и Федя бежал в школу, пряча лицо в воротник.

А тут вышел из дому — тепло! Тепло, светло!

Каждый день, мчась в школу или из школы, Федя поглядывал через плечо на пруд. И немножко улыбался ему, словно человеку, к которому тянет, но с которым никак не знаком, и подойти познакомиться причины нет.

А тут Федя вдруг спохватился. Этак, бегая мимо, можно такое чудо упустить — во всю жизнь себе не простишь. Соберешься к нему, а оно махнет тебе хвостиком, как золотая рыбка. И Федя в то утро сошел с проторенной стежки в траву и пошел к пруду.

Двадцати шагов ему хватило, чтоб замереть перед неведомыми, невиданными цветами. На зелено-голубых прутиках-стеблях шесть белых лепестков вокруг золотой чаши с оранжевым ободком. Такие цветы, будь они на клумбе, может, и не удивили бы, но они росли на лугу, среди желтых одуванчиков. И Федя поглядел на небо. Иначе он не мог объяснить чуда. В небе ничего не углядел, но догадка насторожила его. А что если цветы эти — с планеты. С другой планеты или даже со звезд…

Федя прошел по лужку — цветов было десять… Что это могло означать? Ведь ему тоже было — десять. Десять лет… В смятении Федя побежал к искусственному озеру. И ведь точно! И здесь было чудо. У самого берега, в воде, стояли такие же почти цветы. Лепестки у них были как крылья бабочки-лимонницы, а сердцевина пышная, словно из кружева.

Вода у берега была не глубока и до самого дна — золотая. Чистая, как в роднике.

«В школу опоздаю», — подумал Федя, и тут на острове, на Большом кудрявом острове — там росли березы по колено в пене кустарников — защелкал, свистнул и опять защелкал соловей.

«Где-то ведь был на пруду плот, Леха говорил», — вспомнил Федя.

Оглянулся — не видят ли из дома — и, пригибаясь, побежал по проседающей от древности плотине, насыпанной крепостными боярина, может, при самом Иване Грозном.

Федя бежал, вспугивая лягушек. Эти тоже дождались тепла, повылезали на берег, чтоб не упустить первую ласку солнца.

Еще раз оглянулся — дом скрыло ветвями деревьев. Можно идти потихоньку, не пугая лягушек.

«Так что же я — прогульщик? — подумал Федя о себе. — Ведь если тотчас не броситься бежать в школу, не поспеть к звонку».

«Ур-ур-ур!» — сладко, вполголоса, чтоб кому-то еще не помешать, запела под берегом лягушка.

Федя снял ранец, прокрался к краю плотины, положил ранец на землю и сел на него.

«Ур-ур-ур!» — радовалась белому свету лягушка.

Федя, притаивая дыхание, искал ее глазами. Между зелеными обнаженными мечами осоки сидело изумрудное черноокое существо. Игрушечные лапки лежали на листе мать-и-мачехи. Из-под воды тянулись растения — узорчатые, бархатные, словно на ковре. Что-то мерцало из глубины. И опять соловей щелкнул на Большом острове.

Федя подхватил ранец, шагнул на плот. Плот закачался, но не потонул. Федя вытянул из ила шест, нажал, плот вздрогнул и, разрезая черную воду, поплыл…

— Плыву! — сказал Федя.

И еще раз толкнулся шестом.

Черная вода забулькала, забормотала, словно раньше не с кем ей было поболтать.

На Малом острове — голо. Здесь три березы. Чахнущие. Федя плывет мимо этого острова к Большому. Не таится. Большой остров загораживает собой полмира. Из дома даже бабка Вера не усмотрит внука.

Солнце поднялось уже над лесом. На зеленых листочках кустов сверкает влага, соловей тоже засвистел без утайки, Федя вскинулся, налег на шест, плот, рассекая воду, врезался в кусты, но кусты не подались, а приняли корабельщика грудь на грудь. Плот уходил из-под ног, а кусты не пускали. Федя вцепился в ветки руками, ветки гнулись, Федя повис спиной над водою и упал бы, но плот пружинил, чуть развернулся, и Федя устоял.

Причалить так и не удалось. А ломиться в кусты было боязно: с лужка, возле дома, слышались голоса Феликса и бабки Веры. Они привязывали теленка. Бесшумно опуская шест в воду, Федя отправился в обратный путь.

Он причалил, постоял на берегу и пошел в школу.

— Лучше поздно, чем никогда? — глядя на него, очень удивилась учительница.

— Я опоздал, — сказал Федя.

— Это мы заметили, — согласилась учительница. — Второй урок кончается.

— Я цветы нашел, — сказал Федя, — такие не растут на лугах.

— Ну что ж, покажи нам свои цветы.

— Но я их не сорвал.

Оба класса засмеялись.

— Во дает! — восхитился Шурка, младший брат киномеханика.

— Я их, правда, не сорвал. Их — мало, — объяснил Федя. — И еще соловей пел.

Старая женщина покачала головой, подумала и показала на парту.

— Садись, Страшнов. Поменьше надо придумывать, а если придумывать, так складнее.

Федя сел на парту и покосился на Морозову, на кудрявенькую свою соседку. Девочка глядела на него во все кругленькие глаза.

2

Черные дубы — как изба без окон, без дверей. На дубах свила гнездо птица ночи. Наелась прошлогодних желудей, отяжелела. Вывалилась из гнезда — не держат крылья, пошла нырять над оврагами да колдобинами, у самой земли пошла… Никак, никак не утихает день! Над вершинами деревьев светло. Ночь, а светло.

Федя все глядел, глядел, ожидая звезды, и дождался. Будто кто фитиль в лампе привернул. Померкло вдруг небо. Заснуло. Загорелась звезда. И в тот же миг грянула соловьиная трель. Без всякой пробы. Грянула, заполнила землю, а соловью в ответ соловей.

Затаились в нагретых постелях пожилые да старые, похолодели душой, как в давней молодости холодели, замирая у заветной стежки, вдали от слухменей и всевидцев, ожидая звучной дрожи земли под легкими, быстрыми от ужаса ночного, от материнского запрета девичьими ногами.

— Мама, мама! Можно я… Можно?

Мама смотрит на Федю испуганными, заспанными глазами.

— Я к озеру. Там соловей!

Мама медлит, но встает.

— Оденься потеплее.

Отпираются сложные бабкины затворы.

Федя, запахивая пальтишко, выходит в ночь.

Над озером темень. Вода перемешалась с деревьями, и из этой тьмы — гремело и звало. Идти, бежать, плыть… Может, за звездой, ныряющей в облаках. Может, за облачком с розовым боком, указующим дорогу ушедшего дня.

Феде страшно, но он отпускает теплые перила крыльца, идет по лужку, сливается с тьмой. Где-то здесь растут диковинные цветы. Федя глядит под ноги и видит смутно белеющие лепестки. Они тянутся из тьмы и держат, держат из последних сил свет высокого неба.

3

Отец прислал письмо с Алтая. Его направили туда в командировку. Он писал, что как только вернется, будет подыскивать квартиру и заберет семью в город.