Шон Эллис - Свой среди волков

• Название: Свой среди волков
• Автор: Шон Эллис
• Издательство: Астрель
• Жанр: Природа и животные
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-271-40162-6

Британский натуралист Шон Эллис посвятил жизнь выполнению странной и трудной задачи: примирить двух хищников, враждующих с древних времен, — человека и волка. Конечная цель его исследований — восстановление численности волков в дикой природе, что, по его теории, повлечет за собой расцвет флоры и фауны, а в перспективе — исцеление изуродованной нами планеты. Но каким путем он идет к этой цели!

Практик Эллис повергает в шок биологов-теоретиков, общаясь с волками на равных и полностью разделяя их образ жизни. Шутка ли — уйти в горы, отыскать диких волков и почти два года прожить с ними в качестве равноправного члена стаи? Есть и спать, как они, рычать и драться, выть по ночам, участвовать в воспитании щенков? Для Эллиса все это и по сей день вполне обыденное времяпрепровождение. История его жизни увлекательнее любого романа: головокружительные приключения, каких не знал никто из ныне живущих, поразительные открытия и некий новый — или очень древний? — способ смотреть на окружающий мир.

---

А тогда, в шестидесятые, это было и вовсе захолустье, где время будто остановилось. Пока остальная часть страны наслаждалась плодами послевоенного расцвета, люди в деревушке Большой Мессинхэм жили как в средневековье. В округе было несколько ферм, большинство из них без четкой специализации: наряду с разведением коров, овец, свиней и быков они выращивали злаки, овощи и фрукты. Вся земля была поделена на небольшие участки высокими, массивными заборами, а остаток площади занимал обширный лес. Благодаря ему ненастная погода, вызванная суровым дыханием Арктики, не покидала пределов залива. К тому же в лесу обитало множество диких животных, и редкий фермер отказывал себе в удовольствии пострелять фазанов весной или устроить охоту на зверя в зимние месяцы.

Зимы были воистину жестокими. Холодные ветры приносили с Урала на востоке и из Арктики на севере огромное количество снега и льда. Изгороди препятствовали снежным завалам, но временами дороги становились совершенно непроходимыми. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалась бескрайняя белая равнина, а все пруды в деревне превращались в ледяные катки.

В то время у нас было очень мало сельскохозяйственной техники — не то, что сейчас. Тракторы уже сменили коней-тяжеловозов местной породы, но это произошло совсем недавно. Старые фермерские лошади мирно доживали свой век, жуя травку на лугу позади нашего дома. Не было ни уборочных комбайнов, ни химических удобрений. Всю работу делали вручную. Каждый фермер содержал свой штат работников, живших в таких же нехитрых постройках, как наша. А когда наступало время сбора урожая, их возили группами с одной фермы на другую — полоть, собирать и вязать снопы.

Мой дед работал на ферме Уорда. Уорд был одним из крупнейших землевладельцев в округе. Дом он предоставлял нам по трудовому договору, на все время работы. Внутри не было ни водопровода, ни отопления, ни горячей воды. Железные рамы насквозь проржавели и плохо держали тепло. Уборная находилась во дворе. Я помню «банные вечера», когда перед очагом в гостиной ставили медный чан, наполняемый теплой водой из большой кастрюли, висевшей над углями. Мы принимали ванну по очереди. Я, как самый младший, — последним.

В нашей деревне встречались люди, которые за всю свою жизнь ни разу не покидали ее пределов. Да и зачем? Все самое необходимое производилось на месте — деревня была вполне автономным поселением. Так, здесь имелся свой мясник, у которого мои дедушка и бабушка меняли овощи с нашего огорода на мясо; пекарня, где в любое время дня продавался вкуснейший свежий хлеб. Еще были маслобойня, продуктовый магазин, парикмахерская, школа, пожарная команда, пять пабов и даже кузница, где можно было подковать лошадь или починить сельскохозяйственную технику. Это была такая фермерская коммуна — трудовое сообщество, где каждый знал все обо всех.

Чужаки были редкостью в наших краях — разве что бродячие циркачи. Даже цыгане, приходившие на сбор урожая, были те же самые, из года в год. Может, поэтому совершенно отсутствовала преступность. Мы постоянно оставляли двери незапертыми. Любой, проходя мимо, мог запросто войти без стука и вскипятить себе чаю. Самая настоящая коммуна. В худшем случае кто-то мог недосчитаться цыпленка и сообщить об этом Филу — местному полисмену. Он всегда точно знал, где искать преступника. Фил совершал добрососедский визит, и на следующий же день целых два цыпленка таинственным образом появлялись в курятнике у пострадавшей стороны.

Моя мама Ширли родила меня в двадцать четыре года. Она понимала, что ей придется растить меня в одиночку, без всякой помощи. В то время и в подобного рода обществе этот поступок выглядел крайне вызывающим. Но ее родители оказались людьми, несомненно, добрыми и понимающими. К сожалению, мое происхождение остается для меня тайной — по-видимому, моя мать была влюблена в кого-то недостижимого по той или иной причине. Я даже не уверен, что отец знал о моем появлении на свет. Все, что я могу сказать, — это что после него она не смотрела на других мужчин. Но мне до сих пор неизвестно, кто он. Даже сейчас, сорок пять лет спустя, мама не желает говорить об этом.

Мне кажется, что, скорее всего, он был цыганом. Но не каким-нибудь там грязным бродягой или жестянщиком — это в теперешнем мире за ними прочно укрепился такой образ. Цыгане, которых мы знали, были совсем другими людьми — искренними и чистоплотными, преданными своей семье и вполне порядочными. Они странствовали по всей стране в пестро раскрашенных повозках, запряженных лошадьми, и нанимались на всякую работу. Они собирали хмель и фрукты в Кенте, овощи и ягоды в Норфолке. Иногда им случалось ненадолго задержаться на равнинах, но место их обычной стоянки находилось за деревней, у старой цыганской дороги, называемой Бродяжий тракт.

Каждое лето я наведывался туда поиграть с ними. Прихватив с собой псов, я уходил из дому, пока фермерские работники убирали зерно в поле и охотились на кроликов. На стоянке нас встречало множество цыганских собак, больших ищеек. Особенно я запомнил одну, по имени Скрафф. Это была какая-то помесь с волкодавом — воистину огромный пес. Он мог весь день напролет гоняться за кроликами — пока не упадет от усталости.

Немного выше по дороге располагалась стоянка особенного табора. В нем правила старая цыганка, которая, поговаривали, умела лечить всякие болезни. Она была очень старой и очень мудрой. С длинными седыми волосами, в больших золотых серьгах, она выглядела точно колдунья с картинки из какой-нибудь современной книжки сказок. К ней приходили за помощью люди с разными недугами. Не знаю, исцеляла ли она их на самом деле, но никто не осмелился бы уличить ее в обмане. Люди боялись, что на того, кто скажет о ней плохо, она наложит страшное проклятие.

У цыган я чувствовал себя как дома. Мне казалось, матери нравится, что я хожу к ним, хотя она никогда и словом об этом не обмолвилась. Может быть, она втайне желала, чтобы я познакомился там с моим отцом или его родственниками. Дело в том, что среди наших ребятишек водить дружбу с цыганами считалось довольно зазорным. В деревне их не особенно привечали и ясно давали понять это в пабах и в магазинах. Так что я с детства хорошо понимал, каково это — чувствовать себя изгоем.

Я рос одиноким ребенком. Пока мне не исполнилось одиннадцать, я посещал занятия в местной школе, но друзей своих не помню совершенно. Хотя, видимо, они все же были. У меня сохранились воспоминания о том, как я бросаю в дерево на приходском дворе за церковью палки, чтобы раздобыть каштанов для игры в конкерс, и как меня потом отчитывает викарий. Вряд ли я мог затеять такое в одиночку. Но я рос без отца, и возможно, поэтому другие дети относились ко мне с некоторым пренебрежением. А может, я просто не испытывал особой потребности в друзьях-сверстниках — ведь у меня была Виски и фермерские псы. Уж они-то никогда бы не стали дразнить и обижать меня или отпускать мне тумаки и подзатыльники.

Скорее всего, мне было попросту некогда обзаводиться друзьями. Насколько я помню, сразу после школы нужно было спешить домой, чтобы набрать дров для очага или покормить животных. А когда приходила пора собирать урожай, меня и вовсе на несколько недель освобождали от занятий, потому что моя помощь требовалась на ферме. В школе не имели ничего против моего отсутствия. Во-первых, я никогда не был особенно выдающимся по части занятий, а во-вторых, многие другие дети в горячую пору точно так же превращались из учеников в работников. Учителя уделяли больше внимания тем, кто подавал какие-то надежды в постижении наук, а судьба всех остальных не особенно их занимала. Так что я мог беспрепятственно предаваться изучению того, что интересовало меня по-настоящему. Не считая истории искусств, это были предметы, связанные с жизнью животных, а именно — биология и естественные науки. Ну и, пожалуй, еще спорт. Уж в этом-то мне не было равных. Я состоял во всех спортивных командах — футбольной, по регби и крикету. Мне нравились все игры с мячом и любые виды тренировок.

Еще я очень любил рыбалку. В деревне было три больших пруда. Однажды летом один из них пересох, и я помню, как мы спасали рыб: нужно было набрать их полное ведро и со всех ног бежать к другому пруду, чтобы они не успели погибнуть по дороге. Северный Норфолк изобиловал дюжинами мелких прудов, или «лунок», как их называли. Часто они встречались прямо посреди поля, окруженные высокими деревьями. Эта любопытная особенность местного ландшафта имела множество теорий происхождения. Некоторые говорили, что это воронки, оставленные взрывами немецких бомб во время Второй мировой войны. Другие — что это остатки шахт по добыче каких-то минералов. Но, как бы то ни было, эти «лунки» с водой были полны рыбы. Дети, такие, как я, ловили в них карпов, лещей, щук и плотву, получая от этого огромное удовольствие.